Предполагаемый уход Гагена, о котором он ничего покамест своим коллегам не
сообщал, имел бы и более грустные последствия: приходилось бросить на
произвол судьбы внештатного профессора Пнина. Постоянного русского отделения
в Вайнделле не было, и все академическое существование моего бедного друга
зависело от использования его эклектическим Отделением германистики в своего
рода "сравнительно-литературном" побеге одной из его ветвей. Бодо -- из
чистой злобы, -- этот побег, разумеется, отсечет, и Пнин, не имевший с
Вайнделлом постоянного контракта, вынужден будет подать в отставку, -- разве
что его согласится принять какое-то иное литературно-языковое отделение.
Необходимой для этого гибкостью обладали лишь два из них -- английское и
французское. Однако Джек Кокерелл, заведующий английским, с неодобрением
относился ко всему, что делал Гаген, считал Пнина посмешищем и, собственно
говоря, неофициально, но обнадеживающе торговался с выдающимся англо-русским
писателем, способным при необходимости взять на себя преподавание всех тех
курсов, которые Пнину приходилось читать, чтобы выжить. Как к последнему
прибежищу, Гаген обратился к Блоренджу.
2
Отделением французского языка и литературы: он не любил литературу и не знал
французского языка. Последнее не мешало ему покрывать гигантские расстояния
ради участия в совещаниях по проблемам современного языкознания, на которых
он щеголял своим невежеством, словно некой величавой причудой, и с помощью
мощных залпов здорового масонского юмора, отражал любую попытку втянуть его
в обсуждение тонкостей "парле-ву". Высоко ценимый добытчик средств, он
совсем недавно склонил одного богатого старца, которого безуспешно
обхаживали три крупных университета, содействовать посредством
фантастических размеров пожертвования продвижению расточительных изысканий,
проводимых аспирантами доктора Славского, родом канадца, и имевших целью
возвести на холме рядом с Вайнделлом "Французскую Деревню" (две улочки и
площадь), которую предстояло скопировать с древнего городка Ванделя в
Дордони. Несмотря на элемент грандиозности, всегда присущий административным
фейерверкам Блоренджа, сам он был человеком аскетических вкусов. В свое
время ему привелось учиться в одной школе с Сэмом Пуром, президентом
Вайнделлского университета, и в течение многих лет, даже после того, как
последний лишился зрения, эти двое рыбачили вместе на холодном, перерытом
ветрами озере, лежавшем в конце обросшей кипреем гравиевой дороги, в
семидесяти милях к северу от Вайнделла на засоренной кустарником (карликовый
дуб и питомниковые сосны) равнине, являющей на языке Природы синоним
трущобы. Его жена, милая женщина из простых, говоря о нем у себя в клубе,
называла его "профессор Блорендж". Он читал курс под названием "Великие
французы", -- заставив своею секретаршу скопировать этот курс из подшивки
"Гастингсова Исторического и Философского Журнала" за 1862-1894 годы,
найденной Блоренджем на чердаке и в библиотеке колледжа не представленной.
3
Тейеров, и Бетти Блисс -- на новоселье. Утром этого дня добрый доктор Гаген
явился с визитом отчаяния в кабинет Блоренджа и посвятил его, и только его
одного, в ситуацию в целом. Когда он сказал Блоренджу, что Фальтернфельс --
отъявленный антипнинист, -- Блорендж сухо ответствовал, что и он тоже;
фактически, однажды встретив Пнина в обществе, он "определенно почувствовал"
(удивительно, правду сказать, до чего эти практические господа склонны
чувствовать вместо того, чтобы думать), что Пнина не следовало бы и близко
подпускать к американскому университету. Верный Гаген отметил, что Пнин на
протяжении нескольких семестров прекрасно справлялся с Романтиками, и что он
-- под присмотром французской кафедры -- наверняка одолел бы и Шатобриана с
Виктором Гюго.
вообще, я иногда думаю, что мы переборщили по части литературы. Вот
посмотрите, на этой неделе мисс Мопсуэстиа начинает экзистенциалистов, этот
ваш Бодо дает Ромена Роллана, а я читаю о генерале Буланже и о де Беранже.
Нет, этого добра у нас определенно хватает.
французского языка: как у многих русских, у нашего друга имелась в детстве
француженка-гувернантка, а после революции он прожил в Париже больше
пятнадцати лет.
говорить по-французски?
в начальном курсе. Это было бы нечестно по отношению к нашему мистеру Смиту,
-- он ведет его в этом семестре, и естественно, обходится тем, что на один
урок опережает студентов. Теперь, значит, так, -- мистеру Хашимото нужен
помощник в его переполненной промежуточной группе. А читает этот ваш деятель
по-французски не хуже, чем разговаривает?
сказал Гаген.
когда Хаш уехал, я нанял лыжного инструктора из Швейцарии, а он возьми и
протащи сюда копии какой-то старой французской антологии. Мы целый год
потратили, чтобы вернуть класс к начальному уровню. Так вот, если этот ваш,
как его там, по-французски не читает...
только в записи речи и в прочую механику. И никаких книг!
4
осенний семестр начался очень удачно: у него никогда еще не было ни столь
малого числа студентов на попечении, ни столь большого количества времени
для собственных изысканий. Изыскания эти давно уже вошли в ту чудесную
стадию, когда они достигают поставленной прежде цели и уходят дальше, и
формируется новый организм, так сказать, паразитирующий на созревающем
плоде. Пнин отвращал умственный взор от конца работы, который был виден
настолько ясно, что различалась даже звездчатая шутиха, воспламененное
"sic!"1. Этого берега следовало избегать, как места, гибельного для
восторгов бесконечного приближения. Справочные карточки постепенно плотной
массой утяжеляли обувную коробку. Сопоставление двух преданий; драгоценные
частности нравов или нарядов; ссылка, проверенная и оказавшаяся извращенной
неведеньем, небрежностью или обманом; дрожь в хребте от счастливой догадки;
все эти бесчисленные триумфы бескорыстной учености растлили Пнина, обратив
его в упоенного, опоенного сносками маниака, что возмущает покой книжных
клещей, мирно живущих в унылом томе в фут толщиной, единственно для того,
чтобы сыскать в нем ссылку на том, еще пуще унылый. А на ином, более
человеческом уровне, помещался кирпичный домик, снятый им на Тодд-роуд, угол
Клифф-авеню.
предыдущего домохозяина Пнина на Крик-стрит, в течение многих лет
управлявшего землями Тодда, которые город Вайнделл ныне скупил, дабы
оборудовать в стоящей на них разбросанной усадьбе современную лечебницу. Ели
и плющ укутали запертые ворота усадьбы, верхушку которых Пнин мог видеть в
конце Клифф-авеню из северного окна своего нового дома. Авеню составляла
поперечину буквы "Т", в левой развилке которой и обитал Пнин. Насупротив его
фронтона прямо через Тодд-роуд (образовавшей ножку "Т") старые ильмы
отгораживали песчаную закраину ее латанного асфальта от кукурузного поля,
лежащего к востоку, а вдоль западной обочины, за изгородью, подразделение
молодых елей, одинаковых выскочек, маршировало к кампусу, немного не доходя
до следующего дома -- отстоящего почти на полмили к югу от дома Пнина
увеличенного сигарного ящика, в котором жил тренер университетской
футбольной команды.
было для Пнина чем-то необычайно упоительным и поразительно утоляющим
старую, усталую потребность его сокровенного "я", забитую и оглушенную почти
тридцатью пятью годами бездомья. Одной из самых сладостных особенностей
жилища была тишина -- ангельская, деревенская, совершенно безмятежная,
являющая, стало быть, благодатный контраст непрестанной какофонии, с шести
сторон окружавшей его в наемных комнатах прежних пристанищ. И как просторен
казался маленький дом! С благодарным изумлением Пнин думал, что не будь
революции, бегства из России, экспатриации во Франции, натурализации в
Америке, все -- и это в лучшем случае, в лучшем, Тимофей! -- все могло бы
сложиться почти что так же: профессорство в Харькове или в Казани, такой же
домик в предместье, старые книги внутри, запоздалые цветы снаружи. Дом,
чтобы быть совсем уже точным, был двухэтажный, из вишнево-красного кирпича,
с белыми ставнями и драночной кровлей. Зеленый лужок, посреди которого он
Херберт Фрэнк
Корнев Павел
Посняков Андрей
Гюго Виктор
Орлов Алекс
Корнев Павел