ляции? Эта догадка легла в основу его классического труда "Психопатоло-
гия одиночества".
это бессмертная печать, которую общество вдавило в воск нашей души, раз-
мягчив его токами душевных связей - без них воск становится сталью. Че-
ловека, которому удалось "остаться самим собой", Сабуров видел
единственный раз - в Индии, в католической миссии: это была девочка, в
младенчестве похищенная волчицей и ею же вскормленная, на четвереньках
она носилась с непостижимой быстротой, и пальцы ее ног торчали под пря-
мым углом к ступне. Лакала она только из блюдца, и при попытке прикрыть
ее греховную плоть выла и царапалась как бешеная.
даже страх смерти в нас - это вовсе не инстинкт самосохранения, который
побуждается к действию непосредственной, зримой опасностью. Но ужас
смерти, который внезапно посещает нас именно в покое и безопасности, -
этот ужас есть нечто совсем иное: он есть расплата за нашу гуманистичес-
кую веру в высшую ценность человеческой жизни. Все мы считаем, что мно-
гомиллионное, скажем, судно - ничто в сравнении с жизнью, может быть,
даже дрянного человека. А у многих народов каждого оценивают "строго по
личному вкладу", и - что еще важнее - каждый и сам, по закону внутренне-
го отражения, оценивает себя тою же меркой!
веками процветала работорговля: каждый видел в каждом (и в себе!) лишь
выгодный объект для захвата и продажи. Зато никто там не видел в своей
смерти всемирной беды. Где-то - не то на Новой Гвинее, не то на Соломо-
новых островах - Сабурову в знак доверия было позволено участвовать в
боевом походе. Утомленный отряд под палящим солнцем поднимался в гору,
когда один немолодой воин внезапно потерял сознание. Сын престарелого
бойца тут же, не моргнув глазом, проломил папе голову каменным топором -
оказал последнюю сыновнюю услугу, - и отряд двинулся дальше. На привале
сын выглядел хмурым, и его старались не беспокоить, но никаких трагедий
никто не устраивал: каждый здесь был готов к тому, что и с его черепом
проделают ту же манипуляцию, когда он из полезной боевой единицы превра-
тится в обузу.
тельно высокий уровень самоубийств среди унтер-офицеров: они более дру-
гих привыкли чувствовать себя деталями, подлежащими замене. Унтер-офицер
имеет относительно слабо развитое чувство неповторимости, незаменимости
своей личности - оттого ему гораздо легче и примириться с ее исчезнове-
нием.
смертного начала в человеке: полученная извне печать бессмертного в нас
начинает относиться к нашему телу как к чему-то постороннему - доходя до
стремления его уничтожить.
Но если единственные вожжи для нее - душевные связи - перепреют, то, ли-
шенная всякого регулятора, душа слишком часто приводит нас на край про-
пасти. Утроившееся, учетверившееся, усемерившееся количество самоубийств
среди лиц свободных профессий показало, по мнению Сабурова, что вожжи
для интеллигентных душ начинают подгнивать. В самом деле, общество заря-
жает нас душой для того, чтобы мы ему служили, сознаем мы это или не
сознаем. Если мы всерьез задаемся вопросом: "А зачем мне для кого-то
стараться?" - следующим вопросом будет: "А зачем мне жить?". На первый
взгляд человек низко оценивает не себя, но общество; однако, тем самым
он назначает низкую цену себе самому, потому что у него нет иных мерок,
кроме тех, которые он почерпнул у презираемой им толпы.
ляг: лишенные узды душевных связей, они становятся жертвами собственной
алчности, которая переходит все мыслимые границы, обесценивая то, что
имеется в наличии, во имя того, чем они еще не успели завладеть. Неуме-
ние дорожить тем, что у них есть, толкает их на неоправданный риск, и
первая же неудача представляется непереносимой: не стоит жить при дохо-
де, который осчастливил бы крестьянина. Сабуров однажды слышал, как чук-
ча упрекал русского купца: "Вы никогда не насыщаетесь, как чайки на ре-
ке".
пость, что "душа должна быть свободной" - душа должна служить тому, кто
ее создал. Общество, создавшее человеческую душу, должно ею управлять:
личностям заурядным очерчивать разумные рамки для их вожделений, а лич-
ностям творческим указывать цель их творческой энергии. В распаде душев-
ных связей начало всех концов!
материнского склада, любят преходящую плоть человечества: принимают
близко к сердцу заботы и радости близких и ближних, готовы помогать,
хлопотать, сочувствовать - и тем плести серебристую паутину душевных
связей между живущими. Но есть также - их еще меньше! - люди духа: им
дороже всего на свете бессмертное в человечестве - печатная доска, а не
оттиски с нее. Поскольку люди духа часто не питают очень уж нежных
чувств к плоти окружающих, постольку их ждет высокое одиночество. Но вот
вопрос: сумеют ли эти благородные мизантропы передать свое благородство
наследникам, если души их не размягчить теплом людей материнского скла-
да?
не разогрев...
единственный неизменный стереотип для продолжения рода. А на сегодняшних
детях пытаются оттиснуться тысячи клише со всех концов света, сегодняш-
ним детям приходится делать выбор из тысяч социальных ролей, ни одну из
которых нельзя пощупать собственными руками... Без хранителей Духа наши
души превратятся в бесформенные помеси львов с ехиднами и коров со змея-
ми.
Толстого "Три смерти": каждый из умирающих, подмечал Сабуров, отражает
чувства своего окружения: окружение барыни видит в ее смерти громадную
непоправимую катастрофу - и она изнемогает от ужаса; окружение мужика
видит в его смерти будничное событие - и он видит в ней почти то же са-
мое, - слабость барыни рождена окружающей чувствительностью, а сила му-
жика - окружающей бесчувственностью.
мне давно уже не приходится отражать ничьей жалости к себе, ничьего
страха за меня? Или мне удалось сосредоточиться на своей бессмертной
части? Но удастся ли мне отпечатать ее в ком-то?..)
ти к ужасным результатам, заключал Сабуров: личность может на всю жизнь
оказаться парализованной ужасом надвигающейся смерти - безвозвратной ут-
раты единственной существующей для нее в мире ценности.
всех мировых вопросов в будничном, а не в грандиозном, не в политике и
не в идеологии, а в обыденных движениях человеческой души: Наполеона по-
беждают не чьи-то отдельные подвиги самоотвержения, а то будничное, но
массовое обстоятельство, что мужики Карп и Влас не пожелали подвозить
ему сена. У Толстого Сабуров в изобилии отыскивал подтверждения своего
излюбленного тезиса: все самое грандиозное складывается из пылинок, из
мелочей, ни одну из которых нельзя считать важнее другой. А потому -
жизнью управлять невозможно, а можно только уродовать. Действуя против
человеческих желаний, непременно придешь к уродливому результату, если
даже ты руководствовался "наукой", а они "предрассудками", - только ими
и могут быть людские мнения.
полуразрушенной оболочки. Как несправедливо, что развалины здания бывают
величественными, а развалины человека - жалкими и отвратительными!
Представьте: я очень боюсь умереть в ванне, - от одной мысли у меня на-
чинается тахикардия. А заботливого сына с каменным топором рядом нет...
рома и пустить по воле волн в ванне, где когда-то найдут мой труп: кто
знает, не отпечатаются ли мои путаные мысли в чьем-то уме, который суме-
ет вскормить их и отпечатать еще и еще на ком-то. И жутко подумать, что
попадут мои бумаги в хлопотливые руки книголюба, и сволочет он их в ма-
кулатуру, и приобретет за них бессмертную "Королеву Марго"... Неужели и
у пошлости есть свое бессмертное корневище, вечно дающее все новые и но-
вые побеги? Да, есть. Но не только пошлость - глубиннейшие наши инстинк-
ты созданы культурой, историей: даже плотское влечение - лишь необяза-
тельный спутник любви.
сится и такая же, как он, Ленка, и добрая мама, и строгая Калерия Пота-
повна, и даже бабушка, которую нужно жалеть, - какое эротическое обобще-
ние можно отсюда извлечь? Зато, когда к мальчику предъявляются ожидания
как к существу мужского пола, ему говорят: "Фу, как стыдно трусить -
ведь ты же мужчина, над тобой девочки будут смеяться" - и он усваивает,
что смех девочек - это не просто смех кого попало, а нечто гораздо худ-
шее. И мальчишка начинает выламываться в присутствии незнакомой девоч-
ки... Но понемногу он усваивает, что на свете существует какая-то Любовь
- нечто неописуемо возвышенное и прекрасное и никак не связанное с зав-
лекательным, но гадким "этим делом", о котором он слышит от знатоков -
неизменно вульгарных и пакостных.
тами и поганенькое "это дело" с его застежками, резинками и прочими ат-
рибутами Амура. И в глубине души Любовь так и остается самостоятельным
образованием, которое навязанный ему симбиоз с "этим делом" лишь осквер-
няет, - как обязанность слушать Баха только в сортире.
Роллинс Джеймс
Конан-Дойль Артур
Акунин Борис
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Круз Андрей