проплешинами. Раскрывать сейчас библию, однако, мне не хотелось: как всегда
после блуда, я ощущал себя свиньёй и спешил к жене.
запах долго длившегося времени. Читать я не стал - рассматривал буквы.
Квадратные письмена казались теперь суровыми, как закон. Точнее, как
приговор. Ещё точнее выразилась Натела:
написал Бог, значит, великая книга! Думала именно как ты мне вчера про неё
рассказывал. Мой отец - даже он вставал когда кто-нибудь произносил на
еврейском хоть два слова, объясняя, что они из Библии. Он-то еврейского не
знал, Меир-Хаим, а то б догадался, что вставать не надо. Я тоже не знала, но
очень боялась! А недавно прочитала всю вещь по-грузински - и охренела:
обыкновенные же слова! Ничего особого! В хорошем романе всё расписано
лучше...
как писатели, а сразу обо всём... Здесь говорит одно, там другое...
тоже писала бы сразу обо всём и по-разному. Это правильно, но... Не придумаю
как сказать... Одним словом, всё, что я прочла в Библии, - я сама уже знала.
Нет, я хочу сказать, что Бог не понимает человека. Люби, мол, меня - и
никого кроме! Но как бы меня ни любил, как бы ни лез из кожи - всё равно
кокну! Что это за условия?! Какой дурак согласится?! Он хочет только чего
хочет Сам. Поэтому я Ему и не верю! Он - как наши петхаинцы!
ждала, чтобы я пригласил её излить душу. Я же не отрывал взгляда от
решётчатого текста.
детским:
- с места на место, как цыгане, но всё равно у них такая злоба! Цыгане хоть
и воруют, но честнее. Я среди цыган тоже жила: они не работают, не копят и
не обижают поэтому. Но я от них ушла: хочется среди своих, а свои обижают.
От баб не обидно: бабы всегда друг друга обижают, но меня обижают особенно
мужики. Даже отец, Меир-Хаим. Ты его ведь помнишь? Взял и убил себя: бросил
меня одну. Не любил. Одну только мать мою, значит, любил. А женщина не может
без мужчины, ей нужна защита.
взять вдруг и защитить, правда?
и вышло:
этого желания оказаться дома во мне высунулось вдруг ещё одно - стародавнее
- чувство, что пока я нахожусь с женщиной, о которой мне уже всё известно,
приходится упускать в жизни нечто более интересное. Высунулось ощущение, что
в это самое мгновение в каком-то другом месте происходит... самое главное.
лестницы. -- Иди домой. Я её, кстати, видела, твою жену. Красивая она баба
и, видимо, кроткая. Я кротких людей уважаю. Мне кажется, они знают что-то
важное. Правда? Я ведь, кстати, тоже кроткая. Мне просто не с кем. Правда?
Бог тебя любит, то, наоборот, что Ему плевать...
шагнул к выходу. Думал уже о жене. В дверях, однако, обернулся и не сдержал
в себе желания сказать Нателе добрые слова, которые - как только я их
произнёс - оказались искренними:
посыпавшиеся из неё закладки и газетные вырезки.
всякие, Сэрж. Подберу и приду!
взглядом по её голым голеням.
шевелюру.
ты, правда, пей, я пока занята.
27. Где начало есть, там будет и конец
выданные в разное время князьями Авалишвили разным грузинским синагогам,
которым они периодически продавали Бретскую рукопись. Была ещё копия решения
суда о передаче библии тбилисскому горсовету. Было и скабрезное любовное
письмо кутаисского большевика жене-хохлушке, а рядом с его подписью -
проткнутое стрелою сердце и русская вязь: "Люби меня, как я тебя!"
стоишь - очень желанная - на том берегу. А я - очень несчастный - на этом. И
между нами, увы, течёт широкая река. Что же теперь нам делать?
что, по её словам, в Грузии нету неодолимых рек...
в котором я сразу узнал Абона Цицишвили, директора Еврейского Музея имени
Берия. Согласно приписке, статья была вырезана из тбилисской газеты "Молодой
сталинец" и называлась обстоятельно: "Беседа известного грузинского учёного
с известным немецким романистом".
еврейскими энтузиастами Абон Цицишвили рассказал немецкому мастеру слова о
замечательном экспонате, хранившемся в его петхаинском музее, - о
чудотворной библии. Повествуя её историю, учёный особенно тепло отозвался об
Орджоникидзе, заботливо отнёсшемся к знаменитой рукописи и велевшем одному
из своих доблестных командиров передать библию на хранение славным местным
евреям-большевикам.
историка на частную беседу, но стал интересоваться не им, историком, а самой
первой владелицей Бретской рукописи - Исабелой-Руфь. Иудейкой из Испании.
разочаровалась в грузинской действительности и вознамерилась податься -
вместе с вышеупомянутым сочинением - на историческую родину. То есть на
Святую землю.
всё равно поддерживали должностные лица из царской фамилии Багратионов,
конфисковали у неё чудотворную книгу на том основании, что Исабела-Руфь
осквернила себя и её не столько даже нравственной неустойчивостью, сколько
контактами со странствовавшими по Грузии отступниками от обоих Заветов -
Ветхого и Нового. По преданию, разлученная с отцовским приданым, с Библией,
испанская иудейка не достигла и Турции - лишилась рассудка, скончалась и
была похоронена на ереванском кладбище для чужеземцев.
чудодейственную силу, удержав лишь способность к самосохранению. Причём,
даже эта сила пошла с годами на убыль, что подтвердили десятки случаев
безнаказанного изъятия из книги отдельных листов.
грузинскому учёному было известно лишь, будто они проповедовали неизвестное
евангелие, которое начётчики отказались в своё время включить в Библию и
которое приписывалось близнецу Иисуса Христа. Фоме.
говорится в этом евангелии? Последний зачитал на память несколько пассажей,
лишённых всякого смысла, как лишены его любые библейские пассажи.
музея воспроизвёл следующую белиберду:
ответил: Нашли ли, однако, начало, что ищите конец?! Ибо где начало есть,
там будет и конец. Блажен, кто определит место своё в начале, ибо он увидит
Прозоров Александр
Курылев Олег
Свержин Владимир
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Махров Алексей