Чтение 53–й страницы книги ~Три товарища~

Ты не беспокойся. В последнее время я это делал часто.

- Ведь сыро.

- Неважно. Я подниму верх и посижу немного в машине.

- Хорошо. И я с удовольствием посплю на воздухе.

Я понял, что он не оставит меня одного. Мы взяли несколько одеял и
подушек и пошли обратно к "Карлу". Отстегнув привязные ремни, мы откину-
ли спинки передних сидений. Так можно было довольно прилично устроиться.

- Лучше, чем иной раз на фронте, - сказал Кестер.

Яркое пятно окна светило сквозь мглистый воздух.

Несколько раз за стеклом мелькнул силуэт Жаффе.

Мы выкурили целую пачку сигарет. Потом увидели, что большой свет в
комнате выключили и зажгли маленькую ночную лампочку.

- Слава богу, - сказал я.

- На брезентовый верх падали капли. Дул слабый ветерок. Стало свежо.

- Возьми у меня еще одно одеяло, - сказал я.

- Нет, не надо, мне тепло.

- Замечательный парень этот Жаффе, правда?

- Замечательный и, кажется, очень дельный.

- Безусловно.

Я очнулся от беспокойного полусна. Брезжил серый холодный рассвет.
Кестер уже проснулся.

- Ты не спал, Отто?

- Спал.

Я выбрался из машины и прошел по дорожке к окну.

Маленький ночник все еще горел. Пат лежала в постели с закрытыми гла-
зами. Кровотечение прекратилось, но она была очень бледна. На мгновение
я испугался: мне показалось, что она умерла. Потом я заметил слабое дви-
жение ее правой руки. В ту же минуту Жаффе, лежавший на второй кровати,
открыл глаза. Успокоенный, я быстро отошел от окна, - он следил за Пат.

- Нам лучше исчезнуть, - сказал я Кестеру, - а то он подумает, что мы
его проверяем.

- Там все в порядке? - спросил Отто.

- Да, насколько я могу судить. У профессора сон правильный: такой че-
ловек может дрыхнуть при ураганном огне, но стоит мышонку зашуршать у
его вещевого мешка - и он сразу просыпается.

- Можно пойти выкупаться, - сказал Кестер. - Какой тут чудесный воз-
дух! - Он потянулся.

- Пойди.

- Пойдем со мной.

Серое небо прояснялось. В разрывы облаков хлынули оранжево-красные
полосы. Облачная завеса у горизонта приподнялась, и за ней показалась
светлая бирюза воды.

Мы прыгнули в воду и поплыли. Вода светилась серыми и красными пере-
ливами.

Потом мы пошли обратно. Фройляйн Мюллер уже была на ногах. Она среза-
ла на огороде петрушку. Услышав мой голос, она вздрогнула. Я смущенно
извинился за вчерашнюю грубость. Она разрыдалась:

- Бедная дама. Она так хороша и еще так молода.

- Пат доживет до ста лет, - сказал я, досадуя на то, что хозяйка пла-
чет, словно Пат умирает. Нет, она не может умереть. Прохладное утро, ве-
тер, и столько светлой, вспененной морем жизни во мне, - нет, Пат не мо-
жет умереть... Разве только если я потеряю мужество. Рядом был Кестер,
мой товарищ; был я - верный товарищ Пат. Сначала должны умереть мы. А
пока мы живы, мы ее вытянем. Так было всегда. Пока жив Кестер, я не ум-
ру. А пока живы мы оба, не умрет Пат.

- Надо покоряться судьбе, - сказала старая фройляйн, обратив ко мне
свое коричневое лицо, сморщенное, как печеное яблоко. В ее словах звучал
упрек. Вероятно, ей вспомнились мои проклятия.

- Покоряться? - спросил я. - Зачем же покоряться? Пользы от этого
нет. В жизни мы платим за все двойной и тройной ценой. Зачем же еще по-
корность?

- Нет, нет... так лучше.

"Покорность, - подумал я. - Что она изменяет? Бороться, бороться -
вот единственное, что оставалось в этой свалке, в которой в конечном
счете так или иначе будешь побежден. Бороться за то немногое, что тебе
дорого. А покориться можно и в семьдесят лет".

Кестер сказал ей несколько слов. Она улыбнулась и спросила, чего бы
ему хотелось на обед.

- Вот видишь, - сказал Отто, - что значит возраст: то слезы, то смех,
- как все это быстро сменяется. Без заминок. Вероятно, и с нами так бу-
дет, - задумчиво произнес он.

Мы бродили вокруг дома.

- Я радуюсь каждой лишней минуте ее сна, - сказал я.

Мы снова пошли в сад. Фройляйн Мюллер приготовила нам завтрак. Мы вы-
пили горячего черного кофе. Взошло солнце. Сразу стало тепло. Листья на
деревьях искрились от света и влаги. С моря доносились крики чаек. Фрой-
ляйн Мюллер поставила на стол букет роз.

- Мы дадим их ей потом, - сказала она.

Аромат роз напоминал детство, садовую ограду...

- Знаешь, Отто, - сказал я, - у меня такое чувство, будто я сам бо-
лел. Все-таки мы уже не те, что прежде. Надо было вести себя спокойнее,
разумнее. Чем спокойнее держишься, тем лучше можешь помогать другим.

- Это не всегда получается, Робби. Бывало такое и со мной. Чем дольше
живешь, тем больше портятся нервы. Как у банкира, который терпит все но-
вые убытки.

В эту минуту открылась дверь. Вышел Жаффе в пижаме.

- Все хорошо! - сказал он, увидев, что я чуть не опрокинул стол. -
Хорошо, насколько это возможно.

- Можно мне войти?

- Нет еще. Теперь там горничная. Уборка и все такое.

Я налил ему кофе. Он прищурился на солнце и обратился к Кестеру:

- Собственно, это я должен благодарить вас, По крайней мере выбрался
на денек к морю.

- Вы могли бы это делать чаще, - сказал Кестер. - Выезжать с вечера и
возвращаться к следующему вечеру.

- Мог бы, мог бы... - ответил Жаффе. - Вы не успели заметить, что мы
живем в эпоху полного саморастерзания? Многое, что можно было бы сде-
лать, мы не делаем, сами не зная почему. Работа стала делом чудовищной
важности: так много людей в наши дни лишены ее, что мысли о ней заслоня-
ют все остальное. Как здесь хорошо! Я не видел этого уже несколько лет.
У меня две машины, квартира в десять комнат и достаточно денег. А толку
что? Разве все это сравнится с таким летним утром! Работа - мрачная
одержимость. Мы предаемся труду с вечной иллюзией, будто со временем все
станет иным. Никогда ничто не изменится. И что только люди делают из
своей жизни, - просто смешно!

- По-моему, врач - один из тех немногих людей, которые знают, зачем
они живут, - сказал я. - Что же тогда говорить какому-нибудь бухгалтеру?

- Дорогой друг, - возразил мне Жаффе, - ошибочно предполагать, будто
все люди обладают одинаковой способностью чувствовать.

- Верно, - сказал Кестер, - но ведь люди обрели свои профессии неза-
висимо от способности чувствовать.

- Правильно, - ответил Жаффе. - Это сложный вопрос. - Он кивнул мне:
- Теперь можно. Только тихонько, не трогайте ее, не заставляйте разгова-
ривать...

Она лежала на подушках, обессиленная, словно ее ударом сбили с ног.
Ее лицо изменилось: глубокие синие тени залегли под глазами, губы побе-
лели. Но глаза были по-прежнему большие и блестящие. Слишком большие и
слишком блестящие.

Я взял ее руку, прохладную и бледную.

- Пат, дружище, - растерянно сказал я и хотел подсесть к ней. Но тут
я заметил у окна горничную. Она с любопытством смотрела на меня. - Вый-
дите отсюда, - с досадой сказал я.

- Я еще должна затянуть гардины, - ответила она.

- Ладно, кончайте и уходите.

Она затянула окно желтыми гардинами, но не вышла, а принялась медлен-
но скреплять их булавками.

- Послушайте, - сказал я, - здесь вам не театр. Немедленно исчезните!

Она неуклюже повернулась:

- То прикалывай их, то не надо.

- Ты просила ее об этом? - спросил я Пат.

Она кивнула.

- Больно смотреть на свет? Она покачала головой.

- Сегодня не стоит смотреть на меня при ярком свете...

- Пат, - сказал я испуганно, - тебе пока нельзя разговаривать! Но ес-
ли дело в этом...

Я открыл дверь, и горничная наконец вышла. Я вернулся к постели. Моя
растерянность прошла. Я даже был благодарен горничной. Она помогла мне
преодолеть первую минуту. Было все-таки ужасно видеть Пат в таком состо-
янии.

Я сел на стул.

- Пат, - сказал я, - скоро ты снова будешь здорова...

Ее губы дрогнули:

- Уже завтра...

- Завтра нет, но через несколько дней. Тогда ты сможешь встать, и мы
поедем домой. Не следовало ехать сюда, здешний климат слишком суров для
тебя.

- Ничего, - прошептала она. - Ведь я не больна. Просто несчастный
случай...

Я посмотрел на нее. Неужели она и вправду не знала, что больна? Или
не хотела знать? Ее глаза беспокойно бегали.