вернуть гроб к центру. Почти тотчас же я услышал и стук в стекло. Сначала в
боковое, потом и в ветровое. Стук сопровождался изобретательной руганью, в
которой многие образы поразили меня цветистостью.
Встав коленями на сиденье и развернувшись назад, я принялся накрывать Нателу
крышкой гроба - защитить её в случае прорыва моей обороны.
боковые стёкла стучалась уже вся орава чистильщиков, а во-вторых, рано или
поздно кто-нибудь из них мог заметить, что оконный проём в задней дверце
затянут клеёнкой.
Манхэттене, хотя из гордыни я сформулировал свою просьбу скупо: "Бог наш и
Бог отцов наших, поторопись же, мать Твою, с зелёным!"
красный сигнал. Плюхнувшись в кресло, я захлебнулся в предчувствии
избавления.
52. Если выжить, жизнь в Америке полна возможностей!
изощрён в Своём честолюбии.
очередь, навалился на газовую педаль, "Додж" истошно взревел, а потом вдруг
чихнул и заглох.
делом следовало отбиться. Вторым - дозвониться к кому-нибудь, кто съездил бы
на кладбище и предупредил петхаинцев о дополнительной задержке. Наконец -
добраться до бензоколонки и добыть горючее в канистре.
другим я не располагал.
на ветровое стекло, но Крошка вдруг остановил его и отпихнул в сторону. У
меня родилась надежда, что в нём неизвестно как возникла потребность
свершить нечто человеческое и что он решил пойти на мировую.
Крошка идти не желал, хотя потребность у него оказалась вполне человеческой.
Вскочив на капот коленями, он расставил их в стороны, дёрнул вниз змейку на
джинсах и под громкое улюлюканье счастливой братвы начал мочиться на
ветровое стекло.
прохожих и автомобилистов космический испуг по случаю внезапного краха
западной цивилизации, навязал своему лицу выражение безмятежности. Мне вдруг
захотелось довести до их сведения, будто, на мой взгляд, не происходит
ничего странного. Просто чёрному мальчику не терпится пописать, и поскольку
местные общественные уборные исходят доцивилизационным зловонием, мальчик
решил помочиться на испачканное стекло. Отчего, кстати, мне, мол, открылся
более отчётливый вид на окружающий мир.
не желают заступиться в моём лице за свою же цивилизацию, то мне на неё тоже
насать.
него, как похожи два плевка, потерял терпение и под гиканье банды забрался
коленями на капот с пассажирской стороны. Член у него оказался мельче, но
это позволило верзиле орудовать им с той особой мерой профессионализма, без
которого в Манхэттене невозможно выжить.
вывел на запылённом участке стекла короткий, но скабрезный призыв к
сексуальному насилию над жидовьём. Соратники восторженно завизжали и,
вдохновлённые призывом, забегали вокруг машины в решимости этому призыву
немедля последовать.
живым, начну закупать акции компании, поставляющей "Доджу" стёкла.
в жизни не делал, ибо на родине объяснялся с народом как европеец: отмерял
локти. Молоток никогда бы в локте не разобрался, но жест с пальцем воспринял
адекватно и потому пуще взбесился. Размахнулся он - соответственно - шире,
но ударить не успел: Крошка перехватил его руку и крикнул:
задней дверце.
него баба, я видел! Амалия!
всякое! Жидовка?
звезду на гробе. Что будем делать?
сытно загоготал.
вся орава сгрудилась уже у распахнутых створок задних дверей, а Крошка с
Молотком тянули руки к гробу. Кровь заколотилась во мне, хлестнула в голову
- и через мгновение я стоял уже за спинами веселящихся горилл.
Наглядишься на дуру потом! Хватайся, говорю тебе, за гроб, за ручку!
Кого же? Вопрос был существенный: с собою в ад жаждалось забрать того из
этих юных и полных жизни созданий, кому там, в аду, было бы сладостно
размозжить череп ещё раз. Колебался я между Молотком и
верзилой-каллиграфистом, поскольку с Крошкой вроде бы рассчитался.
идеолога, выбор пал на Молоток. Меня умиляла возможность разметать его мозги
по асфальту с помощью того же самого железного бруска, которым он пытался
достать меня и который валялся теперь в моих ногах.
меня за рулём нет, развернули их назад.
до первого удара, - и к нужному мне шару в заднем ряду дотянуться бруском
было пока невозможно.
что открыло бы мне вид на обречённый череп. Движения не последовало, и
Молоток оставался недосягаем.
отдельности.
вместе с тем ребяческий страх, что почудилось, будто чёрная кожа на этих
лицах побелела. Я присмотрелся внимательней и заметил, что глаза у горилл
шастали, как затравленные крысы, из угла в угол - от убийственно ехидной
улыбки в левом углу моего рта до согнутого в острый угол и готового к
убийству правого локтя за спиной.
взбрело? - мелькнуло в голове. - Белеющие негры?!" Я присмотрелся к их
ладоням пристальней: да, почти белые! Тотчас же, правда, вспомнил, что так
оно и бывает.
Для вас уже никогда ничего не будет!
хотя уже высохла, была неожиданного, нормального, цвета. "Моя работа!" -
подумал я, но не испытал никакого веселья. Наоборот: представил себе его
боль, и захотелось зажмуриться.