Чтение 12–й страницы книги ~Тени в раю~

- Без вас не стал бы. Мне ее принес один человек. Он ждет наверху в
лавке. Просит за нее сто долларов. Отдаст, стало быть, за восемьдесят.
По-моему, дешево.

- Слишком дешево, - сказал я, рассматривая скульптуру. - Этот человек -
перекупщик?

- Не похоже. Молодой парень, уверяет, что получил скульптуру в
наследство, а теперь нуждается в деньгах. Она - настоящая?

- Да, это китайская бронза. Но не эпохи Чжоу или Тан. Скорее, периода Тан
или еще более позднего - Сун или Мин. Копия эпохи Мин, подражание более
древней скульптуре. Причем подражали не так уж тщательно. Маски Дао-дзы
выполнены не точно, да и спирали сюда не подходят - они получили
распространение лишь после династии Хань. И в то же время декор - копия
декора эпохи Тан, сжатый, простой и сильный. Однако если бы изображение
росомахи и основной орнамент относились к тому же периоду, они были бы
значительно яснее и четче. Кроме того, в орнаменте попадаются сравнительно
мелкие завитушки, которых на настоящей древней бронзе не встретишь.

- А как же патина? Она ведь очень красивая!

- Господин Лоу, - сказал я. - Можете не сомневаться, это довольно древняя
патина. Но на ней не видно малахитовых прожилок. Вспомните, что китайцы уже
в эпоху Хань копировали и закапывали в землю скульптуры эпохи Чжоу. Патина у
них всегда была отменная, хотя сама вещь не обязательно создавалась в эпоху
Чжоу.

- Какая цена этой бронзе?

- Долларов двадцать - тридцать. Но в таких вещах вы понимаете лучше, чем
я.

- Хотите подняться со мной? - спросил Лоу; в голубых глазах его появился
кровожадный блеск.

- Мне обязательно идти?

- Разве вам это не доставит удовольствия? [58]

- Что именно? Вывести на чистую воду мелкого мошенника? Зачем? К тому же
я не думаю, что он мошенник. Кто в наше время разбирается в древней
китайской бронзе?

Лоу бросил на меня быстрый взгляд.

- Ну, ну! Прошу без намеков, господин Росс.

Размахивая руками, толстяк затопал по лестнице в лавку, - он был
маленького роста, кривоногий и очень энергичный. Лестница подрагивала под
его шагами, со ступенек летела пыль. Какое-то время я видел только
развевающиеся брючины и ботинки: туловище моего хозяина уже было в лавке. В
это мгновение мне показалось, что передо мной не Лоу-старший, а круп
театральной лошадки.

Через несколько минут ноги появились снова. А потом я узрел и бронзовую
скульптуру.

- Купил! - сообщил мне Лоу. - Купил за двадцать долларов. Мин в конце
концов тоже не так плохо.

- Безусловно, - согласился я.

Я знал, что Лоу купил эту бронзу только из желания показать, что и он
кое-что смыслит в своем деле. Пусть не в китайском искусстве, зато в
купле-продаже. Теперь толстяк внимательно наблюдал за мной.

- Долго вы еще собираетесь здесь работать? - спросил он.

- Всего?

- Да.

- Это зависит от вас. Хотите, чтобы я сматывал удочки?

- Нет, нет. Но держать вас вечно мы тоже не можем. Вы ведь скоро кончите?
Чем вы занимались раньше?

- Журналистикой.

- Разве нельзя к этому вернуться?

- С моим знанием английского?

- Вы уже совсем неплохо болтаете по-английски.

- Помилуй Бог, господин Лоу! Я не могу написать простого письма без
ошибок.

Лоу задумчиво почесал лысину бронзовой фигуркой. Если бы бронза была
эпохи Чжоу, он, наверное, обращался бы с нею более почтительно. [59]

- А в живописи вы тоже смыслите?

- Самую малость. Так же, как в бронзе.

Он усмехнулся.

- Лучше, чем ничего. Придется мне пораскинуть мозгами. Может быть,
кто-нибудь из моих коллег нуждается в помощнике. Правда, в делах сейчас
застой. Вы это сами видите по нашей лавке. Но с картинами ситуация несколько
иная. В особенности с импрессионистами. А уж старые полотна сейчас
совершенно обесценены. Словом, посмотрим.

Лоу снова грузно затопал по лестнице.

До свидания, подвал, сказал я мысленно. Некоторое время ты был для меня
второй родиной, темным прибежищем. Прощайте, позолоченные лампы конца
девятнадцатого века, прощайте, пестрые вышивки 1890 года и мебель эпохи
короля-буржуа Луи Филиппа, прощайте, персидские вазы и легконогие китайские
танцовщицы из гробниц династии Тан, прощайте, терракотовые кони и все другие
безмолвные свидетели давно отшумевших цивилизаций. Я полюбил вас всем
сердцем и провел в вашем обществе мое второе американское отрочество - от
десяти лет до пятнадцати! Ahoi u evoel Представляя против воли одно из самых
поганых столетий, я и приветствую вас! И при этом чувствую себя запоздавшим
и безоружным гладиатором, который попал на арену, где кишмя кишат гиены и
шакалы и почти нет львов. Я приветствую вас как человек, который намерен
радоваться жизни до тех пор, пока его не сожрут.

Я раскланялся на все четыре стороны. И благословил антикварную рухлядь
справа и слева от меня, а потом взглянул на часы. Мой рабочий день кончился.
Над крышами домов алел закат, и редкие световые рекламы уже начали излучать
мертвенное сияние. А из закусочных и ресторанов по-домашнему запахло жиром и
луком.

- Что здесь такое стряслось? - спросил я Меликова, придя в гостиницу.

- Рауль решил покончить с собой.

- С каких это пор?

- С середины сегодняшнего дня. Он потерял Кики, который вот уже четыре
года был его другом. [60]

- В этой гостинице без конца плачут, - сказал я, прислушиваясь к
сдерживаемым рыданиям в плюшевом холле, которые доносились из угла, где
стояли кадки с растениями. - И почему-то обязательно под пальмами.

- В каждой гостинице много плачут, - пояснил Меликов.

- В отеле "Ритц" тоже?

- В отеле "Ритц" плачут, когда на бирже падает курс акций. А у нас, когда
человек внезапно осознает, что он безнадежно одинок, хотя до сих пор не
хотел этому верить.

- Кики попал под машину?

- Хуже. Обручился. Для Рауля - это трагедия. Женщина! Исконный враг!
Предательство! Оскорбление самых святых чувств! Лучше б он умер.

- Бедняги гомосексуалисты! Им приходится сражаться сразу на двух фронтах.
Против мужчин и против женщин.

Меликов ухмыльнулся.

- До твоего прихода Рауль обронил немало цепных замечаний насчет слабого
пола. Самое неизощренное из них звучало так: отвратительные тюлени с
ободранной кожей... Хорошо, что ты пришел. Надо водворить его в номер. Здесь
внизу ему не место. Помоги мне. Этот парень весит сто кило.

Мы подошли к уголку с пальмами.

- Он вернется, Рауль, - прошептал Меликов. Мы тщетно пытались оторвать
Рауля от стула. Он оперся о мраморный столик и продолжал хныкать. Меликов
снова начал взывать к нему. После долгих усилий нам удалось, наконец,
приподнять его! Но тут он наступил мне на ногу. Стокилограммовая туша!

- Осторожней! Чертова баба! - заорал я.

- Что?

- То самое! Нечего распускать нюни! Старая баба!

- Я - старая баба? - возмутился Рауль. От неожиданности он несколько
пришел в себя.

- Господин Росс хотел сказать совсем не то, - успокаивал его Меликов.
[61]

- И вовсе нет. Я хотел сказать именно то.

Рауль провел ладонью по глазам.

Мы смотрели на него, ожидая, что он сейчас истерически завизжит. Но он
заговорил очень тихо.

- Я - баба? - Видно было, что он смертельно оскорблен.

- Этого он не говорил, - соврал Меликов. - Он сказал - как баба.

Мы без особого труда довели его до лестницы.

- Несколько часов сна, - заклинал Меликов. - Одна или две таблетки
секонала. Освежающий сон. А после - чашка крепкого кофе. И вы увидите все в
ином свете.

Рауль не отвечал.

- Почему вы нянчитесь с этим жирным кретином? - спросил я.

- Он наш лучший постоялец. Снимает двухкомнатный номер с ванной.

Я бесцельно бродил по улицам, боясь возвращаться в гостиницу. Ночью я
видел страшный сон и пробудился от собственного крика. Мне и прежде часто
снилось, что за мной гонится полиция. Или же меня мучили кошмары, которые
мучили всех эмигрантов: я вдруг оказывался по ту сторону немецкой границы и
попадал в лапы эсэсовцев. Это были сны, вызванные отчаянием:

шутка ли, из-за собственной глупости оказаться в Германии. Ты просыпался
с криком, но потом, осознав, что по-прежнему находишься в Нью-Йорке,
выглядывал в окно, видел ночное небо в красных отсветах и снова осторожно
вытягивался на постели: да, ты спасен! Однако сон, который я видел сегодня