тяжTлые бидоны, а ноги запылены и обуты в разорванные кеды. Юля не может
понять, существует ли девушка на самом деле или только изображена на фоне
мTртвого мира, как след доисторической птицы на камне.
хочу умереть. Дай мне умереть.
огрубевшие от водки и пыльного ветра сельских дорог.
смерти.
реактивный лайнер, гром его двигателей прокатывается по лугам, заставляя
сверчков петь тише.
исчезнут на холодном ветру.
колени. Она видит, что крыса возвратилась и серым комком замерла в шаге от
неT, враждебно глядя на Юлю, как на существо, нарушившее вечную схему жизни.
Животное парализовано так, что лапки его закостенели в суставах и не
сгибаются под пальцами Юли. Последний раз взглянув в блестящие глазки
грызуна, Юля открывает рот, засовывает в него крысу вперTд головой и
сжимает зубы. Хрустят ломаемые позвонки и противная солоноватая горячая
кровь прыскает ей в горло. И тогда Юля начинает знать, в какой стороне
находится еT мTртвая любовь. Она плюTт крысиной головой в траву, и с
размаху бросает окровавленный трупик на пыльную дорогу.
пыль со своей одежды, садится на заднее сиденье старого мотоцикла, обхватив
девушку со спины обеими руками, чтобы не упасть во время езды. Мотоцикл
заводится рывками, нагреваясь и вибрируя огненной силой, как огромная
дрель, дух сожжTнного бензина пропитывает полевой воздух, они
разворачиваются на дороге и несутся туда, где спит в смертном упоении
прекрасная Мария.
кладTт голову на спину казашки, закрывает глаза и вспоминает свою жизнь,
покрытую пасмурной паутиной времени. Она вспоминает свою мать, еT длинные
волосы и тTмно-алый домашний халат, сумрак коридора, освещTнного тенью
одной ночной лампы, где мать говорит по телефону невесть с кем, может быть
с людьми, живущими в другом мире, даже например, на луне, ведь для взрослых
всT казалось возможным, волосы матери распущены, чтобы высохли перед сном,
она не отражается в зеркале, опершись на бордовый комодик, смотрит в пол, а
на полу ничего не видно, может быть он покрыт садовой травой, как на даче
тTти Лиды, в которой шевелятся кузнечики и лежат чTрные мазутные яблоки,
немного пахнущие вином, а спаниеля, которого зовут Шмель, не разглядеть в
темноте, потому что он давно уже умер и сам не видит потаTнных красок
оставленного мира. Только краски эти выцвели в Юлиных чувствах, словно она
смотрит диафильмы в тTмной комнате с отцом, это была самая большая радость
для неT в детстве, сидеть, погрузившись во мрак и смотреть на яркий квадрат
посередине стены, где возникают сказочные картины далTких времTн,
остроконечные башни, черепичные крыши с изогнутыми фигурками кошек, золотые
флюгерные петухи, молчаливые леса, неподвижные и от того ещT более
таинственные, люди со старинными лицами, словно вырезанными из дерева, если
присмотреться, можно было даже разглядеть годичные кольца на их щеках.
весь мир окажется для неT ещT страшнее, чем манускриптовые картинки
диафильмов с дреоморфными заглавными буквами текста, что она будет одиноко
бродить среди пронизанных потемневшим солнцем кулис огромного, до самого
неба, театра, и станет одной из тех, кого можно увидеть, но кто давно уже
не живTт. Верит ли она сама теперь, что жила? Что ходила в кирпичную школу,
учила наизусть стихи, болтала ногами на подоконнике второго этажа, глядя,
как по залитому сентябрьским солнцем асфальту с цветными листьями тополей
идут искажTнные перспективой люди, каталась на коньках по освещTнному
космическими прожекторами катку, руки в варежках, лицо обожжено морозом
зимних ночей, ела вишнTвый торт на свой двенадцатый день рождения, подумать
только, ей столько лет, сколько месяцев в году, разве могла она знать
тогда, что ей навсегда останется столько лет, и новый год никогда больше не
настанет, не будет нового снега, чистого, как серебро, и пылающей тусклыми
алыми и жTлтыми огнями Tлки, бросающей на стены зелTную волшебную тень.
Была ли это она, девочка в белом платье, евшая ложкой вишнTвый торт с
дюжиной тонких свечек посередине, была ли это она, замиравшая от восторга
перед большой коробкой с подарком от родителей, хотя ещT не знала, что там,
но чувствовала: нечто необычайно прекрасное, и если это действительно была
она, то какая сила вырвала еT из прошлого, сорвав с тротуара, ударив локтем
о дверцу новой "Волги", откуда взялась она, эта сила, двенадцать лет она
ничего не знала о ней, и, уже вдавленная лицом в заднее сидение машины,
хрустя песком на зубах, задыхаясь и ноя от сильной боли в скрученных руках,
она верила, до последней минуты верила, что это пройдTт, она проснTтся, еT
отпустят, ведь это же несправедливо было убивать еT, когда она вовсе ничего
не знала о смерти. И когда они мучили еT и с болью делали ей гадость, и
били, и она совсем отупела от шока и выполняла всT, что они ей велели, она
не думала, что еT убьют, этого она не боялась, только боли и чудовищной
неведомости того, что они делали с ней, неведомости больше всего, а потом
один из них, с усами, подошTл к ней, она сидела, опираясь спиной на ствол
дерева, он сказал ей, чтобы она закрыла глаза, и она закрыла, сжимая зубы
от боли и плача, а он дал ей железом по голове, и она помнит, что после
этого ещT успела открыть их и увидеть, как он замахивается, чтобы ударить
второй раз, а боль была такая, словно разорвалось всT небо и из него
хлынули вниз потоки еT крови, словно воздух стал шелестящим огнTм, и
осколки деревьев вонзились ей между век, и тогда она увидела еT,
косоглазую, казахскую девушку с крепко слаженным телом, сидящую на скамейке
в тени вечерней рябины, и стала падать сквозь землю и дерево, и падала,
пока не умерла.
дороги, словно пытаясь выбить седоков из седла, тTплый ночной ветер бьTт
Юлю по лицу, срывая волосы и уносясь плотным потоком прочь, и мотоциклистка
запевает тоскливую матерную песню, о колхозных полях, самодельной водке и
дикой деревенской любви. Она поTт громко, чтобы перекричать ревущий мотор,
и мотор ревTт ещT неистовее, будто тоже чувствует эту тоску. Юля смотрит на
осыпанные звTздами безмолвные поля и понимает чужую жизнь, навязчивый напев
гармони, остервенелые драки парней, рыцарские турниры, когда с сатанинским
криком мотоциклисты с кистенями летят навстречу друг другу, чтобы сразу
решить своT будущее, и кровь падает в пыль, словно крупные капли сильно
запоздавшего дождя.
Человеческому; на голове его золотой венец, и в руке его острый серп. И
вышел другой Ангел из храма и воскликнул громким голосом к сидящему на
облаке: пусти серп твой и пожни, потому что пришло время жатвы, ибо жатва
на земле созрела. И поверг сидящий на облаке серп свой на землю, и земля
была пожата. И другой Ангел вышел из храма, находящегося на небе, также с
острым серпом. И иной Ангел, имеющий власть над огнем, вышел от жертвенника
и с великим криком воскликнул к имеющему острый серп, говоря: пусти острый
серп твой и обрежь гроздья винограда на земле, потому что созрели на нем
ягоды. И поверг Ангел серп свой на землю, и обрезал виноград на земле, и
бросил в великое точило гнева Божия. И истоптаны ягоды в точиле за городом,
и потекла кровь из точила даже до узд конских, на тысячу шестьсот стадий, -
Олег Петрович умолкает, поднимает глаза от страниц книги и погружает их в
затенTнную гладь набранной в ванную воды. - На тысячу шестьсот стадий, -
повторяет он.
вода. Тесное подвальное помещение освещено зажжTнным рыбацким фонарTм,
который Олег Петрович держит в руке над книгой. Тайное логово охотника
находится в подземелье загородной виллы, которая никогда не была достроена,
потому что старый хозяин умер, а новые не смогли по недостатку финансовых
средств продолжить созидание с нужным размахом. От виллы остался только
первый этаж, подземные кладовые, камера сауны, полувысаженный сад, фонтан в
виде русалочки, сонно опрокинувшей кувшин в каменную чашу с камешками и
гнилыми листьями тополей, и фундамент теннисного корта, похожий на остатки
античной площади собраний, поросший подорожником и лютой крапивой. Ночами
здесь темно и страшно, детский плач слышен в кирпичных завалах, словно
мTртвые существа являются сюда вспомнить времена, которым никогда не
суждено было наступить, звуки музыки и мелодичный смех напившихся
шампанского первокурсниц, фейерверки над садом, столики с пирожными и
бутербродами, намазанными алой икрой, стоящие просто на траве, сумеречный
туман маленькой звуконепроницаемой сауны, как свиное стойло полной
несколькими слипшимися разными концами голыми тел, мерно качающимися в
ритме цветов, еле тревожимых движением сока.
лицо спящей красавицы Марии, дивной рыбой стоящей под поверхностью
формалинового раствора, волосы еT висят в темноте, как трещины в толще
льда. Мария больше не нага, она одета в белое платье с голубыми каймами на
декольте и крае юбки, которое Олег Петрович купил в магазине ещT до своего
разбойного налTта на морг. Платье доходит Марии до колен, оно без рукавов и
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Лукьяненко Сергей
Флинт Эрик
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия