столику. И тоже слушал.
его глазки в обрамлении морщин засверкали. - Будто проснулся я
не в Берлине, а в Ялте. В гостинице "Ореанда". Выхожу на
набережную в заграничных трусиках и кедах, на шее - японская
камера "Никон", склонился через парапет и обозреваю пляж. А
пляж густо, как тюленье лежбище, усеян юными женскими телами.
И все, подчеркиваю, все до одной разговаривают по-русски. Я
даже зарыдал во сне и проснулся мокрый от слез.
Да и характером тоже. Сведи меня судьба не с моей экс-женой, а
с какой-нибудь другой женщиной, и подобрей и помягче, и я
уверен, никогда бы ей не изменял.
здесь немало. Одни оставили своих нееврейских жен там, в
России, от других жены, те, что посмазливей, бежали уже здесь,
соблазнившись богатой квартирой или жирным счетом в банке у
какого-нибудь вдовца-аборигена. Чаще всего польского еврея.
Потерявшего первую жену и детей еще в Освенциме, а вторую
благополучно похоронившего на еврейском кладбище в Берлине.
Свободных, не закрепленных за кем-нибудь эмигранток почти не
осталось. А то, что еще не расхватали, особого энтузиазма не
вызывает. Или уже бабушка со стажем, или если помоложе, то
сексуальных вожделений не вызовет даже и тогда, когда
призовешь на помощь самую необузданную фантазию.
белокурыми. Но это не для нашего брата. У них свои мужчины.
Немцы. С которыми их, кроме всего прочего, объединяет язык и
общность культуры. Даже с немецкими паспортами в кармане мы
для них бездомные иностранцы, да еще с Востока, и они не
делают различия между нами и турками, которых сюда пускают
временно, гастарбайтерами, для выполнения самых грязных работ,
за какие немец побрезгует взяться.
отводят глаза немцы-мужчины, тоже не весьма охотно вступают в
связь с нашим братом. Полагаю, что не последнюю роль при этом
играют наши неарийские, семитские черты и печальный еврейский
взгляд, который не проясняется даже и тогда, когда мы смеемся.
Одна работала почтальоном. Не красавицы. Публика
невзыскательная и большим спросом у мужчин не пользующаяся. И
вот все они, будто сговорившись, приходили ко мне украдкой,
тайком, словно боялись, что встречные немцы их осудят за
непристойную связь, без особой радости принимали мои
приглашения сходить посидеть в кафе, а предпочитали жаться ко
мне и сопеть в ухо в темноте зрительного зала кинотеатра.
способны уплатить. Но это удовольствие довольно дорогое. За
деньги, что отдашь ей, можно купить вполне приличный костюм. А
кроме того, я - брезглив.
как в сексуальной жизни, и сон бывшего московского
фоторепортера лишь подтверждает это.
погожие, не дождливые дни, мы сидим на Кудаме (так берлинцы
сокращенно называют свою главную улицу - Курфюрстендамм). Нас
собирается пять-шесть одиноких мужчин-эмигрантов. Облюбовали
мы одну пивную со столиками, вынесенными на тротуар. Кто
приходит первым, занимает такой столик, положив на свободные
стулья как знак того, что они заняты, зонтик, сумку, шляпу.
Потом подходят понемногу остальные, добравшись до центра на
метро из разных концов Берлина. Заказываем по большому бокалу
пива и сосисок с горчицей и сидим-сидим, пока не отсидим
себе ягодицы. Толкуем по-русски, вызывая удивленные, а порой
и настороженные взгляды за соседними столиками.
душу не отведешь, удовольствия от разговора никакого не
получишь, а только устанешь, как после тяжелой напряженной
работы. Даже если ты и освоишь новый язык и в уме не
приходится переводить слова, а шпаришь гладко, без запинки, то
все равно язык остается мертвым, без запаха и цвета, и какой
бы разговор ни завел с немцем, даже самый интимный, получается
лишь обмен информацией. И только. Как поцелуй, не согретый
чувством, есть обмен слюнями.
косясь на соседей, а потом, увлекшись, во всю глотку, не
считаясь с окружением. Оно, окружение, галдит по-немецки. Нам
это нисколько не мешает. Почему же нам стыдиться своего языка?
одного русского. Все - евреи. Я - из Литвы, другой - из
Кишинева, бессарабский еврей. Москвич. Тот, что был
фоторепортером, а сейчас учится кроить шкурки на меховой
фабрике. Ну, я еще знаю литовский. Кишиневец, полагаю, болтает
по-молдавски. А вот своего языка у нас нет. Идиш с грехом
пополам знают далеко не все из нашей компании. Остается
русский язык. Общий для всех. Богатый и сочный язык. На
котором можно выразить все, что угодно. А особенно - ругнуться
трехэтажным матом, когда станет совсем невмоготу. Ни на каком
языке так не облегчишь душу, как смачно ругнувшись по-русски.
Потому и родной он нам.
кружек толстого стекла, и, когда устаем разговаривать, просто
пялимся на прохожих, и, выбрав глазами какую-нибудь смазливую
бабенку в белых брюках, плотно облегающих спортивный зад,
дружно поворачиваем шеи ей вслед и обмениваемся взглядами,
которые красноречивее слов.
под глазами, с апоплексическими красными шеями и упирающимися
в край стола животами. Мужчины далеко не первого сорта. Но еще
с претензией на роль ловеласов. И шалим глазами. Раздевая в
уме проходящих красоток, нашептывая в уме в их немецкие
розовые ушки ласковые русские слова и бесстыдно и алчно хватая
руками их упругие и, конечно, покорно-податливые тела. Тоже в
уме.
равно выглядят чужими в этой толпе, и вокруг нас словно
мертвая зона. Мы - сами по себе, а немцы - сами по себе. Как и
сам Западный Берлин, окруженный со всех сторон чужими войсками
и, чтобы никаких сомнений не оставалось, еще огороженный
бетонной стеной. Мы - в не очень дружелюбном кольце немцев,
немцы - в еще более враждебном кольце советских ракет.
свела когда-то в России. И из этих сладких воспоминаний
вырастали русские девичьи лица, одно прелестнее другого, на
все лады расхваливались их качества: страстность, влюбчивость,
самоотверженность в любви. И уж никакого сомнения не было в
том, что лучше русской женщины нет в мире. Потому что это были
женщины, которых мы действительно знали, и еще потому, что
знали их, когда сами были намного моложе.
я узнал, что не все еще потеряно и есть реальная возможность
окунуться в прежнюю жизнь. Сон бывшего фоторепортера
превращался в явь. Было на земле такое место, где мы,
изгнанники из России, могли выйти на пляж, густо усеянный
женскими телами, и уж если не все, то, по крайней мере,
большинство женщин на этом тюленьем лежбище разговаривало на
чистейшем русском языке.
курорт на Черном море. И туда нашего брата эмигранта пускали
запросто, даже не интересуясь, какое место рождения указано в
немецком паспорте.
Кауфхоф или в Херти, и за очень умеренную плату получить и
место в гостинице у пляжа, и билеты на самолет болгарской
авиакомпании "Балкан" в оба конца. Дешевле грибов.
влекли русские женщины, как сама поездка к Черному морю, куда
ездил отдыхать не единожды, когда был гражданином СССР. Это
море осталось для меня родным. И возможность потолкаться среди
русских туристов и даже, если повезет, встретить кого-нибудь
из старых знакомых. Чем черт не шутит.
который, оказывается, все же можно проникнуть, если уплатить
сколько положено. Я лечу в болгарском самолете советской
конструкции - Туполев. Сколько я летал на таких самолетах в
прежней жизни! И снова вижу надписи по-русски: "Не курить!",
"Застегнуть ремни!". Сажусь в знакомое кресло. "Откидываю со
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Зыков Виталий
Соломатина Татьяна
Посняков Андрей
Шилова Юлия