миром и несуществующей "промышленностью"; еще не прометились пути её
восхода. Две силы боролись -- ИСЧ и АЧ. Это с Кемперпункта начиналось: к
отделённому подошел новоприбывший поэт Ал. Ярославский и зашептал ему на
ухо. Отделённый, отчеканивая слова по-военному, рявкнул: "Был [тайным] --
станешь [явным!]"
дела заключённых, от них зависели и досрочные освобождения и расстрелы, у
них -- цензура писем и посылок. У Адмчасти -- назначения на работу,
перемещения по острову и этапы.
убегали, прятались в помещении ИСЧ, их настигали и там, взламывали комнаты
ИСЧ, выволакивали и тащили на этап. *(19)
продолжалась и там: разоблаченные и потерянные выпускали на Кондострове
стенгазету "Стукач" и с печальным юмором "разоблачали" друг друга дальше --
уже в "задроченности" и др.)
отправляла на Секирку. Но осложнялась её деятельность тем, что обнаруженный
сексот по истолкованию тех лет (ст. 121 УК: "разглашение... должностным
лицом сведений, не подлежащих оглашению" -- и независимо от того, по его ли
намерению это разглашение произошло, и насколько он [должностное]) считался
преступником -- и не могла уже ИСЧ защищать и выручать провалившихся
стукачей. Попался -- сам и виноват. Кондостров был почти узаконен.
белогвардейцы ворвались в ИСЧ, взломали несгораемый шкаф, оттуда изъяли и
огласили полные списки стукачей -- отныне потерянных преступников! Затем с
каждым годом Адмчасть слабела: бывших офицеров становилось всё меньше, а всё
больше уголовников ставилось туда (например "чубаровцы" -- по нашумевшему
ленинградскому процессу насильников). И постепенно была одолена.
стали не Соловки, а рядовой "исправительно-трудовой лагерь". Всходила чёрная
звезда идеолога этой эры Нафталия Френкеля, и стала высшим законом
Архипелага его формула:
не нужен!"
под Полярным Кругом, где скот не водится, рыба не ловится, хлеб и овощи не
растут?
два -- привести образцовое монастырское хозяйство в полный и необратимый
упадок! Как же это удалось? Грабили и вывозили? Или доконали всё на месте? И
тысячи имея незанятых рук -- ничего не уметь добыть из земли!
отца Мефодия. А заключённым -- гнилая треска, солёная или сушеная; худая
баланда с перловой или пшенной крупой без картошки, никогда ни щей, ни
борщей. И вот -- цынга, и даже "канцелярские роты" в нарывах, а уж
[общие]... С дальних командировок возвращаются "этапы на карачках" (так и
ползут от пристани на четырёх ногах).
есть ларёк в Часовне Германа.
объявят, что многое из присланного тебе [не положено], например крупа. В
Никольской церкви и в Успенском соборе растут нары -- до четырёхэтажных. Не
просторней живёт 13-я рота у Преображенского собора в примыкающем корпусе.
Вот у этого входа представьте стиснутую толпу: три с половиной тысячи валят
к себе, возвращаясь с работы. В кубовую за кипятком -- очереди по часу. По
субботам вечерние проверки затягиваются глубоко в ночь (как прежние
богослужения...)
обривают бороды (так же и всем священникам сряду). Еще -- обрезают полы у
длинной одежды (особенно у ряс), ибо в них-то главная зараза. (У чекистов --
шинели до земли). Правда, зимою никак не выбраться в баню с ротных нар тем
больным и старым, кто сидит в белье и в мешках, вши их одолевают. (Мёртвых
прячут под нары, чтобы получить на них лишнюю пайку -- хотя это и невыгодно
живым: с холодеющего трупа вши переползают на теплых, оставшихся). В Кремле
есть плохая санчасть с плохой больницей, а в глуби Соловков -- никакой
медицины.
командировка, где лечат... убийством. Там, в Голгофской церкви, лежат и
умирают от бескормицы, от жестокостей -- и ослабевшие священники, и
сифилитики, и престарелые инвалиды и молодые урки. По просьбе умирающих и
чтоб облегчить свою задачу, тамошний голгофский врач даёт безнадежным
стрихнин, зимой бородатые трупы в одном белье подолгу задерживаются в
церкви. Потом их ставят в притворе, прислоня к стене -- так они меньше
занимают места. А вынеся наружу -- сталкивают вниз с Голгофской горы.) *(20)
перекинулся тиф и на Большой Соловецкий остров, здесь в нетопленном
"театральном" зале валялись сотни тифозных одновременно. И сотни ушли на
кладбище. (Чтоб не спутать учёт, писали нарядчики фамилию каждому на руке --
и выздоравливающие менялись сроками с мертвецами -- краткосрочниками,
переписывали на свою руку.) А в 1929-м, когда многими тысячами пригнали
"басмачей" -- они привезли с собой такую эпидемию, что чёрные бляшки
образовывались на теле, и неизбежно человек умирал. То не могла быть чума
или оспа, как предполагали соловчане, потому что те две болезни уже
полностью были побеждены в Советской Республике, -- а назвали болезнь
"азиатским тифом". Лечить её не умели, искореняли же так: если в камере один
заболевал, то всех запирали, не выпускали, и лишь пищу им туда подавали --
пока не вымирали все.
себя в Соловках, что дитя еще не угадывало своего норова! И потом бы
проследить, как постепенно этот норов проявлялся. Увы, не так! Хотя не у
кого было учиться, хотя не с кого брать пример, и кажется наследственности
не было, -- но Архипелаг быстро узнал и проявил свой будущий характер.
"вытащить с общих работ". Все спали на нарах, а кто-то уже и на топчанах;
целые роты в храме, а кто -- по двадцать человек в комнате, а кто-то и по
четыре-по пять. Уже кто-то знал своё право: оглядеть новый женский этап и
выбрать себе женщину (на тысячи мужчин их было сотни полторы-две, потом
больше). Уже была и борьба за тёплые места ухватками подобострастия и
предательства. Уже снимали [контриков] с канцелярских должностей -- и опять
возвращали, потому что уголовники только путали. Уже сгущался лагерный
воздух от постоянных зловещих слухов. Уже становилось высшим правилом
поведения: никому не доверяй! (Это вытесняло и вымораживало прекраснодушие
Серебряного Века.)
её. Вольные семьи получали право на даровых кухарок от лагеря, всегда могли
затребовать в дом дровокола, прачку, портниху, парикмахера. Эйхманс выстроил
себе приполярную виллу. Широко размахнулся и Потемкин -- бывший драгунский
вахмистр, потом коммунист, чекист и вот начальник Кемперпункта. В Кеми он
открыл ресторан, оркестранты его были консерваторцы, официантки -- в
шелковых платьях. Приезжие товарищи из ГУЛага, из карточной Москвы, могли
здесь роскошно пировать в начале 30-х годов, к столу подавала им княгиня
Шаховская, а счёт подавался условный, копеек на тридцать, остальное за счёт
лагеря.
льготное место. Подлинные Соловки -- даже не по скитам (где после увезённых
социалистов учредились рабочие командировки), а -- на лесоразработках, на
дальних промыслах. Но именно о тех дальних глухих местах сейчас труднее
всего что-нибудь узнать, потому что именно ТЕ-то люди и не сохранились.
Известно, что уже тогда: осенью не давали просушиваться; зимой по глубоким
снегам не одевали, не обували; а долгота рабочего дня определялась [уроком]
-- кончался день рабочий тогда, когда выполнен урок, а если не выполнен, то
и не было возврата под крышу. И тогда уже "открывали" новые командировки
тем, что по несколько сот человек посылали в никак не подготовленные
необитаемые места.
[уроков] вспыхивали порывами, в переходящей злости, они еще не стали
стискивающей [системой], на них еще не оперлась экономика страны, не
утвердились пятилетки. Первые годы у СЛОНа, видимо, не было твёрдого
внешнего хозяйственного плана, да и не очень учитывалось, как много
человеко-дней уходит на работы по самому лагерю. Потому с такой лёгкостью
вдруг могли сменить осмысленные хозяйственные работы на наказания:
переливать воду из проруби в прорубь, перетаскивать брёвна с одного места на
другое и назад. В этом была жестокость, да, но и патриархальность. Когда же
рабочий гон становится продуманной [системой], тогда обливание водой на
морозе и выставление на пеньки под комаров оказывается уже избыточным,
лишней тратой палаческих сил.
трудом лишь от 34 до 41% всех заключённых *(21) (да иначе и не могло быть
при безработице в стране). Непонятно, входит ли сюда также и хозяйственный
труд по обслуживанию самого лагеря или это только "внешний" труд. Но для
оставшихся 60-65% заключённых не хватит и хозяйственного. Соотношение это не
могло не проявиться также и на Соловках. Определенно, что все 20-е годы там
было немало заключённых, не получивших никакой постоянной работы (отчасти
из-за раздетости) или занявших весьма условную должность.
Соловки. Новый (к 1930 году) начальник УСЛОНа Ногтев (тот самый начальник
Орлов Алекс
Прозоров Александр
Доставалов Александр
Березин Федор
Круз Андрей
Сертаков Виталий