изменники делу Единства?! Если бы все русские люди верно несли погранич-
ную службу, я, может быть, и успокоился бы в каком-то твердом чувстве к
ним. "Русские?! А что - евреи на такое не способны?!" - вознегодует чи-
татель, и я горестно поникну головой: "Способны. Только я их, слава Бо-
гу, редко вижу. Но в том-то и кошмар, что во имя Единства все способны
на все. Способны евреи, французы, зулусы, индусы, англичане, монголы,
грузины, армяне, турки, сингалезы, ацтеки, испанцы, итальянцы, немцы,
кафры, греки, римляне, готтентоты, троглодиты и наверняка были способны
истинные атланты, если только Атлантида когда-нибудь выглядывала на свет
божий. И продолжайте ваше святое дело, исполняйте ваш долг перед своими
Народами, но только без меня, без меня, с меня хватит".
сель в электричке, я был не в силах нанести удар даже себе самому. Если
бы кто-нибудь выдернул меня из мира, как изболевшийся, прогнивший зуб,
вывернул, как мерцающую в многодневной агонии, но никак не желающую
окончательно издохнуть лампочку, я, угасая, послал бы ему слова такой
испепеляющей благодарности, какой позавидовала бы и угасающая звезда
первой величины. Но Верховный Электротехник едва успевал гасить но-
венькие светильники в горячих, как нехолощенные жеребцы, регионах - на-
вязшие из газет Карабахи, Приднестровья, какие-то Сербохорватии постоян-
но требовали его внимания, словно он был ответственным работником Нар-
комнаца.
только не проходить мимо пограничного поста у Гостиного. При мысли о
том, что кто-то из них может прикоснуться ко мне словом, взглядом, я
втягивался в утробу своей рэкетирской майки и забивался в самую темную
складочку, словно клоп, оглушенный лавиной солнечного света. Ужас был в
том, что я не мог их ненавидеть, а это единственный щит, за которым мож-
но скрючиться от чужой ненависти, - а то и распрямиться. Но я не умею
ненавидеть в одиночку, в глубине души я всех понимаю. Если бы у крыс не
было голых розовых хвостов, я бы их тоже понимал.
столовых устраивали, бывало, рыбные дни. Пора признаться, что преследую-
щий меня оруэловский образ крысы, увы, не пустой символ. Самая настоящая
крыса несколько месяцев подряд чем-то мерно хрупала под перегородкой,
отделяющей наш диван от ванны, и я, извиваясь без сна на брачном ложе,
старался вообразить, будто слушаю милую, преданную мною рогатую Зойку с
лазурными глазами. Если бы супруга не вскакивала по ночам и в ртутном
свете фонаря за окном (каюта затонувшего "Титаника") не кидалась в фос-
форесцирующей ночной рубашке колотить тапком по стене, я, пожалуй, еще и
попытался бы впасть в умиление: под каждой, дескать, крышей, своя жизнь:
у людей - человечья, у крыс - крысья. Свое счастье, свои мыши, своя
судьба. Я не думал, что наши с крысой интересы сколько-нибудь серьезно
противостоят друг другу. Однако крыса не просто жила под нами - она ко-
пала (вернее, грызла) под нас.
мукой, по которой в разухабистом изобилии (народные пляски) были понаш-
лепаны отпечатки не лапок, но лап, не зверька, но зверя - минимум кошки,
сильней которой зверя нет. Угол большого, с поросенка, полиэтиленового
мешка, в обнимку с которым моя русская Венера рассчитывала пережить бес-
кормицу, был как будто отпилен лобзиком - правда, очень грубо, безо вся-
кого старания.
тьму под ванной, готовый к любым мерзким неожиданностям, но не выискал
ни хода, ни лаза. Семейный (военный) совет постановил держать дверь ван-
ной комнаты запертой (перестало сохнуть белье), а по утрам входить туда
лишь после деликатного стука, чтобы застать по крайней мере одни лишь
следы ночного кутежа. Иногда наша крыса куражилась всю ночь напролет,
громя и расшвыривая всевозможные гигиенические бебехи, но иной раз до-
вольствовалась тем, что уволакивала под ванну накидку со стиральной ма-
шины.
ным шмотьем, а после дважды мыл руки с мылом и, бреясь, ни на миг не пе-
реставал ощущать свою беззащитную босоногость и близость опасной тьмы,
загроможденной гремучими тазами. А когда мое непривычное к осадному по-
ложению семейство легкомысленно забывало прихлопнуть на ночь дверь в са-
нузел, наша ночная гостья... нет - хозяйка уже не столько пировала,
сколько глумилась: все, что было ей по зубам, прогрызала и разбрасывала
с пьяной удалью и размахом, отплясывая на добытых потом и очередями про-
дуктах (а новые пророки сулили голод куда более пламенно, чем прежние -
изобилие) какие-то бесовские хороводы (казалось, в этих игрищах участво-
вало не меньше десятка язычниц). После каждого погрома (шабаша) мы еще
долго проверяли дверь по десять раз на дню, но - каждый раз стучаться в
собственную ванную, это, в конце концов, тоже становится утомительным...
но без так идущего ей зимнего румянца. Костик, еще более серьезный, чем
обычно, был в тяжелых туристских ботинках, а раздраженная Катюша в крос-
совках (крысовках): крыса только что проскользнула через прихожую на
кухню. Она была величиной с бобра (морозной пылью серебрится...). Все
чего-то ждали от меня - Мужа и Отца. Я тоже посерьезнел (прежний ки-
сельный трепет - это было несерьезно, потому что не требовало дела, - а
тут дурь мигом улетучилась) и натянул бетонированные бутсы разнорабочего
строительной артели "Заря сионизма".
я прогромыхал на кухню. Остальные рискнули просунуть туда только головы.
Ни за что бы не подумал, что наша светлая кухонька так изрезана страшны-
ми темными щелями: комодистый стол, холодильник, газовая плита - ущелье
за ущельем. Я начал шурудить по ним своим жезлом, стараясь наделать как
можно больше шуму из ничего: рука так и дергалась отпрянуть. Вдруг крыса
мощно, словно кабан, заворочалась и захрупала за больничной тумбой сто-
ла. Головы мгновенно скрылись. Дверь захлопнулась, вытолкнув на расправу
(проклятый долг мужчины!) еще и Костика.
кольным языком набата, - крыса вылетела прямо на Костика - он еле успел
отскочить - и вмиг исчезла за долговязым пеналом с кастрюлями. Что ж ты,
так тебя и этак! Я грохочу за пеналом - и она летит уже прямиком на ме-
ня. Но я-то похитрей Костика - я совершенно неотличимо изображаю промах.
Зверюга уже за плитой. Что-то не видать (я осторожничаю даже взгля-
дом)... не забралась ли она внутрь, под духовку?... Бережно-бережно при-
открываю эмалевую... Усы! Сумел не захлопнуть тут же. Сидит на сковород-
ке, щетинясь английской щеточкой усов на острой крысиной морде. Тут до
меня дошло, что если ее не доводить до безысходности, сама она на меня
не бросится, - тогда-то и началась пламенная имитация бурной погони: она
металась из щели в щель, а мне каждый раз не хватало лишь сотой доли
мгновения. Слушательницы за дверью могли быть мною довольны: с винтовоч-
ными выстрелами падали табуреты и долго, как колеса от подорвавшегося
грузовика, раскатывались кефирные бутылки.
дой мне не перед кем и что если я с крысой не покончу, мне придется ме-
нять место жительства. Комедия была окончена. Когда крыса серой молнией
метнулась из-за батареи, я безошибочным и беспощадным ударом русского
плясуна (паркет трещал под каблуком) пригвоздил ее к полу и почувство-
вал, как она бьется и извивается под пудовой подошвой. Впадая в безумие,
я гвозданул еще раз, еще, словно пробивая каблуком лед или чью-то голову
(молодой ингуш над брезентовым казахом у "Голубого Дуная"), и лишь чудом
удержался от третьего лишнего удара.
опалами. Крови из носу вытекло совсем немного. Как у тех доцентш в жа-
лобной еврейской книге. Я гордо распахнул дверь, и беспомощные женщины с
благодарными рыданиями вбежали к своему избавителю.
прижалась к моей взмокшей рэкетирской груди и подрожала с полминутки. -
Это такой ужас - слушать, как вы ее убиваете!
этой?..
рассвирепел:
ведро и решительно повлек ее в мусорную цистерну. У выхода я едва не
подскочил, наступив на спружинивший пенопластовый коврик. Ну вот. А эти
иждивенцы, вместо того чтобы сочувствовать мне, ради них обагрившему
свои ноги кровью... На обратном пути я перешагнул через коврик, понимая,
что теперь мне придется это делать до конца моих дней. Когда я вернулся
к этим тыловым крысам, у них уже было твердо решено, что мою жертву надо
было просто выгнать - открыть дверь на лестницу. Кретины чертовы - она
же вернулась бы!
стружек, ссыпавшихся со свежепрогрызенной луночки на косяке. Значит, мы,
сами не заметив, отрезали ей путь к бегству, а она пыталась безнадеж-
но... Я и по сию пору тщетно стараюсь избегать взглядом этой деревянной
ранки. А упрятывая в кладовку свои грозные ботинки, я снова вздрогнул: с
полки выглядывал острый носик, ощетинившийся английскими усиками. Это
был краешек зимней шапки моей супруги. Я понял, что теперь не смогу ви-
деть ее (и шапку, и супругу), не вспоминая раздавленную крысу. Раньше я
любил баловаться с маленькой племянницей: валял ее, хохочущую, по дива-
ну, не давая подняться, - теперь в этом бьющемся, изгибающемся тельце
мне мерещится...
ослиной челюстью и не Иисус Навин со стенобитной трубой - мой папа Яков
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Березин Федор
Роллинс Джеймс
Прозоров Александр
Каргалов Вадим