оранжево-чёрную красавицу-бабочку: "Вот вам бабочка, пережившая 19-ти
градусный мороз! Сидела на балке перекрытия".
выживет, вряд ли кончить срок подвижней этой бабочки.
(точно по Orwell'у) -- за [улыбку!] Он был преподавателем саперного училища.
В учительской, показывая другому преподавателю что-то в "Правде", он
улыбнулся! Того, другого, вскоре убили и [о чём улыбнулся] Орачевский, так
никто и не узнал. Но улыбку [видели], и сам факт улыбки над центральным
органом партии святотатственен! Затем Орачевскому предложили сделать
политический доклад. Он ответил, что приказу подчинится, но доклад сделает
[без настроения]. Это уж переполнило чашу!
тяжелоступный, тяжелого взгляда, приязни мало было в его лице, а улыбался он
подумавши. Таких на Архипелаге зовут "волк серый". Не было в нем движения
чем-то поступиться, добро кому-нибудь сделать. Но что мне сразу понравилось:
Зиновьеву котелки, а Беляеву хлеб приносил он без угодливости, ложной
улыбочки или хотя бы пустого слова, приносил как-то величественно, сурово,
показывая, что служба службой, но и он не мальчик. Чтоб накормить свое
большое рабочее тело, надо было ему много еды. За генеральскую баланду и
кашу терпел он свое униженное положение, знал, что тут его презирают, круто
не отвечал, но и [на цирлах] не бегал. *(8) Он всех нас, он всех нас как
голеньких тут понимал, да не приходило время высказать. Мне в Прохорове
ощутилось, что он на камне строен, на таких плечах многое в народе держится.
Никому он не спешит улыбнуться, хмуро смотрит, но и в пятку никогда не
укусит.
председателем сельсовета под Наро-Фоминском, там тоже надо было уметь
прокрутиться, и жестокость проявить и перед начальством устоять. Рассказывал
он о своём председательстве так:
неприятности первым и наскочишь. Делаешь в сельсовете доклад, и хоть
разговор в деревне больше [материально сводится], но подкинет тебе
какая-нибудь борода: а что такое пер-ма-нент-ная революция. Шут её знает,
какая такая, знаю бабы в городе перманент носят, а не ответишь -- скажут:
вылез со свиным рылом в калашный ряд. А это говорю такая революция, которая
вьётся, льётся, в руки не даётся -- поезжай вон в город у баб кудряшки
посмотри, или на баранах. Когда с Макдональдом наши рассобачились, я в
докладе власти поправил: "А вы б, говорю, товарищи, чужим кобелям меньше на
хвост наступали!"
Вызывал председателя колхоза и говорил: "Одноё доярку ты к сельхозвыставке
на золотую медаль подготовь -- так, чтобы дневной удой литров на
шестьдесят!" И во всём колхозе сообща готовили такую доярку, сыпали её
коровам в ясли белковые корма и даже сахар. И вся деревня и весь колхоз
знали, чего стоит та сельхозвыставка. Но сверху чудят, себя дурят -- значит,
так хотят.
скот сельсовета. Но была эта мера, если разобраться, не против немцев, а
против мужиков: это они оставались на голой земле без скота и без тракторов.
Крестьяне скота отдавать не хотели, дрались (ждали, что колхозы может
распадутся, и скот тогда им достанется) -- едва Прохорова не убили.
1914-го, Прохоров без скота, с горя примкнул к советской батарее и подносил
снаряды, пока его не прогнали. С весны 42-го воротилась советская власть в
их район, и стал Прохоров опять председателем сельсовета. Теперь вернулась
ему полная сила рассчитаться со своими недругами и стать собакой пуще
прежнего. И был бы благополучен по сей день. Но странно -- он не стал.
Сердце дрогнуло в нём.
подкармливать из пекарни погорелых и самых голодных. Прохоров же стал жалеть
народ, перерасходовал талоны против инструкции и получил закон "семь
восьмых", 10 лет. Макдональда ему простили за малограмотность, человеческого
сожаления не простили.
сапогами на перильцах кровати, смотря в облупленный потолок. Высказывался он
только когда генералов не было. Мне удивительно нравились некоторые его
рассуждения и выражения:
нужны, а кривую и пьяный ногой прочертит. Так и линия жизни.
сказал, что у колхоза продукты забирают по одной цене, а продают людям
совсем по другой. Но он видел и шире, "двухэтажность" денег во многом
раскрывается, она идёт черезо всю жизнь, государство платит нам деньги по
первому этажу, а расплачиваться мы везде должны по второму, для того и самим
надо откуда-то по второму получать, иначе прогоришь быстро.)
комнату -- комнатой уродов, но ни Прохорова, ни Орачевского отнести к уродам
не могу. Однако, из шести большинство уродов было, потому что сам-то я был
кто ж, как не урод? В моей голове, хотя уже расклоченные и разорванные, а
всё еще плавали обрывки путанных верований, лживых надежд, мнимых убеждений.
И разменивая уже второй год срока, я всё еще не понимал перста судьбы, на
что' он показывал мне, швырнутому на Архипелаг. Я всё еще поддавался первой
поверхностной развращающей мысли, внушенной спецнарядчиком на Пресне:
"только не попасть на общие! выжить!" Внутреннее развитие к общим работам не
давалось мне легко.
нашу комнату и тряхнул генерала Беляева за плечо, велел собираться "с
вещами". Ошалевшего от торопливой побудки генерала увели. Из Бутырок он еще
сумел переслать нам записку: "Не падайте духом! (То есть, очевидно, от его
отъезда.) Если буду жив -- напишу." (Он не написал, но мы стороной узнали.
Видимо, в московском лагере сочли его опасным. Попал он в Потьму. Там уже не
было термосов с домашним супом, и, думается, пайку он уже не обрезал с шести
сторон. А еще через полгода дошли слухи, что он очень опустился в Потьме,
разносил баланду, чтобы похлебать. Не знаю, верно ли; как в лагере
говорится, за что купил, за то и продаю.)
нормировщика вместо генерала, так и не научась малярному делу. Но и
нормированию я не учился, а только умножал и делил в своё удовольствие. Во
время новой работы у меня бывал и повод пойти бродить по строительству и
время посидеть на перекрытии восьмого этажа нашего здания, то есть как бы на
крыше. Оттуда обширно открывалась арестантскому взору -- Москва.
еще не было его, будущий Ленинский проспект. В нетронутой первозданности
видна была Канатчикова дача. По другую сторону -- купола Новодевичьего, туша
Академии Фрунзе, а далеко впереди за кипящими улицами, в сиреневой дымке --
Кремль, где осталось только подписать уже готовую амнистию для нас.
его почти попираемый нашими ногами, а -- навсегда недоступный.
меня зависти и желания спорхнуть на его улицы. Всё зло, державшее нас, было
сплетено здесь. Кичливый город, никогда еще так, как после этой войны, не
оправдывал он пословицы:
главная, а над нами такая же, где жили придурки зонные и откуда триумвират
бухгалтера Соломонова, кладовщика Бершадера и нарядчика Бурштейна правил
нашим лагерем. Там-то и решена была перестановка: Павлова от должности
заведующего производством тоже уволить и заменить на К. И вот однажды этот
новый премьер-министр въехал в нашу комнату (а Правдина перед тем, как он ни
выслуживался, [шуранули] на этап). Недолго после того терпели и меня:
выгнали и из нормировочной и из этой комнаты (в лагере, падая в общественном
положении, на вагонке, напротив, поднимаешься), но пока я еще был здесь, у
меня было время понаблюдать К., неплохо дополнившего нашу маленькую модель
еще одной важной послереволюционной разновидностью интеллигента.
(что называется "блестящий организатор"), по специальности инженер-строитель
(но как-то мало он эту специальность выказывал, только логарифмической
линейкой водил), имел десять лет по закону от 7 августа, сидел уже года три,
в лагерях совершенно освоился и чувствовал себя здесь так же нестесненно,
как и на воле. Общие работы как будто совершенно не грозили ему. Тем менее
был он склонен жалеть бездарную массу, обреченную именно этим общим. Он был
из тех заключённых, действия которых страшнее для зэков, чем действия
заядлых хозяев Архипелага: схватив за горло, он уже не выпускал, не ленился.
Он добивался уменьшения пайков (усугубления котловки), лишения свиданий,
этапирования -- только бы выжать из заключённых побольше. Начальство
лагерное и производственное равно восхищалось им.
лагеря. Это он на воле так научился [руководить], и оказалось, что лагерю
его метод руководства как раз под стать.
напоминает мне кого-то. Кого же? Да Леонида З-ва, моего лубянского
однокамерника! И главное, совсем не наружностью, нет, тот был кабановатый,
Конан-Дойль Артур
Суворов Виктор
Роллинс Джеймс
Лукин Евгений
Куликов Роман
Свержин Владимир