судов, но не Балтийского, а Черноморского пароходства. С тех
памятных пор я больше его не встречал.
его маленький тезка - Андрюша. Работал я матросом первого
класса на теплоходе "Льгов". Мы ходили в Европу, Канаду, не
забывали и дорогу на Кубу.
встали ее тенистые улочки, наш старый деревянный причал,
знакомые лица Раймонда, Арминды. О, как я хотел в Касильду!
Будто Касильда была моей малой родиной. Наконец, долгожданный
причал, складские сооружения, нефтебаки... Как-то там, на ее
зеленых улицах? Прошло ведь около трех лет. Между той Касильдой
и Касильдой сегодня было множество разных рейсов, в том числе и
на Кубу. Туда возили технику, оттуда - сахар. Были и
спецрейсы: сложнейшая буксировка из Североморска в Мариэль МПК
(малого противолодочного корабля), два рейса из Балтийска в
Гавану с нашими браво-ребятушками в трюмах, по 360 человек в
каждом рейсе. Операция "клетчатые рубашки".
Раймонда, про Арминду. Даже не очень верилось, когда грузчики
дружно отвечали, что знают Арминду. Но попросил при встрече
передать ей мою просьбу прийти на "Льгов".
вахту у трапа, и обЪяснил жестами, что Арминда придет к концу
рабочего дня. К концу вахты я все глаза проглядел, вглядываясь
в каждую фигуру, появлявшуюся на причале со стороны берега...
лодчонка пристала к причалу с кормы нашего теплохода. Много их
таких пристает. И тут появился опять тот же грузчик. Показывает
в сторону лодчонки и говорит: "Арминда. Арминда."
стала, как сажа, кипенная.
Вглядываюсь пристальней - не могу узнать. Вот она подходит к
подножию трапа и смотрит вверх. Да, конечно, это - она. Я
сбегаю по трапу вниз. Видно, она тоже не узнает меня, но
догадывается. Но вот, когда я уже перед ней: "Николя!" Мы по-
родственному обнялись. Спросит про Андрея или нет?.. Первый
вопрос был об Андрее. Я рассказал ей, что знал. Арминда
пригласила меня на вечер отдыха в молодежный клуб. Сказала, что
будет весело. Может быть я не совсем понял, но она еще сказала,
что наших там будет много.
культпоход в молодежный клуб на вечер отдыха. "Помпей"
согласился, что неплохо бы потанцевать, но мы уже официально
приглашены в это же время на встречу с кубинскими военными
моряками - вечер дружбы. Не пойти нельзя. Так что надо
готовиться почитать стихи о Кубе. Я понял. Оставалась
Арминду и хотя бы извиниться за то, что не смог явиться на
вечер.
на главной улице Касильды, внешне напоминающее наши дома
культуры. Кубинцы нас радушно встретили, ввели в дом. Внутри
тоже было все, как в наших клубах: сцена, трибуна, несколько
рядов сЪемных на случай пожара и танцев стульев. Выскочить
оказалось неудобно: вот-вот должны были начать. Однако, малость
запаздывали.
рядам прошел гул, что-то вроде нашего: "Идут! Идут!" По
коридору, образованному расступившимися людьми, шло
долгожданное начальство, и впереди всех, как генерал,
окруженный свитой, вышагивала, приветливо кивая головой направо
и налево, моя знакомая Арминда. оказывается, встреча с моряками
и вечер отдыха - одно и то же. И Арминда. Ах, Арминда!..
Комиссар! политический руководитель Касильды. Вот как!
Аплодировали. Но больше всех аплодировали нашему помполиту: он
специально построил свое выступление из многочисленных "измов",
лозунгов кубинской революции, и собравшимся казалось, что он
говорил по -испански. После каждой фразы скандировали: "Куба -
си, янки - но!", что означало: "Куба - да, американцы -
нет!" И всем понятное: "Фидель - Хрущев, Фидель - Хрущев!"
после торжественной части она ушла. Перед уходом подошла ко
мне, пожала руку, чмокнула в щечку и с обычным "Чао, Николя!"
удалилась. Больше я ее не встречал. Честно говоря, не
стремился, как раньше, когда шли на "Льгове" в Касильду. Своим
ли положением она как-то отделилась от меня, не знаю. Но
все-таки и позже, даже сейчас, хотелось бы получить
какую-нибудь весточку о ее жизни, делах, судьбе. Где ты,
Арминда? Как ты там?
мог увидеть. Во время нашей с Арминдой встречи у трапа "Льгова"
я спросил у нее о нем. Она коротко ответила: "Муэртэ". И на мой
недоуменный взгляд: "Контра!" Мелькнуло: как же теперь его
беленькая Анжела?..
виделись по меньшей мере около пяти лет. Сон был сумбурный, как
в тумане. Утром даже невозможно было вспомнить, что происходило
в этом сне. Но он толкнул меня в восполминания. Я вспомнил свою
курсантскую юность, мореходную школу, где старшиной группы
матросов был он, Володя Романовский, молодой розовощекий
парень, ныне - один из опытнейших боцманов Балтийского
морского пароходства.
морского дела от наших преподавателей, бывалых моряков, строем
маршировали в столовую, на практические занятия, учились ходить
на шлюпках, получали назначения каждый на свое первое судно. Но
нет. Прошло, к сожалению, много времени с тех пор. Все мы за
это время не только обзавелись семьями, обдетились, но и многие
из нас стали дедами. И редко кто из моих однокашников не осел
на берегу в силу различных обстоятельств. И как бы они с тоской
ни "поглядывали в окно", сохраняя в сердцах любовь к морю и
самые лучшие в жизни воспоминания, море продолжало жить своей
бурной, неугомонной жизнью, полной неожиданностей и тревог. Эти
тревоги продолжает многие годы делить с морем старый моряк
Владимир Романовский.
посвященные Володе:
морякам...
душу сна, как-то возвращаюсь с работы, а жена сообщает, что у
нас - гость. Это был Романовский. Совершенно седой, прическа
напоминала хорошо изготовленный парик, усы по-мюнхаузенски
торчали в обе стороны, и удивительно было, как они могут
сохранять строго горизонтальное положение, не свисая вниз.
Впрочем, во всем остальном это был тот же худощавый и стройный
парень с синими, как небо над океаном, глазами. Только не
розовощекий, а с загорелым лицом, испещренным множеством
мелких-мелких морщин.
склонив голову набок:
Гладко выглядим... Иди-ка сюда, я тебя обниму, если сумею.
друг другу вкратце: что и как. Потом уж, за столом,
рассказывали о своей жизни подробнее.
любят писать, в трубе-тоннеле летал, и себя видел со стороны
лежащим на операционном столе.
упал полутонный груз: коробки, весом каждая по 50 кг. Очнулся
только в госпитале. Перед лицом - мадмуазель в белом халате и
косынке, сам - в койке, а в брюшной поллости - шесть дырок.
Несколько операций выдержал. Глядя на него, не поверишь тому,
что он перенес. И в то же время его поведение не было
бодрячеством. Послушаешь его и сам начинаешь верить, что все
обойдется лучшим образом. А он: