ми-то божьими карами - либо с ожиданием оных. Нет, припоминается и ка-
кой-то радостный праздник: все пляшут в синагоге - даже на столе, евреи
ни в чем не знают меры! - насколько это умеют люди, весь год живущие од-
ной озабоченностью. Да нет, даже евреям не под силу полностью извести
жизнь: старшие братья как-то подучили моего маленького отца во время
галдежа каких-то взаимных ритуальных поздравлений пожелать раввину весь
год прожить "с ногой под пахой" (под мышкой), а тот благочестиво кивнул.
Да, был еще какой-то праздник, когда все целый вечер тянут одну еврейс-
кую рюмочку и желают друг другу: "На будущий год - в Иерусалиме!"
ся ловить мух с невероятной искусностью - вывинчивал их прямо из возду-
ха, что могло быть достигнуто лишь чрезвычайно продолжительной трениров-
кой. Брезжит в памяти, что его еврейский папа частенько дирал его за
драчливость - не знаю, кому из них больше удивляться.
уже с идеологической целью: евреям приписывался какой-то особый страх
перед собаками. Вот тут бы его и пристрелить: вместо того чтобы ежесе-
кундно кланяться и благодарить великодушный народ, по чьей земле он сту-
пал, чей хлеб ел, чьим салом ему мазали губы... Зажиточные мужики охотно
выделяли сало на подобные богоугодные цели его хохлацким дружкам, кото-
рые, угрожающе потрясая поганой пищей, с гиком гнались за ним до перек-
рестка, а за углом съедали сало без еврейского участия. Отец охотно спо-
собствовал им в этом промысле, но сам впервые отведал сала только лет в
тринадцать, уже трудясь в литейном цеху и приобщаясь к святыням проле-
тарского государства. Вкусить сала - это был обряд посвящения в свои, и
он его выдержал. Но - это при его-то всеядности! - был уверен, что его
вот-вот вырвет.
войну, от которой, как известно, выиграли одни только евреи. Евреям и
вправду было очень весело: внезапно куда-то мчаться, забираться то в
подвал, то в угол за шкаф, косо отодвинутый от стенки, чтобы возникла
щель. Однажды он заигрался на улице, и соседка-хохлушка (в ту пору они
все называли себя "руськими") выскочила из дому на глазах у бандитов и,
награждая шлепками, как своего сынишку, потащила его к себе.
ряю, до последнего времени все были русские), что признать хоть след ан-
тисемитизма в народе отец был решительно не в силах: у него начинал сры-
ваться голос, выступали слезы на глазах, от самых неотразимых доводов он
немедленно прятался в один и тот же бронекомплект: из их села не вышло
ни одного бандита, в двадцать седьмом году Степан Ковтюх помог ему с ка-
кой-то справкой, в тридцать втором году... в тридцать девятом... в сорок
восьмом... Нет - нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет, только кучка негодяев, а
народ - Народ! - светел и свят.
к людям враз ломала ему хребет. Потому-то эту соломинку нам так и не
удалось на него взвалить. Он заботливо коллекционировал (а в экспонатах
недостатка не было) всех евреев-подлецов, конъюнктурщиков, чекистов, ди-
алектических философов, верноподданных поэтов, а также заурядных жуликов
и хамов, чтобы только не допустить, что люди не слишком справедливые су-
щества. Он очень любил с глубоким сочувствием пересказывать, как два му-
жика во время Великого перелома делились с его отцом:"Локти кусаемо, Ав-
румка, що нэ далы вас усих пэрэризать." - "За що ж такэ?" - "А ось по-
бачь, що ваши творять." (Ошибки в украинской мове я допускаю отнюдь не
из-за украинофобии. Я, повторяю, юдофоб и только юдофоб.)
снисходительно) только за личные заслуги, но в том, что любой лично не-
повинный еврей должен нести ответственность за каких-то "ваших", которые
с ним отнюдь не советовались, - в этом он не видел ничего нелогичного:
Бог с ней, с логикой, только бы не поссориться - даже мысленно - с люби-
мейшей из святынь - с простыми людьми.
великодушен, что принял сожаления о недорезанности себя и своих близких
как нечто вполне законное.
кого вопроса: ведь что бы ни совершил еврей, это все равно когда-нибудь
выйдет боком. Один папин брат спрятался в соломе - его там и сожгли.
Другой вооружился наганом, сколотил отряд самообороны, шуганул целую
банду, по инерции влился в ряды Красной Армии, получил орден, в 37-м был
расстрелян, и, как все теперь понимают, за дело: он действительно сде-
лался врагом народа, увлекшись борьбой с теми, кто представлялся ему
бандитами, - поди угадай, что они окажутся народными мстителями.
костью, как и злобу или трусость орудием добра. А еще верней - любой
поступок имеет бесконечное число и добрых, и злых следствий, а потому
клевещут на чужаков лишь самые бесхитростные души, а умным людям и под-
линных фактов хватит выше головы. Так что брату-орденоносцу таки следо-
вало сидеть в соломе - не всех же, в конце концов, там жгут. Вот дед Ав-
рум спокойно вытряхнул соломенную труху из укромных местечек и явился в
разоренный дом, откуда было вывезено решительно все, чего не удалось
разбить. Пятидесятилетнее ужимание во всем в ожидании черного дня нако-
нец достигло своей цели: нищета не составила большого контраста с проц-
ветанием.
спесь - гордиться терпением) своего папы: "Мы работаем - у нас будет,
они грабят - у них не будет". Насчет них дед не ошибся - ошибся лишь
насчет себя, в следующий раз обнаружив на месте дома уже одни только ды-
мящиеся головешки. После этого он до конца дней сшибал гроши на каких-то
полуподсобных работах, сохраняя повадку умудренного патриарха, столь же
уместную, как онегинский цилиндр на голове крючника. При этом дед всегда
пользовался всеобщей любовью: на Руси любят юродивых.
рум был поставщиком двора соседнего помещика Белова и однажды перед
праздником был пожалован рыбой из собственных ручек мадам Беловой. Сам
Белов встретил его во дворе: "Это что за рыба, Аврумка? Ты что, шмець?!"
- и (русский! дворянин!) швырнул эту мелочь псам на снедь, а деда повел
обратно и самолично вручил ему щуку - Левиафана.
тался по родне, - "Жидкы своему пропасты нэ дадуть", - розмовлялы мужи-
ки, тогда еще с одобрением: в пятницу каждый мало-мальски зажиточный че-
ловек под страхом беспощадного осуждения (отчуждения) обязан был захва-
тить в синагоге бедняка - накормить ужином да еще и субботним обедом.
Отец еще пятилетним пузанчиком собирал по местечку плетеные булочки (ха-
лы?) для бедных, а с тринадцати лет, выправив фальшивую справку, отпра-
вился мантулить в какой-то промышленный сарай, именовавшийся литейным
цехом.
ряды (связь с утраченными своими?): поднимаясь раньше всех, тринадцати-
летний глазастый кучерявый мальчуган торжественно и троекратно обматывал
руку ремнем, надевал на голову повязку со всплывшими из Бог весть какой
колдовской древности кубиками, накрывался какой-то хламидой (талесом?) и
забирался на подоконник, поближе к свету. Рабочий народ, поспешая на
трудовую вахту, подтрунивал над ним, а он в ту пору еще гордился, что
принимает страдание за верность своему еврейскому Богу.
лавшись своим, скоро уже вышагивал вместе со всеми в беспрерывных шест-
виях протеста против всех мыслимых соперников наших земных владык и,
выбрасывая к небу копченый кулачок, сливался в противостоянии: "Долой,
долой раввинов, монахов и попов! Полезем мы на небо, разгоним всех бо-
гов!".
Он и стал бы совсем-совсем-совсем-совсем своим, но - в евреях всегда
гнездится опасность. В данном случае еврейская опасность заключалась в
том, что Аврум Каценеленбоген, всю жизнь кроивший мужицкие пиджаки и
порты, которые потребитель примерял на растяг, принимая намекающую позу
распятого Христа, больше всего на свете уважал мудрость. То есть образо-
вание. То есть книгу. А какие книги предоставляла жизнь полудикому
мальчишке, жаждущему сливаться и служить, сегодня знает каждый болван.
рости казалось особенно естественным: тоже все было известно раз и нав-
сегда - оставалось только запомнить. На его несчастье, память очень
быстро вывела его в первые ученики - единственный в бригаде, он имел пя-
терки даже по русскому и украинскому языкам (паразитировал сразу на двух
культурах).
гоговел, презирали все, что уводило от ихней бучи боевой-кипучей, а он
имел несчастную склонность искренне воспламеняться там, где люди более
занятые собственной шкурой только притворялись. Своим ораторским даром и
вдохновляющей шевелюрой (вкупе с очками, с очками, еврейский вырожде-
нец!) он со временем снискал гордую кличку "Троцкий". Чтобы такие, как
мы, не воодушевлялись самыми массовыми, а следовательно, самыми безумны-
ми движениями эпохи, - для этого есть лишь одно средство: дуст (горящая
солома или газовая камера - это уже технические детали).
спущенных народными вождями на все, в чем хоть мало-мальски просвечивала
некая сложность, индивидуальность. Только в городе отец узнал, что сапо-
ги имеют размер - до этого он всегда донашивал чьи-то чужие. Подгонять
сапог к ноге - это было такой же нелепой прихотью, как подбирать яблоко
к размеру рта. Тоже вышедший из Эдема, отец ничуть не сомневался, что
всепоглощающая забота, что бы пожрать, грабежи и стрельба - это
Посняков Андрей
Каменистый Артем
Афанасьев Роман
Каргалов Вадим
Никитин Юрий