теперь Визенхоф уже ревнует, да и сама Рут порядком сконфужена. Демоническая
власть документа - ведь по паспорту он ей муж.
Равику. - Что ты сегодня делаешь?
нее своя машина. Потом доставлю машину обратно и сдам хозяину гаража. Кэт
продала ее.
теплоходе есть хороший врач. А в Нью-Йорке... - Равик пожал плечами и допил
свой кальвадос.
запыленной, чахлой пальмой сидели два старика - муж и жена. Оба погрузились
в печаль, обступившую их непроницаемой стеной. Они неподвижно сидели,
взявшись за руки, и казалось, уже никогда не встанут.
все горе мира. Желтые, увядшие груши электрических лампочек, висевшие под
потолком, сочились каким-то болезненным светом, и от этого помещение
выглядело еще более безутешным. Молчание, шепот, шуршание документов и
денег, пересчитываемых в сотый раз, бессмысленное сидение на месте,
беспомощное ожидание конца, крупица судорожного мужества, жизнь,
тысячекратно униженная и теперь окончательно загнанная в тупик, отчаявшаяся
и изнемогающая... Он явственно ощутил все это, услышал запах этой жизни,
запах страха - последнего, огромного, молчаливого страха. До чего же был
знаком ему этот запах! Концентрационный лагерь... Людей хватали на улицах,
вытаскивали ночью из постелей. Загнанные в бараки, они с трепетом ожидали,
что с ними произойдет...
волосами и ее муж. Перед ними стоял мальчик лет восьми. Только что он бродил
между столиками, прислушиваясь к разговорам, и теперь вернулся к родителям.
бывший антисемит.
Здесь тоже были муки, болезни и горе, но тут, по крайней мере, все это можно
было хоть как-то логически осмыслить. Все понимали, откуда это идет,
понимали, что нужно и чего не следует делать. Здесь налицо факты, нечто
реальное и осязаемое, чему можно противодействовать по мере сил.
плечо и пробежал глазами заголовки.
политиканов!
Дюрана?
просто, Равик. Но я-то ведь француз. .
сводились к одной только продажности.
Равик. Война просто невозможна. Все это - одни крикливые угрозы! В последнюю
минуту что-нибудь да произойдет. - Он немного помолчал. От его прежней
самоуверенности не осталось и следа. - В конце концов у нас есть еще линия
Мажино, - почти умоляюще произнес он.
уже тысячу раз. Почти все разговоры с французами заканчивались этим.
американские. Гастон Нерэ обратил все свои деньги в доллары и держит их в
сейфе. А Дюпон, по слухам, зарыл у себя в саду несколько мешков с золотом. -
Вебер встал. - Не могу обо всем этом говорить! Отказываюсь верить!
Невозможно! Невозможно, чтобы Францию предали и продали! Если возникнет
опасность, все сплотятся. Все!
политических гешефтмахеров, которые уже сейчас заключают сделки с Германией.
будете делать?
немецкого.
Лувр эвакуируется? Лучшие картины вывозятся в Среднюю Францию.
Заходил туда вчера. Сентиментальное путешествие. Хотелось взглянуть на них
еще разок. Опоздал. Уже отправили. Ведь аэродром недалеко. Даже успели
вставить новые стекла. Так же, как в прошлом году, во время Мюнхенского
совещания.
ничего не произошло. Шумели-шумели, а потом приехал Чемберлен со своим
зонтиком мира.
еще в Лувре... Правда, она без головы. Ника остается в Париже. Слишком
громоздка для транспортировки. Ну, мне пора. Кэт Хэгстрем ждет меня.
причала. С моря дул прохладный соленый ветер. Кэт Хэгстрем плотнее запахнула
пальто. Она очень похудела. Кожа да кости. Над скулами, как два темных
озера, пугающе поблескивали большие глаза.
уезжать.
освещенным трапом; люди непрерывным потоком вливаются в него, и иные из них
так торопятся, будто все еще боятся опоздать; вот он - сверкающий дворец, и
называется он теперь не "Нормандия", а Избавление, Бегство, Спасение; в
сотнях городов Европы, в третьеразрядных отелях и подвалах домов ютятся
десятки тысяч людей, и всем им этот корабль кажется совершенно недосягаемой
мечтой. А рядом с ним стоит женщина, чьи внутренности пожирает смерть, и
тоненьким приятным голоском произносит: "А я хотела бы остаться".
"Энтернасьоналей", разбросанных по Европе, всем затравленным, замученным,
еще спасающимся бегством или уже настигнутым, этот корабль казался подлинной
землей обетованной; очутившись на "Нормандии", они лишились бы чувств от
счастья, рыдали бы и целовали трап, поверили бы в чудеса... А Кэт, уезжая
навстречу своей смерти, безучастно стоит рядом, держит в усталой руке билет,
трепещущий на ветру, и говорит: "А я хотела бы остаться".
спокойно. Куда спешить - в запасе у них сколько угодно времени. Они уезжали
по настоянию посольства и оживленно это обсуждали. Вообще говоря, жаль!
Интересно посмотреть, как тут развернутся события. Вот был бы fun (1). Да и
что с ними, американцами, может приключиться? Ведь есть посольство! Штаты
соблюдают нейтралитет! Действительно жаль уезжать.
несколько часов назад они сидели у "Максима". Цены в пересчете на доллары
смехотворно низки. А какой "кортон" 1929 года! Или "поль роже" 1928 года,
поданный в конце ужина! А теперь "Нормандия". Они пойдут в бар, поиграют в
трик-трак, опрокинут несколько рюмок виски... А перед консульствами -
длинные очереди людей, потерявших всякую надежду, и над ними, как облако,
страх смерти. В приемных - несколько окончательно запарившихся сотрудников
консульства. Военно-полевой суд, чинимый мелким служащим. Он то и дело
отрицательно качает головой: "Нет! Никаких виз! Нет! Это невозможно!"
Смертный приговор, безмолвно выносимый обреченным на безмолвие невинным
людям... Равик смотрел на корабль. Это был уже не корабль, а ковчег, легкий
ковчег, пускающийся в плавание, чтобы уйти от потопа... Однажды от потопа
уже удалось спастись, но теперь его валы вот-вот снова настигнут,
захлестнут...
---------------------------------------(1) Потеха, веселье (англ.).
Русанов Владислав
Конан-Дойль Артур
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Посняков Андрей