моих дружков) своими глазами не видел этих запекшихся слитков - но нам
ли, эдемцам, подвергать сомнению Веру Отцову!
тем более что ингушам старались уступить раньше, чем придется отступить:
мы на ингушей злились, но не обижались - а что такое злость без негодо-
вания! Чужаков, говоря без хитростей, не считали за людей, а потому и
женщины роптали только для порядка, когда кучка ингушей сквозь толпу
прорубала путь к прилавку (мужчины погружались в глубокую сосредоточен-
ность), и даже необузданный дедушка Ковальчук сумел примениться к соседу
Бирсанову, когда тот из своего сарая отвел навозный ручей прямо к нашему
порогу: Бирсанов, скромный завхоз где-то на шахте им. Первомая, только
зыркнул - и буйный дедушка позволил бабушке утащить себя в дом, а потом
(вот она, русская смекалка!) перевести насыщенный ценными органическими
удобрениями поток вокруг дома да в наш огород. Когда Бирсанов сваливал
дрова поперек проулка, народ взбирался по бревнышкам и, покорив этот бе-
резовый Кавказ, попрыгивал вниз с видом весьма умудренным: "По-ихнему он
совершенно прав".
новском сарае, заваленном натасканными с шахты предметами, которым в
мирной жизни было почти невозможно найти применение: ржавые карбидные
лампы, метровые столпы вложенных друг в друга резиновых сомбреро, - но
мешок с лопатами-грабалками Бирсанов почему-то однажды подложил в наш
сарай - обыска, что ли, ждал? И преступно-угловатый мешок этот обходили
даже в разговорах, покуда грозный завхоз его не востребовал. Что ж,
по-ихнему...
становились очень улыбчивыми, когда под звуки лезгинки (по-эдемски, ка-
бардинки: "Папа, купи мне ботинки, я станцую танец кабардинки, мама, ку-
пи мне галоши, я станцую танец хороший" - слова народные) на арену выс-
тупали ингуши. И наш надменный Чуня или сволочной Хазар первым смеялся
над дружеской шуткой, когда какой-нибудь Иса или Муса выливал ему в от-
топыренный карман стакан фруктовки. И только феномен Фоменко... В ту по-
ру я был еще человеком чести, а потому не сомневался: угнетен тот, кто
должен краснеть или подхихикивать. Что, что? Ингуши - угнетенная нация?
Да вы сдурели! Силач Халит отсидел трое суток за то, что сгонял на мото-
цикле на станцию за сорок километров - ну так, стало быть, мир устроен:
нам можно, а им нельзя. "Комендатура, комендатура", - почтительно повто-
ряли мы вслед за большими. И Халит не обижался: тех, кто его сажал, он
тоже не держал за людей.
тать нас за людей.
ту пору в умах эдемцев от Урала до Иртыша: Бедила появлялся неведомо от-
куда, разбивал свой шатер и вызывал из публики охотников помять кому-ни-
будь (и себе в том числе) богатырские косточки. Бедила заламывал всех
подряд, продувая только слабакам: то студентику в очках, то какой-то
тетке-пиявке: она впилась Бедиле в мочку уха да так и повисла, пока не
оторвала напрочь - и тем Бедилу победила. У нас с ним схватился Халит и
боролся три вечера: в первый победил Бедила, во второй - Халит, а в тре-
тий погас свет. Народ-творец, как всегда, бил в десятку: ничья не порти-
ла единства (Халит на время тоже превращался в нашего).
сквозь Веру Отцову, которая все валит и свищет вулканическими клубами
сквозь безнадежный свищ в коре моего головного (еврейского) мозга. Про-
мелькнуло только сквозь туман, будто в парилке: я в восторге любопытства
сижу справа от Халита на корточках перед его могучим мотоциклом (ребрис-
тые цилиндры, аппетитно-круглые резиновые крышечки), и весь мой левый
бок охвачен ощущением чего-то очень безопасного и большого - даже улыбка
у Халита была большая, хотя взрослые в ту пору все были одинакового
взрослого роста. Я ругаюсь вкусным шоферским словом: "Врот!" - и спраши-
ваю Халита: "А что такое врот?" - "И в рот бывает, и в нос, и в печен-
ку", - разъясняет Халит настолько туманно, что даже непонятно, про что
переспрашивать. Хотя Халита про все можно спросить, и он никогда не от-
ветит вопросом на вопрос: "Дурак, что ли?" или "Глаз нету?".
если я подолгу торчал у Бирсановых, опоясав их саклю кругом вторым моего
рая, значит это и был рай. И однако, на месте бирсановской комнаты в
просторах моей головы, как лоскутный ковер на ветру, колышется и дрожит
лишь что-то смутно-цветастое: какие-то смеющиеся женщины в разноцветном,
приветливые, прямо как мои тети, сидя на корточках, что-то мелют в ма-
леньких ручных мельницах, куда-то подзывают, суют горячую лепешку, отди-
рая ее прямо с плиты, - а я им что-то рассказываю, пою - и все в востор-
ге хлопают в ладоши. И никаких "удар короток - еврей в воротах".
дый раз навеки) застывал, то, мелькая, летел стрелой, а я, неотрывно
припав изнутри к глазам, как к вагонным стеклам, все равно успевал схва-
тывать и навеки впечатывать в душу - и каждый был нов и неповторим - то
дяденьку в красно-белой (ляпнули сметаны на винегрет) фуражке, навеки
разинувшего рот на теленка, приладившегося к кустикам с плоско острижен-
ным, как у Максима Горького, ежиком, то девчонку с навечно высунутым
специально для меня языком, то богатырских теток, закованных в атласные
лифчики, вздымающих богатырские кувалды.
мои окна, превращая их в непроницаемые бельма вагонного клозета, твер-
дым, единым для всех знанием забивала мне уши, словно унитаз - прошло-
годней подшивкой "Правды", а потом обмакнула туда палец, имеющий форму
дорожного указателя с надписью "Так надо!", и этим Почвенным золотом, не
слишком усердствуя, обрисовала на бельмах изнутри по одному на целые ту-
чи народа абрису Ингуша, Немца, Еврея, Американца, - все чужаки слились
в десяток-другой пригодных только для мишени силуэтов, перед которыми
было уже ничего не стыдно (не стыдиться - это и значит не держать за лю-
дей).
сосудиком между двумя Эдемами, подобно всем Эдемам, чуждыми друг другу,
как разные галактики. Я предал всех ингушей, подаривших мне первые улыб-
ки и рукоплескания. Я свалил их в кучу заодно со всеми чужаками, заодно
с телятами, кошками и дядей Зямой, и уже с чисто технологической любоз-
нательностью внимал степенному рассказу алматинского дяди Андрюши о пе-
ремещении ингушей и породненных с ними лиц.
- дядя Андрюша был мобилизован на связь в самые что ни на есть внутрен-
ние органы войск. У него и рассказ был чисто технологический ("поршень
двигается от верхней стенки к нижней, одновременно с чем происходит за-
полнение цилиндра через впускной клапан"), с кулинарным, пожалуй, даже
аппетитом ("горячее тесто снимается с огня, после чего, не переставая
помешивать, в него вводят яйца"): мужиков собрали на площади для како-
го-то, якобы, оповещения, взяли в оцепление с автоматами-пулеметами
(полностью назывались все марки), баб-стариков с пацанами, не переставая
помешивать, провезли мимо на открытых грузовиках, чтобы джигиты видели,
что держаться больше не за что, а потом поршень начал заполнение следую-
щего цилиндра.
енном газоне орущим младенцем на руках у его цветастой мамы, угощавшей
меня горячими лепешками. Души моей коснулась лишь легкая тень торжества
за масштабность и продуманность нашей операции. Видно, на роже у меня
мелькнуло некое легкомысленное отступление от технологичности, ибо умуд-
ренная беседа толковых мастеровых вдруг запрыгала по суетным ухабам: не
вздумай болтать, языком трепать - никогда, никому - прирежут, сожгут,
корову съедят вместе со свиньей... Хотя свиней они не едят. А если три
дня не евши? Ну, тогда, может, и съедят. Молодые точно съедят, а старики
- не-ет, они лучше папаху свою жевать будут. Да-а, старики... Стариков у
них слушаются... Если б мы так своих стариков слушались, мы бы - о!..
жить, не отступая от Веры Отцовой), и я больше никогда не задумывался, с
чего это ингуши свалились на нашу голову в наши русские степи Казахста-
на. Только недавно взрыв русофобии вывернул на мои алчные до клеветы ев-
рейские зенки всякие газетные россказни про вагоны для скота, в которых
везли спецпереселенцев (а что делать - пассажирских самим не хватало),
про всех этих вечно мрущих детостариков (русофобы любят жать на слезу),
про расстрелы с последующим сожжением в сараях разных убогих, кто сам не
мог спуститься с гор (не на себе же их было везти!) - и только теперь на
мои глаза наворачиваются крокодиловы слезы, и мне хочется от всего моего
лживого сердца воззвать к тем, кто понятия не имеет о моем существова-
нии: "Во имя Аллаха, простите меня!".
пафос не уместен, - здесь царит здравомыслие - последнее утешение тех,
кому отказано в энтузиазме, - и уместно звучит только одно: "Разбирай-
тесь без меня. Лично я никого не выселял, не высылал и не расстреливал".
Мы, отщепенцы, не желаем нести ответственность за своих (их у нас нет),
мы любим напирать на личные вины и заслуги - и победа почти уже за нами:
права человека, благо отдельной личности - эти дезертирские стремления
бежать от Общей Судьбы, без которой Единство раскатывается врассыпную,
как клопиный материк под солнечным ударом, - эти деструктивные права на
глазах растут и каменеют тем идолом, которому отбивают поклоны уже не
задумываясь.
очками, которые, как нынче, можно, когда выгодно, то снять, то снова на-
пялить, - до тех пор Эдем оставался Эдемом, и нам не было преград, поми-
мо собственной трусости. Да и то лишь тогда, когда наше "Мы" распадалось
на пригоршню маленьких "я". А дай нам в руки оружие, надень на шею брон-
Трубников Александр
Конан-Дойль Артур
Посняков Андрей
Никитин Юрий
Суворов Виктор
Василенко Иван