да-то ходил гулять все с тем же Шуркой. Ива с такой покорной грустью
клонилась к грязнейшей воде, что Сабуровская тоска тоже приобретала не-
кую умиротворенность. Но оказалось, что покорная грусть была умиранием:
теперь ива лежала в речухе, обрушив туда же ледовый козырек, и ветви ее
омывались вздувшейся вонючей водой. И все-таки обнажившееся из-под лоп-
нувшей грубой коры тело ее - изломанное, размозженное в щепу - остава-
лось младенчески белым, как у юного срезанного на свистульку сучка, а
ветки сами собой были с необычайной щедростью усеяны особенно ярко, ря-
дом с грязью, зеленеющими звездочками будущих листьев - детей мертвой
матери, пробивавшихся на волю, ничуть не беспокоясь, нужны ли они хоть
кому-нибудь во всей вселенной...
ком величии. И душа его опять была готова принять и смириться с этим
горьким бессмертием, только и доступным человеку.
сахар, - маленькая хозяйственная жертва, с которой он явно дал маху, ибо
процедура требовала контактов с низшими шестеренками государственного
механизма, которые без смазки унижением решительно отказывались вра-
щаться. Как страшен оказался победивший товарищ Башмачкин... "Но я готов
променять роскошное ложе на садовую скамейку, - уже бесился Сабуров, -
только бы не разделять ее ни с какой административной вошью - но ведь
они хозяева и над скамейками...".
лоны, но - никто же его за талонами не гнал, сам сдуру напросился, а те-
перь вдруг гордо решил следовать по стопам отца: д-р Сабуров утверждал,
что все, действительно необходимое для жизни, всегда можно приобрести
без особых усилий и очередей, никого не оттесняя. Эвон сколько съестного
кругом: хвоя, листва, кожура, скорлупа...
маячившей у него перед глазами: старушка шла диковинно широким лыжным
шагом, орудуя клюкой, как лыжной палкой, да еще трусовато оглядывалась,
словно спасалась - да ни от кого другого, как от него самого, временами
переходя на потрюхивающую рысцу, припадая на подбитые артрозом, изуродо-
ванные фиолетовыми шишками ноги. Сабуров на миг даже усомнился, не бре-
дит ли он. Но, взглянув по сторонам, он увидел еще несколько старух и
старушек, да еще старца в придачу, которые, стараясь опередить друг дру-
га, спешили за сладкой данью - кто семенил, кто тяжко переваливался, за-
дыхаясь и сотрясая живот и арбузные груди. А Шурка еще говорил, что у
нас нет состязаний для инвалидов... Но все ужасно измельчало: при Осипе
Висарьеныче такие ль были инвалиды - орлы!
степенный, задумчивый шаг и вошел в контору поступью крупного инжене-
ра-вредителя, попавшего в общую камеру, набитую бросовыми врагами наро-
да. В тесном коридорчике сплеталось пять или шесть очередей, устремлен-
ных к дверям, за которыми свершались сладкие таинства. На каждой двери
висел тетрадный листок с адресами, кому куда стоять, однако букв уже с
двух метров было не разобрать, поэтому нужно было либо проталкиваться до
дверей и обратно и лишь затем занимать очередь, либо взывать жалобно:
"Товарищи, Советская семь - не знаете, куда стоять?" (сам Сабуров увидел
в одной из очередей Игоря Святославовича и пристроился туда же). Но на
лицах ветеранов Сабурову не удалось прочесть ни тени униженности.
разжалобить противника, а противник здесь тебе каждый. Общество без кон-
куренции...
бы не свалившееся на нашу голову достоинство, защитить которое не имеем
ни силы, ни храбрости. Впрочем, храбрости нам не хватает именно потому,
что не хватает чести - да и бесчестья наши до того микроскопичны, что за
каждое из них в отдельности не полез бы в драку даже отъявленный бретер,
наши унижения могучи только совокупной массой. Как комары. И когда ты
наконец видишь достойный повод вступиться за свою честь, оказывается,
что вступаться особенно уже и не за что: нелепо очень уж дорого платить
за чистоту засиженной мухами салфетки".
было бы жить, ни у кого не спрашивая дозволения... Лида, вспомнил он и
съежился: слава богу, что хоть она его сейчас не видит.
ваясь, пока мог уважать себя за это. Но жить бессмертным, не замечая
унижений... Я не могу сидеть в кругу бессмертных на поротой заднице".
сверху, а точнее, со всех сторон и даже изнутри, как не замечают завыва-
ний ветра в печной трубе. Поэтому телефонный звонок показался ему взры-
вом. Наталье удалось урвать два билета в ДК пищевиков на московского
прогрессивного публициста, в два перестроечных года сделавшего себе имя
статьями о сворачивании нэпа и злодеяниях Кагановича.
публики на тротуаре возрастала с каждым шагом, все больше попадалось
"дипломатов", очков, бород, которые Сабуров машинально проверял на брю-
нетистую курчавость и так же машинально отмечал повышенный ее процент.
Если уж он, Сабуров, скептик и безродный космополит, несет в себе этот
вирус...
вать лишних вопросов, держал над головой картонный плакатик с надписью:
"I билет"), но рвать друг у друга из рук все-таки не рвали, тем более
что и рвать особенно было нечего. Правда, поднимаясь по лестнице, уже,
как бы не замечая, поталкивали друг друга, а в борьбе за места вспыхива-
ли даже и открытые стычки, в которых каждая сторона стремилась подавить
другую достоинством. В целом настроение царило приподнятое, все помнили,
что силы реакции лишь скрепя сердце и скрипя зубами дозволили эту встре-
чу. "Накося, выкуси!" - было написано на лицах. Два бородача что-то ра-
достно показывали друг другу каждый в своем "Огоньке", в том "Огоньке",
к которому стекались блудные души. "Смотри, Иванов, Петров, Сидоров!" -
ахала ему на ухо Наталья с радостным удивлением: а я, мол, и не знала,
что он такой хороший человек. Она просто излучала просветленность, и
ревность Сабурова достигла уровня осознаваемого. В довершение всего, у
них с Натальей оказались стоячие места. Это было уже чересчур: пусть
сначала московский гость - на глазах своих коллег - простоит часок-дру-
гой на его выступлении.
дет неинтересно, мы сразу же уйдем" - пытаясь поддерживать его под локо-
ток, чтоб ему легче стоялось. Сабуров, хоть старался и не смотреть на
окружающих, видевших его в столь унизительном положении, однако, к изум-
лению своему, увидел среди стоячей публики девушку в белом подвенечном
платье. Гражданский обряд - пророк наложением рук заключает браки. Де-
ла...
дой, изрядно поседевшей. Он оказался не мальчишкой-везунком, родившимся
на свет в ту минуту, когда Сабуров впервые про него услышал, а человеком
немолодым, что несколько утешило Сабурова: тоже лет тридцать рылся в
чем-то общелитературном, пока наконец в какой-то счастливый миг его кир-
ка не звякнула о забытый статуй Кагановича. Ободренный бурными продолжи-
тельными аплодисментами, переходящими в овацию, пророк упустил из виду,
что непопулярность его литературоведческих сочинений была вовсе не слу-
чайной, и, страдальчески хмурясь перед микрофоном, принялся читать
взгляд и нечто о Достоевском: можно ли убить человека во имя великой,
гуманной идеи? Не будучи вооружен передовой теорией стереотипа, он не
мог ответить с полной ясностью: убить можно, но оправдывать убийство
нельзя, а вынужден был долго путаться в этом совершенно ясном для публи-
ки вопросе: убивать, конечно же, нельзя, кроме тех случаев, когда сам
бог велит убить. Поэтому аплодисменты становились все вежливее и вежли-
вее, пока, наконец, и сам автор не сказал обиженно, что Каганович Кага-
новичем, но нельзя забывать и о вечном. Похлопали и вечному.
писок - их сносили на цыпочках и возвращались на место с выражением на-
божности. В сущности, все это было трогательно, но желчь никак не желала
успокоиться в растравленной душе Сабурова.
но постепенно воодушевился, а с ним воодушевился и зал. Однако все ма-
ло-мальски усложненное встречало ослабленный отклик, а бурю вызывали
исключительно ответы, известные заранее. Оратора, надо отдать ему долж-
ное, самого смущал непомерный успех радикальных общих мест, поэтому ве-
щи, обреченные на особый восторг, он произносил подчеркнуто буднично.
него, и открыто признать, что и советский человек тоже хочет есть?
Пока люди не удовлетворят свои материальные потребности, самые возвышен-
ные идеи не овладеют массами.
что распространенность возвышенных идей почти не зависит от таких топор-
ностей, как богатство и бедность: из богатых по разночинским меркам дво-
рян выходили декабристы (вроде аристократа Сабурова...), из бедных по
дворянским меркам разночинцев выходили самоотверженные ученые, праведни-
ки и бомбисты... Среди полудиких оборванцев распространилось христи-
Корнев Павел
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Посняков Андрей
Корнев Павел