2
саблях двух воюющих армий, напившись чая, хорошего лишь для глухих на
постоялых дворах, где брань была неизбежным блюдом, с изъеденными молью
волосами, неграмотный, безухий и беспалый, вернулся Леандр к отцу в Белград,
в котором, как он слышал, снова стояла австрийская армия. Он возвращался в
город в дождливое время года, давя ногами постоянно попадавшихся ему на
дороге и трещавших, как стекло, улиток. Он возвращался в Белград и думал о
том, что, в сущности, совершенно не знает своего отца.
с каким-то своим никому не известным и давно умершим сверстником. Сыну он
обрадовался как-то отстранение:
Смотри только, чтобы не стать слишком старым для учения.
воспоминаниях исправлял чуть не каждое слово, сказанное им в молодости. Ему
хотелось заново пройти всю свою жизнь, все годы и десятилетия, перебрать все
вопросы и все ответы, исправить их везде, где нужно, и посмотреть, какой
была бы она с учетом всех этих исправлений.
берега Савы, где у него были какие-то таинственные дела. Он был грамотным и
всегда вместо буквы "а" ставил крестик, но научить Леандра читать и писать
не умел. Он водил его в церковь Ружица учиться петь псалмы, говоря при этом:
"По одежке протягивай ножки". А Леандр, он же Ириней Захумский, как это
выяснилось в церкви, умел петь несравненно лучше других. Однако отец в связи
с этим не выразил никакого удивления, так же как, впрочем, и интереса к
тому, что происходило с сыном все эти годы, пока его не было р городе. Одним
словом, отец и сын ничего друг о друге не знали.
имени, а прохожие, как знакомые, так и незнакомые, окликают его первым
пришедшим им на ум и он одинаково отзывается на любое. Казалось, что отец
просто завален именами, что он почти исчез под всеми названиями, которые
люди навешивали на него, иногда просто чтобы его унизить. На таких отец ему
всегда указывал, предупреждал: есть люди, которые всю жизнь рубашку через
рукав выворачивают, от них подальше держись. Он учил Леандра вязать морские
узлы и, латая рыбачью сеть с множеством красных узелков, говорил:
сама держит себя за хвост и не дает узлу развязаться. Как ни тяни, он не
поддастся, потому что сам к себе прилагает усилие. Так же и с людьми. Их
пути связаны такими узлами, что они сохраняют по отношению друг к другу
видимое спокойствие и неприкосновенность границ, однако на самом деле
напряжены до предела, как узлы сети, когда ее, полную рыбы, вытягивают из
воды. Потому что каждый делает то, что должен, а вовсе не то, что бы ему
хотелось.
многое по плечу. Однако этого недостаточно. Тебе и всему твоему колену
предопределено не царствовать, а подчиняться и батрачить. И вам все равно,
на кого придется работать -- на турка или немца. Не сможешь ты и запеть то,
что хочешь, твоим умом кто-то пользуется, как шарманкой, заставляя его
петь...
происходило с ним все эти годы до возвращения в Белград, Ле-андр снова стал
время от времени браться за свой плотницкий топор. Пока что он делал это
по-своему и с удовольствием. Все чаще ходил он смотреть, как поднимается
вновь отстраиваемый город. Он словно выходил из воды, рожденный мыслью
Леандра, нарисованный его взглядом.
какой-нибудь стремительно падавшей вниз птицы, а потом позволял своему
взгляду носиться вместе с ней над возрождающимся городом, чьи каменные зубы
прорастали из земли по берегам двух рек. Ничто не ускользало от оседлавшего
птицу взгляда, ничто не оставалось незамеченным, и сеть, сотканная из
птичьего полета, постепенно оплела весь старый город, каждый его уголок, а
Леандр, дрожа от нетерпения, как будто заглатывал каждую мелочь, которой
касался его взгляд. Он видел башню Небойши, отражавшуюся сразу и в Саве, и в
Дунае, через окна которой насквозь можно было увидеть немножко неба на
другом берегу, которое она заслоняла собой. Взгляд парил над белградскими
колокольнями, чей звон слышали две империи, а когда поток воздуха проносил
птицу через только что построенную в честь покорившего Белград Карла VI
триумфальную арку и птица, испугавшись в этом ущелье, взмывала ввысь, взгляд
взлетал вместе с ней, стараясь не отставать от ее крыльев, поднимался к
церкви Ружицы и дотрагивался у городских ворот до бившего в барабан
глашатая, лицо которого нельзя было разглядеть, но зато можно было
пересчитать все пуговицы на его одежде, сверкавшие на солнце. Взгляд
Леандра, замирая от страха, падал к подножию крепости, туда, где начинались
пастбища, и он видел, что коровы, сойдя вниз по каменным ступеням, влезли в
огород возле крытого соломой домика и начали щипать там лук-порей, которым
будет пахнуть их завтрашнее молоко. И опять в глазах мелькала синяя вода
Савы, ряды красивых новых домов, латунные ручки у входа, за которые держится
тот, кто очищает обувь о металлическую решетку под ногами. Затем он
неожиданно оказывался над Панчевом и видел место, поросшее горькой травой,
которую стада обходят стороной. Здесь можно было почувствовать, как ветер
возвращает воду Дуная назад, в сторону маршировавших строем солдат, чьи
штыки блестели так, что казались мокрыми. В городе, который и австрийцы и
сербы укрепляли ускоренным темпом, было много часов, перекликавшихся друг с
другом над резиденцией градоначальника, имевшей столько окон, сколько дней в
году. Новые лавки ломились от изобилия товаров, над церквами блестели кресты
трех вер, дворы с красивыми оградами привлекали соловьев с обоих берегов
Савы, а мимо садов проносились коляски, въезжали под ливень, накрывавший
всего две-три улицы. Потом на глаза опять попадалось небольшое облако,
немного камыша и тумана, плывущего над Савой и впадавшего в более глубокий и
быстрый туман над Дунаем. На другой стороне виднелись косые солнечные лучи,
пронзавшие лес, и Леандр чувствовал их дымящийся, то холодный, то горячий,
запах. И снова взгляд скользил по городу: он видел, как рабочие заканчивают
строительство дубровницкой церкви -- плотник, взмахнув топором, вонзал его в
дерево, но звук удара слышался лишь после того, как топор снова взмывал
вверх, так что птица могла пролететь между самим звуком и его источником.
Потом Леандр видел, как ветер рассердил птицу, унеся ее далеко в сторону от
нужного ей направления, и как внизу под ней забили в колокол, но звук
донесся немного позже, как будто он был плодом, оторвавшимся от своего
металлического черешка. Видел, как этот звук дрожит, перелетая вместе с
птицей через реку, и как встречается с австрийскими армейскими лошадьми,
которые прядают ушами на лугу по ту сторону Савы. А потом он мог проследить
за тем, как звон, похожий на тень от облака, достиг на пути к Земуну группу
пастухов и как они, услышав его, повернули свои маленькие головы в сторону
Белграда, который уже опять погрузился в тишину на своей стороне реки. А
потом птица своим стремительным полетом пришивала к небу, как подкладку, тот
мир, в котором, словно пойманный сетью, лежал Леандр. Потому что было
достаточно открыть лишь одни городские ворота, и в Белград ворвалась бы
турецкая конница и вооруженные саблями охотники за головами, чтобы в
мгновение ока превратить эту сокровищницу, незыблемо вставшую на границе их
мира, в развалины и дым. Леандр не знал, даже не мог предположить, что он
был последним человеком, рассматривавшим, сидя в Белградской крепости,
город, который спустя всего несколько лет должен был исчезнуть бесследно и
навсегда.
русских. Леандр ожидал увидеть всадников с копьями, всунутыми в сапог, но
вместо армии увидел сани, запряженные тройкой лошадей, из которых вышел
один-единственный человек в огромной шубе. В ноздри незнакомца были
вставлены два стебля базилика. Он вылез из саней и сразу прошел прямо в
особняк митрополита. За ним последовал его спутник с сундуком и иконой.
Больше никого не было.
Он потребовал, чтобы к нему прислали всех, кто поет в церкви псалмы. Не
беспокойся, кроме тебя есть и другие безграмотные, которым война спутала всю
жизнь. И они не намного моложе учителя.
на мудрого, а мудрый смотрит или в небо, или под юбку, что может и
неграмотный...
учебы на глазах своих учеников Максим Терентьевич Суворов -- так звали
русского учителя -- потерял все волосы. Его лоб от какого-то внутреннего
неподвижного напряжения собрался в складки, как носок, а кожа истончилась
настолько, что голубой цвет глаз просвечивал через опущенные веки. Во время
уроков за щеками виднелся движущийся красный язык, а на переменах можно было
хорошо рассмотреть, как язык дрожал где-то под ушами от украинских ветров,
бушевавших во рту русского.
тесто, -- говорил он обычно своим ученикам на непонятном полусербском языке,
который, как считалось, был языком его царя. Только на уроках латыни этот
иностранец на некоторое время освобождался от страха и вдохновенно учил их
искусству запоминания, мнемотехнике, разработанной на примерах речей
Демосфена и Цицерона, для чего использовал большую тетрадь, на которой, как
подглядел Леандр, было написано: Ad Herennium. Чтобы запомнить текст,
следовало, как рекомендовал русский учитель, вспомнить, как выглядел фасад
одного из часто попадавшихся на пути зданий, внешний вид которого застревал
в памяти. Затем нужно было представить себе, что по порядку открываешь все
окна и двери этого здания и в каждый проем, включая бойницы или слуховые
окошки, проговариваешь одну из длинных фраз Цицерона. Таким образом,
мысленно обойдя все здание и произнеся перед каждым окном или дверью по
Сертаков Виталий
Маккефри Энн
Русанов Владислав
Конан-Дойль Артур
Володихин Дмитрий
Круз Андрей