страны великанов; я враскорячку пробираюсь по зацветшим плесенью и тлен-
ными грибами боковинам колыхающихся зигзагообразных лестниц, в которых
не осталось ни единой ступеньки, все глубже и глубже во тьму заброшенной
шахты (вокруг тьмы можно венцом расположить светящиеся, как стриженые
солнца, затылки моих струсивших спутников, глядящих мне вслед); я, скло-
нив к гармошке куст аржаных волос (на заднем плане видны простые растро-
ганные женские лица), влагая всю душу, вывожу по заказу поклонниц русс-
кую народную песню на слова и музыку Марка Фрадкина (со спины в кадр по-
падает еще какая-то мужского пола трестовская крыса в велюровой шляпе;
ее текст опускаем: "Вот видите, он еврей, а лучше вас русскую гармошку
усвоил"); я, буквально за спиной шофера, свинчиваю абсолютно ненужную
мне лампочку из стоп-сигнала (нажать - она спружинит - и повернуть); же-
лезным крюком ухватив за цепь собаку сторожихи, я выдерживаю ее на весу,
чтобы она не лаяла, пока дружки тырят с чердака столь же необходимые нам
манометры; я (снято светочувствительной пленкой) съезжаю по ржавому тро-
су сквозь двадцатиметровый колодец копра, с эшафотной грубостью сколо-
ченный из скрещенных балок. Содранные руки и мое презрение к ним дать
крупным планом, а обожженную, ярко-оранжевую от ржавчины промежность,
пожалуй, тоже опустим - как дегероизирующую мой облик.
риском для жизни я спасался от милиции - этим кошмаром нам грозили зас-
тигнувшие нас в башне толстые дядьки в руководящих плащах. Все заголоси-
ли, как евреи перед зондеркомандой: милиция, тюрьма, безбрежное одино-
чество волчьего билета - всем этим нас непрестанно стращали с чудовищным
успехом: мы все твердо знали о своей полной беззащитности перед госу-
дарством, - но я - я страшился прежде всего за репутацию в мире прилич-
ных людей ("Как?! Сын Якова Абрамовича?!"), а потому совершенно не го-
дился в настоящие герои - хулиганы, которые боялись бесславия только
среди своих, хулиганов же.
сить как другие, а сиганул на трос, как Тарзан на лиану, то всего лишь
из трусости иного рода: истинный герой только бы покачивался с пятки на
носок, по-блатному изломавшись, кривя блатной ухмылкой прыщавую нечистую
рожу.
опаской за социальный статус, нужно было довольно долгий испытательный
срок проходить в дураках, и это послушание я выдержал с блеском, потому
что я действительно был дураком. "Не давайте, выманят!" - кричала бабуш-
ка, когда я пытался что-нибудь вынести на улицу. Но это пока еще была
только щедрость: влюбляясь в каждого встречного, я до того обожал дарить
(заманивал жертвы к себе домой, чтобы всучить хоть что-нибудь), что даже
сейчас, давно превратившись в расчетливого прижимистого жидка, не могу
до конца избавиться от недорезанных рудиментов - вечно, до навязчивости,
норовлю заплатить за всю компанию где-нибудь в трамвае или в кабаке (так
домашняя утка осенью начинает перелеты через двор). Но вот когда я ве-
рил, что украденные у меня игрушки вовсе не мои (абсолютно неповторимые
- ломаные приборчики из маминого физкабинета), - это была уже непод-
дельная глупость.
Горгона Медуза из "Легенд и мифов Древней Греции", поигрывая каким-ни-
будь лакомым тумблерчиком или трансформаторчиком, отрезывала:
"Кр[cedilla]сная принесла",- и я верил, что дубликаты всех исчезнувших у
меня вещиц на другой же день являются у таинственной кр[cedilla]сной.
предосудительном ритуале, начинавшемся с наших трусиков. Брезжит нечто
сатиновое в горошек и выношенно-трикотажное. Ритуал требовал что-то там
поцеловать, а потом пальчиком поводить.
ния - лишь отдаленное напоминание о моем же вымытом горшке; только лет
через шесть-семь я кусал локти - "Во дурак был!" - пытаясь припомнить,
что же я там видел, в этом трикотажном саду сладостных тайн: нечто го-
ленькое, беззащитное, как складочка между средним и указательным пальца-
ми на моем еще пухлом кулачке, и я подолгу разглядывал ее, дивясь, до
чего она неинтересна). Всякая вещь (и еврей в том числе) хороша на своем
месте.
ловала". - "Поцеловала, поцеловала", - только что не прибавив: "Вас мно-
го - я одна". "А-а... Ты еще пальчиком не поводила..." - ныл я еще без-
надежней. "Поводила, поводила", - и я верил, что она действительно и по-
целовала, и поводила, только я каким-то образом этого не заметил.
товые марки. И я променял две бесценные иностранки (одну с Гитлером -
усики, вс[cedilla]!) на две большие и яркие (одна посветлей) Спасские
башни с рубиновыми звездами и славянской вязью "800 лет Москвы" (в эту
патриотическую дату я и явился на свет).
только вываренные для светлоты - прием, известный решительно каждому
младенцу, кроме такого идиота, как я. "Ох, дед Ковальчук", - уже сожале-
юще вздыхала бабушка: дедушка во время своих непоседливых поездок по
стране (его прославленное мастерство требовало слишком разнообразных
применений) постоянно допивался с кем-то до вечной дружбы, а потом про-
сыпался без денег и шмоток, а однажды даже и босиком - так и домой приш-
лепал.
ка, то я заходил гораздо дальше - я верил устному народному творчеству.
Или, выражаясь низменней и проще, - в сплетни.
я говорю: из всех искусств для нас важнейшим являются сплетни.
любимо и понято ими и создается роевым (хоровым) образом. Сплетнями мы
наставляем и контролируем друг друга, на сплетнях наши дети выучиваются
отличать добро от зла, - сплетни воистину поучают развлекая. Но вот
только зачем мы так отчаянно брехали? А затем, чтобы достучаться до пос-
леднего остолопа. Единство выше правды!
ума. Пьяный солдатик кого-то задавил - непременно окажется, что он до
того водки в рот не брал. Лелею в памяти: мать просит сыночка принести
ножницы, малютка весело топочет, спотыкается и напарывается на ножницы
обоими глазками разом. Мать - еще бы! - падает и умирает от разрыва
сердца. Вообразите: вы приходите с работы, а дома картина: мертвая суп-
руга и ползающий у ее трупа ваш любимый малыш с глазницами, истекающими
кровью и слизью... Разумеется, вы тоже взяли бы двустволку и застрелили
сначала его, а потом себя.
зинку трусов - дьявол подсунул ему сто рублей старыми, а потом сам же и
вытряс где-то по дороге. Пацан от ужаса спрятался под кровать, а мать
давай выгонять его оттуда кочергой, как кошку: сунула раз, сунула дру-
гой, и - убила! Эта история была послабей: уж очень громадна была и ви-
на.
прозрачным круглым маревом: сунься - башку снесет. Ведро, гремя о стенки
сруба (верхний венец исполосован полированными желобками), уносится в
бездну, веревка, бешено треплясь, мчится следом, будто цепь за сорвав-
шейся с цепи псиной. Давно пора быть всплеску, а его все нет, нет, и
когда окончательно уверяешься, что колодец все-таки сквозной, раздается
могучее плюх-х. Хозяйка, поводя веревкой с внимательностью старика
Сантьяго, вглядывающегося в глубину Гольфстрима, старается зачерпнуть
непригодной для питья воды, а байки, ни на миг не отпуская, все дальше и
дальше стискивают дух у малышни. Никогда больше я ничего не слушал с та-
кой святой верой.
кирзовыми же сапожищами. Мяч, ухая, взлетает до поднебесья. Парни руга-
ются страшными голосами - из-за низких, полезных предметов так никогда
не кричат. Для постороннего глаза все они оборванцы, хотя все они до
единого щеголи - свои это секут с полувзгляда: загнутые голенища, козы-
рек ровно в два пальца, кепочка-восьмиклинка с пуговкой, отцовские сол-
датские штаны с заплатами.
вят байки про высланных в тутошние края ингушей - угнетенных в госу-
дарственной пирамидище и господ в быту. Ингушей боятся все, а потому
каждому не терпится сбрехать еще что-нибудь в том же роде: к вокзальному
буфету вразвалочку подходит морячок и повелительно просит: "Дайте мне
стакан вина", - а рядом стоят трое ингушей. Только он раскрылся навстре-
чу жаркому напитку, один ингуш у него прямо перед носом хвать - и загло-
тил. Морячок спокойно отслоил бывалые, как он сам, рублевки и заказал
еще стакан. Только он... А второй ингуш снова буль-буль-буль - и выпил.
Морячок снова отслоил и снова... А когда третий ингуш, забывший, что са-
мое главное случается всегда на третий раз, нагло двигая кадыком, при-
канчивал третий стакан, морячок ка-ак врежет (у всех сладкий выдох) - и
вбил стакан ему в глотку, только донышко торчит. Милиционер все это ви-
дел, отдал честь и говорит: "Товарищ морячок, ваш поезд, проходите, по-
жалуйста".
врунов и доверчивых идиотов (в одном и том же лице), если забыть, что
наша цель - Единство, а не торгашеская (еврейская) правда. Зять явился
под мухой, загрохотал в темноте табуретом и разбудил ребенка. Гад? Как
сказать... Кто-то возьмет и подумает: "Баре нашлись - выпить нельзя. Не-
чего табурет на дороге ставить". Вот если зять выкинул ребенка из колы-
бели и гонял по комнате, как футбол, - чья тут душа не содрогнется! Не
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Махров Алексей
Майер Стефани
Орловский Гай Юлий
Посняков Андрей