Чтение 9–й страницы книги ~Тени в раю~

страны. Тогда я решил стать французом - результат тот же. Хотелось бы мне
знать, не оккупируют ли немцы и Америку?

- А мне хотелось бы знать другое: через какую границу меня выдворят дней
через десять?

Кан покачал головой.

- Это совсем не обязательно. Бетти достанет вам рекомендации трех
известных эмигрантов. Фейхтвангер тоже не отказал бы вам, но его
рекомендации здесь не очень котируются. Он слишком левый. Правда, Америка в
союзе с Россией, но не настолько, чтобы "поощрять" коммунизм. Генрих и Томас
Манны ценятся высоко, но еще лучше, если за вас поручатся коренные
американцы. Один издатель хочет опубликовать мои воспоминания; конечно, я
никогда не напишу их. Но говорить ему это пока преждевременно - узнает года
через два. Мой издатель вообще интересуется эмигрантами. Наверное, чует, что
на них можно сделать бизнес. Выгода в сочетании с идеализмом - дело
беспроигрышное. Завтра я ему позвоню. Скажу, что вы один из тех немцев,
которых я вызволил из лагерей в Гуре.

- Я был в Гуре, - сказал я.

- В самом деле? Бежали?

Я кивнул:

- Подкупил охрану. [43]

Кан оживился.

- Вот здорово! Мы найдем нескольких свидетелей. Бетти знает уйму народа.
А вы не помните кого-нибудь, кто оттуда выбрался бы в Америку?

- Господин Кан, - сказал я, - Америка была для нас землей обетованной. В
Гуре мы не могли и мечтать о ней. Кроме того, простите, я не захватил с
собой никаких документов.

- Ничего. Раздобудем что-нибудь. Для вас сейчас самое главное - продлить
пребывание здесь. Хотя бы на несколько недель. Или месяцев. Для этого
потребуется адвокат - ведь времени осталось в обрез. В Нью-Йорке достаточно
эмигрантов, которые имели в прошлом адвокатскую практику. Бетти это устроила
бы в два счета. Но времени так мало, что лучше найти американского адвоката.
Бетти и в этом нам поможет. А деньги у вас есть?

- Дней на десять хватит.

- То есть это деньги на жизнь. А сумму, которую потребует адвокат,
придется собрать. Думаю, она не будет такой уж большой. - Каи улыбнулся. -
Пока что эмигранты еще держатся вместе. Беда сплачивает людей лучше, чем
удача.

Я взглянул на Кана. Его бледное, изможденное лицо до странности
потемнело.

- У вас передо мной есть некоторое преимущество, - сказал я. - Вы еврей.
И согласно подлой доктрине тех людишек, не принадлежите к их нации. Я не
удостоился такой чести. Я к ним принадлежу.

Кан повернулся ко мне лицом.

- Принадлежите к их нации? - В его голосе слышалась ирония. - Вы в этом
уверены?

- А вы нет?

Кан молча разглядывал меня. И мне стало не по себе.

- Я болтаю чушь! - сказал я наконец, чтобы прервать молчание. - Надеюсь,
все это не имеет к нам отношения.

Кан все еще не сводил с меня глаз. [44]

- Мой народ, - начал он, но тут же прервал сам себя: - Я тоже, кажется,
горожу чушь. Пошли! Давайте разопьем бутылочку!

Пить я не хотел, но и отказаться не мог. Кан вел себя вполне спокойно и
уравновешенно. Однако так же спокойно держался в Париже Иозеф Бер, когда я
не согласился пить с ним ночь напролет из-за безмерной усталости. А наутро я
обнаружил, что он повесился в своем нищенском номере.

Люди, не имевшие корней, были чрезвычайно нестойки - в их жизни случай
играл решающую роль. Если бы в тот вечер в Бразилии, когда Стефан Цвейг и
его жена покончили жизнь самоубийством, они могли бы излить кому-нибудь
душу, хоты бы по телефону, несчастья, возможно, не произошло бы. Но Цвейг
оказался на чужбине среди чужих людей. И совершил вдобавок роковую ошибку -
написал воспоминания; а ему надо было бежать от них, как от чумы.
Воспоминания захлестнули его. Потому-то и я так страшился воспоминаний. Да,
я знал, что должен действовать, хотел действовать. И сознание это давило на
меня, как тяжелый камень. Но прежде надо, чтобы кончилась война и чтобы я
мог снова поселиться в Европе.

Я вернулся в гостиницу, и она показалась мне еще более унылой, чем
прежде. Усевшись в старомодном холле, я решил ждать Меликова. Вокруг как
будто никого не было, но внезапно я услышал всхлипыванья. В углу, возле
кадки с пальмой, сидела женщина. Я с трудом разглядел Наташу Петрову.

Наверное, она тоже ждала Меликова. Ее плач действовал мне на нервы. К
тому же у меня и так была тяжелая голова после выпивки. Помедлив секунду, я
подошел к ней.

- Могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Она не ответила.

- Что-нибудь случилось? - спросил я.

Наташа покачала головой:

- Что, собственно, должно случиться?

- Но вы ведь плачете.

- Что, собственно, должно случиться? [45]

Я долго смотрел на нее.

- Есть же причина. Иначе вы не плакали бы.

- Вы уверены? - спросила она вдруг сердито.

Я бы с удовольствием ушел, но в голове у меня был полный сумбур.

- Обычно причина все же существует, - сказал я после краткой паузы.

- Неужели? Разве нельзя плакать без причины?

Неужели все имеет свои причины?

Я бы не удивился, если бы Наташа заявила, что только тупые немцы имеют на
все причину. Пожалуй, даже ждал этих слов.

- С вами так не случается? - спросила она вместо этого.

- Я могу себе это представить.

- С вами так не случается? - повторила она. Можно было объяснить ей, что
у меня, к сожалению, всегда оказывалось достаточно причин для слез.
Представление о том, что можно плакать без всякой причины - просто от
мировой скорби или от сердечной тоски, - могло возникнуть лишь в другом,
более счастливом столетии.

- Мне было не до слез.

- Ну конечно! Где уж вам плакать!

Начинается, подумал я. Противник идет в атаку.

- Извините, - пробормотал я и собрался уходить. Не хватало мне только
отражать наскоки плачущей женщины!

- Знаю, - сказала она с горечью, - идет война. И в такое время смешно
плакать из-за пустяков. Но я реву - и все тут. Несмотря на то, что где-то
далеко от нас разыгрываются десятки сражений.

Я остановился.

- Мне это понятно. Война здесь ни при чем. Пусть где-то убивают сотни
тысяч людей... Если ты порежешь себе палец, боль от этого не утихнет.

Боже, какой вздор я несу, подумал я. Надо оставить эту истеричку в покое.
Пусть себе рыдает на здоровье. Почему я не ухожу? Но я продолжал стоять,
будто она была последним человеком на этой земле. И вдруг я все понял: я
боялся остаться один. [46]

- Бесполезно, - повторяла она. - Решительно все бесполезно. Все, что мы
делаем! Мы должны умереть. Никому не избежать смерти.

О Господи! Вот до чего договорилась!

- Да, но тут существует много разных нюансов. Один из них состоит в том,
как долго человеку удается избегать смерти.

Наташа не отвечала.

- Не хотите ли выпить чего-нибудь? - спросил я.

- Не выношу эту кока-колу. Дурацкий напиток!

- А как насчет водки?

Она подняла голову.

- Насчет водки? Водки здесь не достанешь, раз нет Меликова. Куда он,
кстати, делся? Почему его до сих пор нет?

- Не знаю. Но у меня в номере стоит початая бутылка водки. Можем распить
ее.

- Разумное предложение, - сказала Наташа Петрова. И прибавила: - Почему
вы не внесли его раньше?

Водки было на донышке. Я взял бутылку и с неохотой пошел обратно. Может,
Меликов скоро явится? Тогда я буду играть с ним в шахматы до тех пор, пока
не приду в равновесие. От Наташи Петровой я не ждал ничего путного.

Я подошел к столу в холле и почти не узнал ее. Слез как не бывало, она
напудрилась и даже встретила меня улыбкой.

- Почему, собственно, вы пьете водку? Ведь у вас на родине ее не пьют.

- Правильно, - сказал я. - В Германии пьют пиво и шнапс, но я забыл свое
отечество и не пью ни пива, ни шнапса. Насчет водки я, правда, тоже не
большой мастак.

- Что же вы пьете?

Какой идиотский разговор, подумал я.

- Пью все, что придется. Во Франции пил вино, если было на что.

- Франция... - сказала Наташа Петрова. - Боже, что с ней сделали немцы!

- Я здесь ни при чем. В это время я сидел во французском лагере для
интернированных. [47]

- Разумеется! Как враг.

- До этого я сидел в немецком концлагере. Тоже как враг.

- Не понимаю.

- Я тоже, - ответил я со злостью. И подумал:

сегодня какой-то злосчастный день. Я попал в заколдованный круг и никак
не вырвусь из него. - Хотите еще рюмку? - спросил я. Решительно, нам не о
чем было разговаривать.

- Спасибо. Пожалуй, больше не надо. Я уже до этого довольно много выпила.