край медальона, и створки его разошлись, как в раковине, и из
глубины медальона на меня глянула темноволосая молодая
женщина, очень похожая на Генриха и в то же время чем-то
неуловимым напоминая обеих сестер.
встретитесь.
мальчик, намыливая себе шею и грудь. Лизелотте плескалась
рядом, а Ханнелоре терла ей спину губчатым мочалом.
их возрасте. Мыльные брызги иногда обдавали меня. Я сидел на
табурете рядом с ванной, держа на ладони раскрытый медальон, и
лицо мое, вероятно, настолько заметно опечалилось, что дети
притихли в ванне, а мальчик осторожно спросил:
медальона.
спросил, потому что предугадал ответ.
моя младшая сестренка, которой было меньше лет, чем тебе,
Лизелотте, тоже погибла. Из нее, из живой, высосали всю кровь.
кровь, чтобы восполнить ту, которую они потеряли на поле
брани. Вот эту кровь выкачали из моей сестренки и еще сотен
других еврейских мальчиков и девочек Каунаса и перелили
солдатам. Много вы видели на улицах Каунаса еврейских детей?
То-то. Они умерли, потому что из них высосали всю кровь до
капельки.
смотрели на меня виновато, словно на них лежала вся тяжесть
совершенного фашистами преступления.
войны, как и я. Мы - братья по несчастью, и я вас не выставлю
на улицу. Сейчас вы ляжете спать. А утро вечера мудренее.
Придумаем что-нибудь.
Я узнал гудки. Так гудел трофейный черный "хорьх", на котором
разъезжал с двумя автоматчиками на заднем сиденье военный
комендант Каунаса, некоронованный король бывшей литовской
столицы майор Григорий Иванович Таратута.
меня своим другом. Меня, заурядного музыканта из ресторанного
оркестра. Правда, дружеские чувства ко мне пробуждались в
коменданте обычно когда он пребывал в состоянии сильного
опьянения. Но так как в этом состояние, он пребывал большую
часть суток, то можно считать, что его приязнь ко мне носила
характер постоянный.
снова потянуло на сольное пение и он нуждается в моем
аккомпанементе. Я никогда ему не отказывал. Даже не из страха
перед его всесильной властью, а скорее из симпатии к этому
очень непростому и неглупому человеку, которого я знал ближе,
чем все те, кто составлял его окружение. Но в эту ночь
отказал. Комендантскому шоферу Васе, которого Таратута послал
вызвать меня из дома, я сказал, что, к сожалению, не могу
отлучиться из дому, у меня, мол, гости. Вася, чубатый сержант,
носивший офицерское обмундирование и имевший по этой причине
высокое мнение о своей особе и, - как подобает холую,
отмеченный хозяйской лаской, меня откровенно презирал и как
штатского, и как еврея.
на аккордеоне и обладал довольно сильным, но неотшлифованным
голосом. Меня он считал виртуозом в игре на аккордеоне и, как
только урывал часок-другой от служебных дел по наведению
порядка в городе, тут же посылал за мной или заезжал сам в со-
провождении охраны. Когда он бывал особенно пьян, его
излюбленным занятием был выезд подальше из города, на берег
Немана, где он распевал под луной и звездами во всю мощь своих
прокуренных легких украинские песни под аккомпанемент моего
аккордеона.
скандал, вежливо спросил он.
его в дом.
Вася, лихим щелчком сдвигая меховую кубанку с затылка на лоб.
перед ним дверь.
подобострастно склонившись к открытому боковому стеклу
автомобиля. Большие пушистые хлопья снега быстро покрыли
черную крышу автомобиля, запорошили жирную грязь улицы,
побелили дощатую ограду.
согнувшись и затем распрямив плечи с золотыми погонами, майор
Таратута. Он был в серой каракулевой шапке-ушанке. Шинель туго
стянута ремнем и портупеей. На боку "парабеллум" в кожаной
кобуре. Из-под длинных пол шинели чернели хромовые сапоги.
Даже на расстоянии было видно, как пьян комендант. Лицо
багровое, черные пушистые усы топорщатся, как у кота. Разговор
с ним в таком состоянии не предвещал ничего хорошего, и я, не
дожидаясь стука, пошел отворять дверь.
спиртным перегаром комендант и переступил порог,
предварительно сбив на крыльце налипший на сапоги снег. -
Тогда познакомь... что ли? Раз эти гости тебе поважней моей
дружбы.
ванной. Когда я распахнул двери, на меня и майора уставились
три пары испуганных глаз. Из мыльной пены торчали лишь мокрые
головы.
ли?
Беспризорные... Которые ночуют в подъездах и за кусок хлеба
торгуют своим телом.
языке, пожалуй, единственное, что он запомнил на войне: -
Хенде хох!
выпростанные из-под воды три пары мокрых детских рук.
ответил я.
не люди? Ты один добренький. Любишь деток... А они?.. Что с
твоей сестрой сделали? Сам рассказывал... Легко прощаешь.
она, и такие же жертвы войны.
тобой некогда да и неохота дискутировать на эту тему. Одно
скажу, отходчивое у вас, у евреев, сердце. А таких... всегда
соблазн снова ударить. Заруби это на носу. А теперь собирайся.
Петь мне охота.
оставят голеньким.
собирайся. Гляди, какая ночь! Снежок свежий. Грех в доме
сидеть.
Прозоров Александр
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Маккарти Кормак
Куликов Роман