шие, еще более беспомощные, которые, широко раскрыв глаза, смотрят на
нас, как на богов, потому что нам иногда удается избежать смерти.
видишь дрыгалку? Это мина, она летит сюда! Лежи спокойно, она упадет вон
там, дальше. А вот если она идет так, тогда драпай! От нее можно убе-
жать".
вин, которых почти не слышно; новобранцы должны так изощрить свой слух,
чтобы распознавать среди грохота этот комариный писк. Мы внушаем им, что
эти снаряды опаснее крупнокалиберных, которые можно услышать издалека.
Мы показываем им, как надо укрываться от аэропланов, как притвориться
убитым, когда противник ворвался в твой окоп, как надо взводить ручные
гранаты, чтобы они разрывались за секунду до падения. Мы учим новобран-
цев падать с быстротой молнии в воронку, спасаясь от снарядов ударного
действия, мы показываем, как можно связкой гранат разворотить окоп, мы
объясняем разницу в скорости горения запала у наших гранат и у гранат
противника. Мы обращаем их внимание на то, какой звук издают химические
снаряды, и обучаем их всем уловкам, с помощью которых они могут спастись
от смерти.
дело доходит до боя, они волнуются и от волнения почти всегда делают как
раз не то, что нужно.
вдохе видно, как в глубине раны работают легкие. Я еще успеваю прос-
титься с ним...
боли.
солдат, которые бегут, хотя у них срезаны обе ступни; они ковыляют на
своих обрубках с торчащими осколками костей до ближайшей воронки; один
ефрейтор ползет два километра на руках, волоча за собой перебитые ноги;
другой идет на перевязочный пункт, прижимая руками к животу расползающи-
еся кишки; мы видим людей без губ, без нижней челюсти, без лица; мы под-
бираем солдата, который в течение двух часов прижимал зубами артерию на
своей руке, чтобы не истечь кровью; восходит солнце, приходит ночь, сна-
ряды свистят, жизнь кончена.
против превосходящих сил противника; мы отдали лишь несколько сот мет-
ров. Но на каждый метр приходится один убитый.
тяжкой дремотой, и приседаем, заслышав оклик: "Внимание - провод!" Когда
мы проезжали эти места, здесь было лето, деревья были еще зеленые, сей-
час они выглядят уже по-осеннему, а ночь несет с собой седой туман и сы-
рость. Машины останавливаются, мы слезаем, - небольшая кучка, в которой
смешались остатки многих подразделений. У бортов машины - темные силуэты
людей; они выкрикивают номера полков и рот. И каждый раз от нас отделя-
ется кучка поменьше, - крошечная, жалкая кучка грязных солдат с изжел-
та-серыми лицами, ужасающе маленький остаток.
ротный командир, - он, значит, уцелел, рука у него на перевязи. Мы под-
ходим к нему, и я узнаю Ката и Альберта, мы становимся рядом, плечом к
плечу, и посматриваем друг на друга.
Долго же ему придется звать, - ведь ни в лазаретах, ни в воронках его не
слышно.
спрашивает: "Это все?" - и отдает команду: "По порядку номеров рассчи-
тайсь!" - голос его становится немного хриплым.
было сто пятьдесят человек. Сейчас мы зябнем, на дворе осень, шуршат
листья, в воздухе устало вспархивают голоса: "Первый-второй-третий-чет-
вертый..." На тридцать втором перекличка умолкает. Молчание длится дол-
го, наконец голос ротного прерывает его вопросом: "Больше никого?" Он
выжидает, затем говорит тихо: "Повзводно... - но обрывает себя и лишь с
трудом заканчивает: - Вторая рота... - и через силу:
одна колонна по двое, всего лишь одна коротенькая колонна.
пересыльных пунктов, где будет произведено переформирование. В нашу роту
надо влить более ста человек пополнения.
дела. Через два дня к нам заявляется Химмельштос. С тех пор как он побы-
вал в окопах, гонору у него сильно поубавилось. Он предлагает нам пойти
на мировую. Я не возражаю, - я видел, как он помогал выносить Хайе Вест-
хуса, когда тому разорвало спину. А кроме того, он и в самом деле рас-
суждает здраво, так что мы принимаем его приглашение пойти с ним в сто-
ловую. Один только Тьяден относится к нему сдержанно и с недоверием.
вает, что он будет замещать повара, который уходит в отпуск. В доказа-
тельство он тут же выкладывает на стол два фунта сахару для нас и пол-
фунта масла лично для Тьядена. Он даже устраивает так, что в течение
следующих трех дней нас наряжают на кухню чистить картошку и брюкву. Там
он угощает нас самыми лакомыми блюдами с офицерского стола.
вкусная еда и отдых. Если поразмыслить, это не так уж много. Какие-ни-
будь два или три года тому назад мы испытывали бы за это глубочайшее
презрение к самим себе. Сейчас же мы почти довольны. Ко всему на свете
привыкаешь, даже к окопу.
вать. Еще вчера мы были под огнем, сегодня мы дурачимся и шарим по ок-
рестностям в поисках съестного, а завтра мы снова отправимся в окопы. На
самом деле мы ничего не забываем. Пока нам приходится быть здесь, на
войне, каждый пережитый нами фронтовой день ложится нам на душу тяжелым
камнем, потому что о таких вещах нельзя размышлять сразу же, по свежим
следам. Если бы мы стали думать о них, воспоминания раздавили бы нас; во
всяком случае я подметил вот что: все ужасы можно пережить, пока ты
просто покоряешься своей судьбе, но попробуй размышлять о них, и они
убьют тебя.
так мы и можем выжить, то на отдыхе мы превращаемся в дешевых остряков и
лентяев. Это происходит помимо нашей воли, тут уж просто ничего не поде-
лаешь. Мы хотим жить, жить во что бы то ни стало; не можем же мы обреме-
нять себя чувствами. которые, возможно, украшают человека в мирное вре-
мя, но совершенно неуместны и фальшивы здесь. Кеммерих убит, Хайе Вест-
хус умирает, с телом Ганса Крамера, угодившего под прямое попадание, бу-
дет немало хлопот в день Страшного суда, - его придется собирать по ку-
сочкам; у Мартенса больше нет ног, Майер убит, Маркс убит, Байер убит,
Хеммерлинг убит, сто двадцать человек лежат раненые по лазаретам... Все
это чертовски грустно, но нам-то что за дело, ведь мы живы! Если бы мы
могли их спасти, - о, тогда бы мы пошли за них хоть к черту на рога,
пускай бы нам пришлось самим сложить головы, - ведь когда мы чего-нибудь
захотим, мы становимся бедовыми парнями; мы почти не знаем, что такое
страх, разве что страх смерти, но это другое дело, - это чисто телесное
ощущение.
отстрадали, а кто знает, что еще ждет нас? Поэтому мы завалимся на боко-
вую и будем спать или станем есть, пока не лопнет брюхо, будем напи-
ваться и курить, чтобы хоть чем-то скрасить эти пустые часы. Жизнь ко-
ротка.
от передовой; мы стараемся разделаться с ними, пуская в ход непристойные
и мрачные шуточки; когда кто-нибудь умирает, о нем говорят, что он "при-
щурил задницу", и в таком же тоне мы говорим обо всем остальном. Это
спасает нас от помешательства. Воспринимая вещи с этой точки зрения, мы
оказываем сопротивление.
неподражаемого юмора фронтовиков, которые будто бы устраивают танцульки,
едва успев выбраться из-под ураганного огня, - все это несусветная чушь.
Мы шутим не потому, что нам свойственно чувство юмора, нет, мы стараемся
не терять чувства юмора, потому что без него мы пропадем. К тому же на-
долго этого не хватит, с каждым месяцем наш юмор становится все более
мрачным.
димся на войне, всплывет в них потом, после войны, и вот тогда-то и нач-
нется большой разговор об этих вещах, от которого будет зависеть, жить
нам дальше или не жить.
нам, и наши убитые товарищи встанут тогда из-под земли и пойдут с нами;
у нас будут ясные головы, у нас будет цель, и мы куда-то пойдем, плечом
к плечу с нашими убитыми товарищами, с воспоминаниями о фронтовых годах
в сердце. Но куда же мы пойдем? На какого врага?
Белогорский Евгений
Андреев Николай
Шилова Юлия
Андреев Николай
Зыков Виталий
Лукьяненко Сергей