волоча за собой хвост из дыма. Кропп проиграл на этом бутылку пива и с
неохотой отсчитывает деньги.
ловеком, - сказал я, после того как Альберт справился со своим разочаро-
ванием, - но стоило ему стать унтер-офицером, как он превратился в живо-
дера. Как это получается?
лучат нашивки или саблю, так сразу становятся совсем другими людьми,
словно бетону нажрались.
речь, - но причину надо искать не в этом. Видишь ли, если ты приучишь
собаку есть картошку, а потом положишь ей кусок мяса, то она все ж таки
схватит мясо, потому что это у нее в крови. А если ты дашь человеку ку-
сочек власти, с ним будет то же самое: он за нее ухватится. Это получа-
ется само собой, потому что человек как таковой - перво-наперво скотина,
и разве только сверху у него бывает слой порядочности, все равно что
горбушка хлеба, на которую намазали сала. Вся военная служба в том и
состоит, что у одного есть власть над другим. Плохо только то, что у
каждого ее слишком много; унтер-офицер может гонять рядового, лейтенант
- унтер-офицера, капитан - лейтенанта, да так, что человек с ума сойти
может. И так как каждый из них знает, что это его право, то у него и по-
являются такие вот привычки. Возьми самый простой пример: вот идем мы с
учений и устали как собаки. А тут команда: "Запевай!" Конечно, поем мы
так, что слушать тошно: каждый рад, что хоть винтовку-то еще тащить мо-
жет. И вот уже роту повернули кругом и в наказание заставили заниматься
еще часок. На обратном пути опять команда: "Запевай!" - и на этот раз мы
поем по-настоящему. Какой во всем этом смысл? Да просто командир роты
поставил на своем, ведь у него есть власть. Никто ему ничего на это не
скажет, наоборот, все считают его настоящим офицером. А ведь это еще ме-
лочь, они еще и не такое выдумывают, чтобы покуражиться над нашим бра-
том. И вот я вас спрашиваю: кто, на какой штатской должности, пусть даже
в самом высоком чине, может себе позволить что-либо подобное, не рискуя,
что ему набьют морду? Такое можно себе позволить только в армии! А это,
знаете ли, хоть кому голову вскружит! И чем более мелкой сошкой человек
был в штатской жизни, тем больше он задается здесь.
Кропп.
жет, так оно и надо. Но только нельзя же издеваться над людьми. А вот
попробуй объяснить все это какому-нибудь слесарю, батраку или вообще ра-
бочему человеку, попробуй растолковать это простому пехотинцу, - а ведь
их здесь больше всего, - он видит только, что с него дерут три шкуры, а
потом отправят на фронт, и он прекрасно понимает, что нужно и что не
нужно. Если простой солдат здесь на передовых держится так стойко, так
это, доложу я вам, просто удивительно! То есть просто удивительно!
только в окопах, но уже в нескольких километрах от передовой она начина-
ется снова, причем начинается с самых нелепых вещей - с козыряния и ша-
гистики. Солдата надо во что бы то ни стало чем-нибудь занять, это же-
лезный закон.
ван, что даже заикается. Сияя от радости, он произносит, четко выговари-
вая каждый слог:
го пребывания в барачном лагере Химмельштос "воспитывал" его на свой ма-
нер. Тьяден мочится под себя, этот грех случается с ним ночью, во сне.
Химмельштос безапелляционно заявил, что это просто лень, и нашел прек-
расное, вполне достойное своего изобретателя средство, как исцелить
Тьядена.
тем же недугом, по фамилии Киндерфатер, и перевел его к Тьядену. В бара-
ках стояли обычные армейские койки, двухъярусные, с проволочной сеткой.
Химмельштос разместил Тьядена и Киндерфатера так, что одному из них дос-
талось верхнее место, другому - нижнее. Понятно, что лежащему внизу при-
ходилось несладко. Зато на следующий вечер они должны были меняться мес-
тами: лежавший внизу перебирался наверх, и таким образом совершалось
возмездие. Химмельштос называл это самовоспитанием.
го не вышло, так как предпосылка оказалась все же неправильной: в обоих
случаях дело объяснялось вовсе не ленью. Для того чтобы понять это, дос-
таточно было посмотреть на их землистого цвета кожу. Дело кончилось тем,
что каждую ночь кто-нибудь из них спал на полу. При этом он мог легко
простудиться...
тирает свою лапищу. С ним вместе мы пережили прекраснейший день нашей
солдатской жизни. Это было накануне нашей отправки на фронт. Мы были
прикомандированы к одному из полков с многозначным номером, но сначала
нас еще вызвали для экипировки обратно в гарнизон, однако послали не на
сборный пункт, а в другие казармы. На следующий день, рано утром, мы
должны были выехать. Вечером мы собрались вместе, чтобы расквитаться с
Химмельштосом. Уже несколько месяцев тому назад мы поклялись друг другу
сделать это. Кропп шел в своих планах даже еще дальше: он решил, что
после войны пойдет служить по почтовому ведомству, чтобы впоследствии,
когда Химмельштос снова будет почтальоном, стать его начальником. Он с
упоением рисовал себе, как будет школить его. Поэтому-то Химмельштос ни-
как не мог сломить нас; мы всегда рассчитывали на то, что рано или позд-
но он попадется в наши руки, уж во всяком случае в конце войны.
завтра утром мы все равно уедем?
ращался оттуда в казармы, ему приходилось идти по неосвещенной дороге,
где не было домов. Там мы и подстерегали его, спрятавшись за грудой кам-
ней. Я прихватил с собой постельник. Мы дрожали от нетерпения. А вдруг
он будет не один? Наконец послышались его шаги, мы их уже изучили, -
ведь мы так часто слышали их по утрам, когда дверь казармы распахивалась
и дневальные кричали во всю глотку: "Подъем!"
мельштоса, и резко рванули концы так, что тот, стоя в белом мешке, не
мог поднять руки.
вив локти, он отшвырнул нас, - так ему хотелось быть первым. Смакуя каж-
дое движение, он стал в позу, вытянул свою длинную, как семафор, ручищу
с огромной, как лопата, ладонью и так двинул по мешку, что этот удар мог
бы убить быка.
матом. Но и об этом мы подумали заранее: у нас была с собой подушка. Ха-
йе присел, положил подушку себе на колени, схватил Химмельштоса за то
место, где виднелась голова, и прижал ее к подушке. Голос унтер-офицера
тотчас стал приглушенным. Время от времени Хайе давал ему перевести дух,
и тогда мычание на минуту превращалось в великолепный звонкий крик, ко-
торый тут же вновь ослабевал до писка.
Плетку Тьяден держал в зубах. Затем он поднялся и заработал руками.
над ним и державший его голову на коленях Хайе, с дьявольской улыбкой на
лице и с разинутым от наслаждения ртом, затем вздрагивающие полосатые
кальсоны на кривых ногах, выделывающих под спущенными штанами самые за-
мысловатые движения, а над ними в позе дровосека неутомимый Тьяден. В
конце концов нам пришлось силой оттащить его, а то мы бы никогда не дож-
дались своей очереди.
полнил еще один индивидуальный номер. Размахнувшись правой рукой чуть не
до неба, словно собираясь захватить пригоршню звезд, он влепил Хим-
мельштосу оплеуху. Химмельштос опрокинулся навзничь. Хайе снова поднял
его, привел в исходное положение и, показав высокий класс точности, за-
катил ему вторую, - на этот раз левой рукой. Химмельштос взвыл и, став
на четвереньки, пустился наутек. Его полосатый почтальонский зад светил-
ся в лучах луны.
загадочно:
том, что люди всегда должны взаимно воспитывать друг друга, не остались
втуне, они были применены к нему самому. Мы оказались понятливыми учени-
ками и хорошо усвоили его метод.
при этом он приобрел постельник, которого мы уже не нашли на месте про-
исшествия, когда заглянули туда через несколько часов.
Акунин Борис
Володихин Дмитрий
Херберт Фрэнк
Русанов Владислав
Флинт Эрик
Шилова Юлия