"Принце Уэльском" я уже устроил все как надо: постель разворошил, а
умывальник, ванну и полотенце привел в такой вид, будто утром пользовался
ими.
бросается в глаза. Кроме того, ты прав: я должен жить и вести себя так,
словно ничего особенного не происходит. Если Хааке позвонит утром и не
застанет меня, то он непременно позвонит еще раз после обеда. Я должен
твердо рассчитывать на это и не ждать все время у телефона. Иначе в первые
же сутки нервы совсем сдадут.
буду спать. А в восемь у меня операция.
случится раньше, позвони мне в отель.
кошкой льнет к углам бистро. Люди, воздух... Целые сутки Равик напрасно
прождал в душном номере отеля. Теперь он неторопливо шел по авеню неподалеку
от "Шехерезады". Деревья за чугунными решетками робко выдыхали в свинцовую
ночь воспоминания о зелени и лесе. Вдруг он почувствовал себя таким усталым
и опустошенным, что с трудом удержался на ногах. "Что, если оставить все
это, - убеждал его какой-то внутренний голос, - совсем оставить, забыть,
сбросить с себя, как змея сбрасывает кожу? Что мне до всей этой мелодрамы из
почти забытого прошлого? Какое мне дело до этого человека, слепого орудия
чужой воли, маленького винтика в страшном механизме воскрешенного
средневековья, солнечным затмением нависшего над Центральной Европой?"
заманить его в подворотню. Она распахнула платье, сшитое так, что стоило
только расстегнуть поясок, и оно распахивалось, как халат. Бледно мерцающее
в темноте тело, длинные черные чулки, черное лоно, черные глазницы, в
которых не видно глаз; дряблая, распадающаяся, будто уже фосфоресцирующая
плоть...
наблюдал за ним. Проехало несколько фургонов с овощами; лошади кивали
головами, напрягая мощные бугры мышц. Пряный запах петрушки и цветной
капусты. Ее головки, обрамленные зелеными листьями, казались окаменевшими
мозгами. Пунцовые помидоры, корзины с бобовыми стручками, луком, вишнями и
сельдереем.
столь же подлых, как Хааке, если не хуже его. Одним меньше... Равик резко
остановился. Вот оно что! Сознание мгновенно прояснилось. Они и распоясались
потому, что люди устали и ничего не хотят знать, потому, что каждый твердит:
"Меня это не касается". Вот в чем дело! Одним меньше?! Да - пусть хоть одним
меньше! Это - ничто и это - все! Все! Он не спеша достал сигарету и зажег
спичку; когда желтое пламя осветило его сложенные ладони, словно пещеру с
темными пропастями и трещинами, он понял - ничто не сможет помешать ему
убить Хааке. Каким-то странным образом теперь это стало самым главным,
гораздо более значительным, чем просто личная месть. Ему казалось, что если
он не сделает этого, то совершит какое-то огромное преступление. Если он
будет бездействовать, мир навсегда потеряет что-то очень важное. Он понимал,
что все это, разумеется, не так, и тем не менее, вопреки всякой логике, в
крови у него пульсировало мрачное сознание необходимости такого поступка -
словно от него кругами разойдутся волны и вызовут впоследствии гораздо более
существенные события. Он понимал, что Хааке, маленький чиновник по ведомству
страха, сам по себе значит немного, и все же убить его было бесконечно
важно.
сумерки, занимался рассвет. Серебряная паутина, поддерживаемая пиччикато
пробуждающихся воробьев. Он удивленно оглянулся. Что-то в нем произошло.
Состоялся незримый суд, был вынесен приговор. С необыкновенной отчетливостью
он видел деревья, желтую стену дома, серую чугунную решетку рядом с собой,
улицу в синеватой дымке. Казалось, эта картина никогда не изгладится из его
памяти... И тут он окончательно понял, что убьет Хааке, ибо это не только
его личное дело, маленькое дело, но нечто гораздо большее - начало...
Остекленевшие глаза, красные лица. Поблизости ни одного такси. Пьяные
постояли с минуту, потом пошли, тяжело топая ногами и громко сквернословя.
Они говорили по-немецки.
Роланда как-то сказала ему, что последнее время у них часто бывают туристы
из Германии. Он вошел в "Озирис".
наблюдательная. Оглушительно играла пианола. Ее звуки глухо ударялись о
стены, расписанные в египетском стиле.
гости сонно клевали носом за столиками.
в общем все понимает. Меня заменит Жанетта. Ввожу ее в курс дела. - Роланда
рассмеялась. - Бедная мадам! В этом году ей так хотелось с шиком пожить в
Канне. На ее вилле уже полно гостей, ведь в прошлом году она стала графиней.
Вышла замуж за какого-то захудалого аристократа из Тулузы. Платит ему пять
тысяч франков в месяц, лишь бы он не вылезал из провинции... А теперь она не
сможет уехать отсюда.
покупки обходятся дешевле. Уже купила кретон для портьер. Нравится тебе
расцветка?
фоне.
глаза излучали тепло и нежность. - На одном кретоне и сэкономила триста
семьдесят франков. Разве плохо?
что наметила?
может быть кафе без мужчины?
может быть кафе без мужчины?
пока все не наладится. Она опять рассмеялась.
дела. Мужчина - не мужчина, если деньгами распоряжается его жена.
Какой-нибудь сопляк мне ни к чему. Я хочу уважать своего мужа. А это
невозможно, если он каждую минуту будет приходить ко мне и выпрашивать
деньги. Неужели ты не понимаешь?
с утра я должен работать.
посетителю, заснувшему на диване. Лишь очень немногие девушки сидели на
мягких пуфиках, расставленных в два ряда посредине зала. Остальные
предавались необузданному веселью, катаясь на гладком паркете коридора. Одна
присела на корточки, а две другие мчались вприпрыжку, волоча ее за собой.
Развевались волосы, тряслись груди, белели плечи, взвивались короткие
шелковые юбки. Девушки визжали от удовольствия. Казалось, "Озирис"
преобразился в некую Аркадию - обитель классической невинности.
сквозь пальцы. - Она взглянула на него. - В четверг мой прощальный вечер.
Мадам дает обед в мою честь. Придешь?
Сертаков Виталий
Василенко Иван
Херберт Фрэнк
Орловский Гай Юлий
Посняков Андрей
Шилова Юлия