Чтение 23–й страницы книги ~Жизнь взаймы~

найдутся люди, которые сумеют лучше, чем он, удовлетворять ее
прихоти.

-- Драгоценности не для меня, -- -сказала Лилиан, словно
угадав его мысли. ля меня это и слишком рано и слишком поздно,
-- подумала она.

-- Ты надела новое платье? -- спросил Клерфэ.

-- Да. Его только сегодня прислали.

-- Сколько их у тебя всего?

-- Восемь, включая это. А почему ты спрашиваешь?

Лидия Морелли была, по-видимому, хорошо информирована. И то,
что она сказала, будто платьев три, в порядке вещей.

-- Дядя Гастон ужасается, -- заметила Лилиан, рассмеявшись.
-- Все счета я отправила ему. Он не знает только одного: этих
платьев мне хватит на всю жизнь. А теперь давай отправимся в
самый что ни на есть шикарный ночной ресторан. Я согласна с
тобой. У платьев тоже есть свои права.

x x x

-- Поедем куда-нибудь еще? -- спросил Клерфэ. Было четыре
часа утра.

-- Да, поедем, -- сказала Лилиан. -- Ты не устал?

Клерфэ знал, что ему нельзя спрашивать Лилиан, не устала ли
она.

-- Пока нет, -- сказал он. -- Тебе нравится?

-- Страшно.

-- Хорошо, тогда поедем в другой ресторан. С цыганским
хором.

И Монмартр и Монпарнас, хотя и с некоторым опозданием, все
еще переживали послевоенный угар. Пестрые логова кабаре и
ночных ресторанов были окутаны дымом. Казалось, они находятся
под водой. Все, что здесь происходило, было бесконечным
повторением одного и того же. Без Лилиан Клерфэ отчаянно скучал
бы. Но для нее все это было ново, она видела не то, что есть на
самом деле, и не то, что видели другие, а то, что хотела
увидеть. В ее глазах подозрительные кабаки превращались в
огненный вихрь, а оркестры, гонявшиеся за чаевыми, -- в
сказочные капеллы. Залы, битком набитые наемными танцорами,
нуворишами, вульгарными и глупыми бабами -- всеми теми, кто не
шел домой потому, что не знал, как убить время, или же потому,
что рассчитывал на легкое приключение или на какую-нибудь
сделку, становились в ее глазах искрящимся водоворотом; ведь
она так хотела, ведь она пришла сюда ради этого.

от что отличает ее от тех, кто толчется здесь, -- думал
Клерфэ. -- Все они стремятся либо к приключениям, либо к
бизнесу, либо к тому, чтобы заполнить шумом джазов пустоту в
себе. Она же гонится за жизнью, только за жизнью, она как
безумная охотится за ней, словно жизнь -- это белый олень или
сказочный единорог. Она так отдается погоне, что ее азарт
заражает других. Она не знает ни удержу, ни оглядки. С ней
чувствуешь себя то старым и потрепанным, то совершеннейшим
ребенком. И тогда из глубин забытых лет вдруг выплывают чьи-то
лица, воскресают былые мечты и тени старых грез, а потом
внезапно, подобно вспышке молнии в сумерках, появляется давно
забытое ощущение неповторимости жизни.

Цыгане с внимательными бархатными глазами ходили вокруг
стола, угодливо согнувшись, и пели. Лилиан была захвачена их
пением. се в их песнях кажется ей настоящим, -- думал Клерфэ.
-- Перед нею степь, она слышит одинокий стон в ночи, ощущает
одиночество и видит первый костер, у которого человек искал
защиты; даже самую избитую, затасканную и сентиментальную песню
она воспринимает как гимн человечности, в каждой такой песне ей
слышатся и скорбь, и желание удержать неудержимое, и
невозможность этого. Лидия Морелли по-своему права -- все это
можно назвать провинциальным, но будь я проклят, если как раз
из-за этого не следует молиться на Лилиан.

-- Кажется, я выпил слишком много, -- сказал он.

-- Что ты называешь слишком много?

-- Когда теряешь ощущение собственного .

-- Раз так, я всегда хочу пить слишком много. Я не люблю
своего .

е ничто не пугает, -- думал Клерфэ. -- Кабак кажется ей
символом самой жизни, а любая банальная фраза звучит для нее
так же чарующе и умно, как она, наверное, звучала, когда ее
произнесли впервые. Это просто невыносимо. Она знает, что
должна умереть, и свыклась с этой мыслью, как люди свыкаются с
морфием, эта мысль преображает для нее весь мир, она не знает
страха, ее не пугают ни пошлость, ни кощунство. Почему же я,
черт возы ми, ощущаю что-то вроде ужаса, вместо того чтобы, не
задумываясь, ринуться в водоворот?

-- Я боготворю тебя, -- сказал он.

-- Не говори это слишком часто, -- ответила она. --
Боготворить можно только издали.

-- Но не тебя.

-- Тогда говори об этом все время, -- сказала она. -- Мне
это необходимо, как вода и вино.

Клерфэ рассмеялся.

-- А ведь правы мы оба; впрочем, кому до этого дело? Куда мы
пойдем?

-- В отель. Я хочу переехать.

Клерфэ решил ничему не удивляться.

-- Хорошо, тогда поедем укладываться, -- сказал он.

-- Я уже уложила вещи.

-- Куда ты хочешь переехать?

-- В какой-нибудь другой отель. Уже две ночи подряд как раз
в это время мне звонит какая-то женщина. Эта женщина говорит,
чтобы я убиралась отсюда, потому что здесь мне не место. И
многое другое в том же духе.

Клерфэ посмотрел на Лилиан.

-- Почему ты не скажешь портье, чтобы он не соединял тебя с
ней?

-- Я говорила, но она все равно ухитряется прорваться. Вчера
она заявила ему, что она моя мать. Она говорит с акцентом. Эта
женщина не француженка.

идия Морелли, -- подумал Клерфэ.

-- Почему ты ничего не сказала мне?

-- Зачем? А что, в ице нет свободных номеров?

-- Конечно, есть.

-- Вот и хорошо. Дядя Гастон упадет в обморок, когда
услышит, где я живу.

x x x

Вещи Лилиан не были уложены. Клерфэ одолжил у портье
огромный сундук (его оставил в отеле какой-то удравший немецкий
майор) и уложил туда новые платья Лилиан. Лилиан в это время
сидела на кровати и смеялась.

-- Мне грустно уезжать отсюда, -- сказала она. -- Я ведь все
здесь очень полюбила. Но я люблю, ни о чем не жалея. Ты
понимаешь?

Клерфэ поднял голову.

-- Боюсь, что да. Тебе ни с чем не жаль расставаться.

Лилиан опять рассмеялась. Она сидела на кровати, вытянув
ноги. В руке она держала рюмку вина.

-- Теперь все уже не важно. Раз я ушла из санатория, значит,
я могу уйти отовсюду.

ак она уйдет и от меня, -- подумал Клерфэ, -- с той же
легкостью, с какой люди меняют гостиницы.

-- Смотри, вот шпага немецкого майора, -- сказал он. -- В
панике он, видимо, совсем забыл о ней. Для немецкого офицера
это весьма предосудительный поступок. Я оставлю шпагу в
сундуке. А знаешь, ты ведь пьяна, но тебе это очень идет. К
счастью, я уже два дня назад заказал для тебя номер в ице. А то
нам было бы довольно трудно пройти мимо портье.

Лилиан схватила шпагу и, не вставая с места, салютовала ею.

-- Ты мне очень нравишься. Почему я никогда не зову тебя по
имени?

-- Меня никто не зовет по имени.

-- Тогда я тем более должна звать.

-- Готово, -- сказал Клерфэ. -- Ты хочешь взять с собой
шпагу?

-- Оставь ее здесь.

Сунув в карман ключ, Клерфэ подал Лилиан пальто.

-- Я не очень похудела? -- спросила она.

-- Нет, по-моему ты прибавила кило два.

-- Теперь это самое главное, -- пробормотала она.

Чемоданы уложили в такси, которое поехало за ними.

-- Моя комната в ице выходит на Вандомскую площадь? --
спросила Лилиан.