века было по отношению к забору сдержано, но разъятие земных образов на нем
уничтожало земную ценность бессмертия; ночью, впрочем, мало что можно было
различить, а преувеличенные тени листьев (вблизи был фонарь) ложились на
доски забора вполне осмысленно, по порядку, -- это служило некоторым
возмещением, тем более, что их-то никак нельзя было перенести в другое
место, заодно с досками, разбив и спутав узор: их можно было перенести на
нем только целиком, вместе со всей ночью.
дорогой, чем он. Вот и получилось, что даже Берлин может быть таинственным.
Под липовым цветением мигает фонарь. Темно, душисто, тихо. Тень прохожего по
тумбе пробегает, как соболь пробегает через пень. За пустырем как персик
небо тает: вода в огнях, Венеция сквозит, -- а улица кончается в Китае, а та
звезда над Волгою висит. О, поклянись, что веришь в небылицу, что будешь
только вымыслу верна, что не запрешь души своей в темницу, не скажешь, руку
протянув: стена.
от родственной стихии отделясь. Сначала освещались только ноги, так ставимые
тесно, что казалось, она идет по тонкому канату. Она была в коротком летнем
платье ночного цвета -- цвета фонарей, теней, стволов, лоснящейся панели:
бледнее рук ее, темней лица. Посвящено Георгию Чулкову. Федор Константинович
целовал ее в мягкие губы, и затем она на мгновение опускала голову к нему на
ключицу и, быстро высвободившись, шла рядом с ним, сперва с такой грустью на
лице, словно за двадцать часов их разлуки произошло какое-то небывалое
несчастье, но мало-по-малу она приходила в себя, и вот улыбалась -- так, как
днем не улыбалась никогда. Что его больше всего восхищало в ней? Ее
совершенная понятливость, абсолютность слуха по отношению ко всему, что он
сам любил. В разговорах с ней можно было обходиться без всяких мостиков, и
не успевал он заметить какую-нибудь забавную черту ночи, как уже она
указывала ее. И не только Зина была остроумно и изящно создана ему по мерке
очень постаравшейся судьбой, но оба они, образуя одну тень, были созданы по
мерке чего-то не совсем понятного, но дивного и благожелательного, бессменно
окружавшего их.
ощущение, что он уже многое знает о ней, что и имя ее ему давно знакомо, и
кое-какие очертания ее жизни, но до разговора с ней он не мог себе уяснить,
откуда и как это знает. Сначала он видал ее только за обедом и осторожно
наблюдал за ней, изучая каждое ее движение. Она едва говорила с ним, хотя по
некоторым признакам -- не столько по зрачкам, сколько по отливу глаз, как бы
направленному в его сторону, -- он знал, что она замечает каждый его взгляд,
двигаясь так, словно была всг время ограничена легчайшими покровами того
самого впечатления, которое на него производила; и оттого, что ему казалось
вовсе невозможным какое-либо свое участие в ее душе и жизни, он испытывал
страдание, когда выглядывал в ней что-нибудь особенно прелестное, и отрадное
облегчение, когда в ней мелькал какой-нибудь недостаток красоты. Ее бледные
волосы, светло и незаметно переходившие в солнечный воздух вокруг головы,
голубая жилка на виске, другая -- на длинной и нежной шее, тонкая кисть,
острый локоть, узость боков, слабость плеч и своеобразный наклон стройного
стана, как если б пол, по которому она, разогнавшись как на коньках,
устремлялась, спускался всегда чуть полого к пристани стула или стола, где
был ей нужный предмет, -- всг это воспринималось им с мучительной
отчетливостью, и потом, в течение дня, бесконечное число раз повторялось в
его памяти, отзываясь всг ленивее, бледнее и отрывистее, теряя жизнь и
доходя, из-за машинальных повторений распадающегося образа до какой-то
изломанно тающей схемы, в которой уже почти ничего не было от первоначальной
жизни; но как только он ее видел вновь, вся эта подсознательная работа по
уничтожению ее образа, власти которого он всг больше боялся, шла на смарку,
и опять вспыхивала красота, -- ее близость, страшная доступность взгляду,
восстановленная связь всех подробностей. Если в те дни ему пришлось бы
отвечать перед каким-нибудь сверхчувственным судом (помните, как Ггте
говаривал, показывая тростью на звездное небо: "Вот моя совесть!"), то вряд
ли бы он решился сказать, что любит ее, -- ибо давно догадывался, что никому
и ничему всецело отдать душу неспособен: оборотный капитал ему был слишком
нужен для своих частных дел; но зато, глядя на нее, он сразу добирался
(чтобы через минуту скатиться опять) до таких высот нежности, страсти и
жалости, до которых редкая любовь доходит. И среди ночи, особенно после
долгой работы мысли, наполовину выйдя из сна как бы не с той стороны, где
рассудок, а с черного хода бреда, он с безумным, тягучим упоением чувствовал
ее присутствие в комнате на поспешно и неряшливо приготовленной бутафором
походной койке, в двух шагах от него, но пока он лелеял свое волнение,
наслаждался искушением, краткостью расстояния, райской возможностью, в
которой, впрочем, ничего плотского не было (а была какая-то блаженная замена
плотского, выраженная в терминах полусна), его заманивало обратно забытье, в
которое он безнадежно отступал, думая, что всг еще держит добычу.
По-настоящему же она никогда ему не снилась, довольствуясь присылкой
каких-то своих представительниц и наперсниц, которые бывали вовсе на нее
непохожи, а возбуждали в нем ощущение, оставлявшее его в дураках, чему был
свидетелем синеватый рассвет.
самую гущу счастья, засасывающую сердце, и было весело жить, и теплилось в
тумане восхитительное событие, которое вот-вот должно было случиться. Но как
только он воображал Зину, он видел лишь бледный набросок, который голос ее
за стеной не в силах был зажечь жизнью. А через час-другой он встречался с
ней за столом, и всг восстанавливалось, и он снова понимал, что, не будь ее,
не было бы этого утреннего тумана счастья.
постучалась к нему и надменно-решительным шагом, с почти презрительным
выражением на лице, вошла, держа в руке небольшую, спрятанную в розовой
обертке, книгу. "У меня к вам просьба, -- сказала она быстро и сухо. --
Сделайте мне тут надпись"; Федор Константинович книгу взял -- и узнал в ней
приятно потрепанный, приятно размягченный двухлетним пользованием (это было
ему совершенно внове) сборничек своих стихов. Он очень медленно стал
откупоривать пузырек с чернилами, -- хотя в иные минуты, когда хотелось
писать, пробка выскакивала, как из бутылки шампанского; Зина же, посмотрев
на его теребившие пробку пальцы, поспешно добавила: "Только фамилью, --
пожалуйста, только фамилью". Он расписался, хотел было поставить дату, но
почему то подумал, что в этом она может усмотреть вульгарную
многозначительность "Ну вот, спасибо", -- сказала она и, дуя на страницу,
вышла.
одна дома: он читал у себя, она была в столовой и изредка совершала короткие
экспедиции к себе в комнату через переднюю, и при этом посвистывала, и в ее
легком топоте была топографическая тайна, -- ведь к ней прямо вела дверь из
столовой. Но мы читаем и будем читать. "Долее, долее, как можно долее буду в
чужой земле. И хотя мысли мои, мое имя, мои труды будут принадлежать России,
но сам я, но бренный состав мой, будет удален от нее" (а вместе с тем, на
прогулках в Швейцарии, так писавший, колотил перебегавших по тропе ящериц,
-- "чертовскую нечисть", -- с брезгливостью хохла и злостью изувера).
Невообразимое возвращение! Строй? Вот уж всг равно какой. При монархии --
флаги да барабан, при республике -- флаги да выборы... Опять прошла. Нет, не
читалось, -- мешало волнение, мешало чувство, что другой бы на его месте
вышел к ней с непринужденными, ловкими словами; когда же он представлял
себе, как сам выплывет и ткнется в столовую, и не будет знать, что сказать,
то ему начинало хотеться, чтобы она скорее ушла, или чтоб вернулись домой
Щеголевы. И в то самое мгновение, когда он решил больше не прислушиваться и
нераздельно заняться Гоголем, Федор Константинович быстро встал и вошел в
столовую.
иглу. В растворенную дверь был виден маленький, бесплодный балкон, и
слышалось жестяное позванивание да пощелкивание под прыгивающих капель, --
шел крупный, теплый апрельский дождь.
-- Я только хотел вам насчет моей книжки: это не то, это плохие стихи, т. е.
не всг плохо, но в общем. То, что я за эти два года печатал в "Газете",
значительно лучше".
-- О ласточке, которая вскрикнула".
опущенными руками, наклоняясь вперед, мелко переставляя как бы скользящие
ноги, быстро прошла в свою комнату и вернулась с газетными вырезками, -- его
и кончеевские стихи.
добавил неловко: "Буду теперь просить, чтобы делали вокруг такие дырочки
пунктиром, -- знаете, как талоны, чтоб было легче отрывать".
быстро и хитро улыбнувшись, сказала:
давала уроки рисования".
тип, но я всегда любила его вещи".
приобретали... Пройдя через всг, нагруженный богатым опытом, он вернулся к
выразительной гармонии линий. Вы знаете его "Футболиста"? Вот как раз журнал
с репродукцией. Потное, бледное, напряженно-оскаленное лицо игрока во весь
рост, собирающегося на полном бегу со страшной силой шутовать по голу.
Растрепанные рыжие волосы, пятно грязи на виске, натянутые мускулы голой
Шилова Юлия
Акунин Борис
Василенко Иван
Перумов Ник
Шилова Юлия
Афанасьев Роман