Чтение 41–й страницы книги ~Жизнь взаймы~

условия, которые, по моему мнению, подобают вам.

-- Дать камню соответствующую оправу?

-- Оправу, которой достоин очень драгоценный камень.

-- И я должна согласиться, потому что я в глубоком отчаянии?

-- Нет, потому что вы необычайно одиноки. И необычайно
мужественны, мадемуазель. Примите мои комплименты! И простите
меня за настойчивость. Но бриллианты такой чистой воды
встречаются крайне редко.

Пестр поставил рюмку на стол.

-- Хотите послушать последние известия о гонках в Италии?

-- Здесь? В аксиме?

-- А почему бы и нет? Альбер, хозяин здешних мест, исполняет
и не такие желания, когда захочет. А он захочет, раз дело
касается вас. Я это сразу понял; Альбер -- знаток людей.

Оркестр по существующей в аксиме традиции прежде всего
сыграл отрывки из еселой вдовы. Официанты убирали со стола.
Проходя мимо них, Альбер распорядился подать Пестру и Лилиан
бутылку коньяку; на бутылке не оказалось ни слоя пыли, ни
этикетки с гербом Наполеона, на ней была просто маленькая
наклейка, надписанная от руки.

-- Я ведь сказал, что он знаток людей, -- повторил Пестр. --
Отведайте этого коньяку, предварительно выполнив, разумеется,
весь положенный ритуал: согрейте рюмку, вдохните в себя букет и
поговорите немного на эту тему. За нами наблюдают.

Лилиан взяла рюмку и залпом выпила, не согревая ее в руках и
не вдыхая аромата коньяка. Пестр рассмеялся. На неподвижном
лице Альбера, наблюдавшего за ними из угла, появилось какое-то
подобие одобрительной улыбки. Она послужила знаком для одного
из официантов, который через несколько минут принес им
маленькую бутылку фрамбуаза; поставив рюмки поменьше, официант
разлил в них вино. Над столиком сразу же разнесся аромат
фруктовых садов, и в памяти возникли картины раннего лета,
когда по небу плывут облака, похожие на белые замки.

-- Старая малиновая наливка, -- с благоговением сказал
Пестр.

А Лилиан подумала, что он сделает, если она выплеснет
малиновую наливку ему в лицо -- прямо в его сверхпородистое
лицо! Наверное, тоже сумеет онять и произнесет по этому случаю
одну из своих пышных фраз; Лилиан его не презирала; наоборот,
он был ей даже приятен, подобно не очень сильному снотворному;
она внимательно слушала его. Ведь Пестр являлся представителем
противоположного образа жизни. Он сделал из жизни культ, а
страх смерти превратил в эстетический цинизм; опасные горные
тропы он пытался низвести до садовых дорожек. Но от этого
ничего не менялось. Как-то раз она уже слышала нечто похожее.
Кажется, это было в Сицилии, на вилле Левалли. Чтобы так жить,
требовалось много денег и мало сердца. Люди подобного рода не
ездили из Брешин в Брешию, они сидели в Брешии, делая вид,
будто находятся в Версале начала восемнадцатого века.

-- Мне пора идти, -- сказала Лилиан.

-- Вы часто произносите эти слова, -- заметил Пестр. -- Они
делают вас неотразимой. Это ваша любимая фраза.

Лилиан взглянула на него.

-- Если бы вы только знали, как мне хотелось бы остаться, --
медленно сказала она. -- Я согласна быть бедной и одинокой,
только бы остаться! Остаться! Все остальное -- ложь и мужество
отчаяния.

x x x

Пестр довез Лилиан до отеля. Навстречу ей вышел
взволнованный портье.

-- Клерфэ на двенадцатом месте! Он оставил позади себя еще
шесть противников. Диктор сказал, что он великолепно ездит
ночью.

-- Это правда.

-- Надо отпраздновать. Не хотите ли бокал шампанского?

-- Никогда не надо праздновать преждевременно. Гонщики --
суеверный народ.

Лилиан немного посидела в маленьком темном холле.

-- Если так пойдет дальше, завтра рано утром он опять будет
в Брешии, -- сказал портье.

-- И это правда, -- ответила Лилиан, подымаясь. -- Пойду
выпью чашку кофе на бульваре Сен-Мишель.

В кафе ее встретили как постоянную посетительницу. Официант
заботился о ней, Жерар ждал ее, кроме того, целая группа
студентов образовала своего рода почетную гвардию для ее
охраны.

Жерар обладал одним неоценимым свойством: он был постоянно
голоден. Пока поэт насыщался, Лилиан сидела и размышляла. Она
любила смотреть на улицу, по которой шли люди, любила смотреть
в горячие и скорбные глаза жизни. Наблюдая за нескончаемым
людским потоком, было трудно поверить, что у каждого из этих
людей -- бессмертная душа. Куда она денется потом? Тленны ли
души, как тленна плоть? А может быть, в такие вот вечера они,
подобно теням, кружат, полные желаний, вожделения и отчаяния?
Кружат, заживо разлагаясь, моля в беззвучном страхе оставить их
самими собой, не превращать в удобрение, на котором взрастут
души новых людей, только что бездумно зачатых за тысячами этих
окон?

Наконец Жерар насытился. На закуску он съел кусок
великолепного сыра пон л'эвек.

-- Интересно, что столь грубый животный процесс, как
поглощение поджаренных кусков трупов животных и
полуразложившихся молочных продуктов, затрагивает самые
поэтические струны в душе человека, заставляя его слагать
гимны, -- изрек Жерар. -- Это всегда удивляет и утешает меня.

Лилиан засмеялась.

-- Из Брешии в Брешию, -- сказала она.

-- Эта ясная и простая фраза хотя и не понятна для меня, но
кажется мне неоспоримой. -- Жерар допил кофе. -- И я бы сказал
даже -- глубокомысленной. з Брешии в Брешию! Я назову так
следующий томик своих стихов. Сегодня ночью вы неразговорчивы.

-- Да нет. Просто я не говорю.

Жерар кивнул.

-- Я думал о том, в чем ваш секрет, о незнакомка, Клеопатра
с бульвара Сен-Мишель. Ваш секрет -- смерть. Не могу понять,
как я, певец смерти, не догадался об этом сразу.

Лилиан засмеялась.

-- Это секрет всех живых существ.

-- Для вас он значит больше. Вы носите смерть, как другие
носят платье, отливающее разными цветами. Это и есть ваш
настоящий любовник, по сравнению с ним все остальные ничего не
стоят. Вы знаете это, но стараетесь забыть, что приводит в
отчаяние людей, которые хотели бы вас удержать. От смерти вы
бежите к жизни.

-- Это делает каждый, если он только не йог.

-- Неправда. Почти ни один человек не думает о смерти, пока
она не подошла к нему вплотную. Трагизм и вместе с тем ирония
заключаются в том, что все люди на земле, начиная от диктатора
и кончая последним нищим, ведут себя так, будто они будут жить
вечно. Если бы мм постоянно жили с сознанием неизбежности
смерти, мы были бы более человечными и милосердными.

-- И более нетерпеливыми, отчаявшимися и боязливыми, --
сказала Лилиан, смеясь.

-- И более понятливыми и великодушными...

-- И более эгоистичными...

-- И более бескорыстными, потому что на тот свет ничего не
возьмешь с собой.

-- Короче говоря, мы были бы примерно такими же, какие мы
сейчас.

Жерар оперся на руку.

-- Все, кроме тибетских мудрецов и рассеянных по всему свету
чудаков, над которыми смеются.

се, -- хотела сказать Лилиан, но промолчала. Она вспомнила
санаторий, где ничего не забывали; правда, и там смерть
игнорировали, но не для того, чтобы тупо влачить свои дни, а
потому что, познав неизбежность смерти, умели преодолеть свой
страх.

-- Кроме больных, -- сказал Жерар. -- Но уже через три. дня
после выздоровления они забывают все, что клятвенно обещали
себе во время болезни.

Внезапно он взглянул на Лилиан.

-- Может быть, вы тоже больны?

-- Нет, -- ответила Лилиан. -- Удивительно, какую чепуху
люди болтают иногда по ночам. А теперь мне пора идти.

-- Вы всегда так говорите, а потом возвращаетесь.

Лилиан вдруг благодарно взглянула на него.

-- Ведь правда? Странно, что только поэты знают такие вещи.

-- Они тоже ничего не знают, они только надеются.