обернувшись к Нержину: -- [Волкодав прав, а людоед -- нет].
бомба атомная. Хочешь, тебя тут как собаку похоронит под лестницей, и семью
твою перекроет, и ещё мильён людей, но с вами -- Отца Усатого и всё
заведение их с корнем, чтоб не было больше, чтоб не страдал народ по
лагерях, по колхозах, по лесхозах? -- Спиридон напрягся, подпирая крутыми
плечами уже словно падающую на него лестницу, и вместе с ней крышу, и всю
Москву. -- Я, Глеба, поверишь? нет больше терпежу! терпежу -- не осталось! я
бы сказал, -- он вывернул голову к самолёту: -- А ну! ну! кидай! рушь!!
веки из невидящих глаз наплыло по слезе.
пятнышками квадратных усиков под носом прошёл лично после отбоя верхним и
нижним коридорами спецтюрьмы, разгоняя арестантов по комнатам спать (по
воскресеньям они ложились всегда неохотно). Он прошёл бы и второй раз, да не
мог отойти от молодой тугонькой фельдшерицы санчасти. Фельдшерица имела в
Москве мужа, но не было тому доступа к ней в запретную зону на целые сутки
её дежурства, и лейтенант очень рассчитывал сегодня ночью кое-чего добиться,
она же со смехом вырывалась и повторяла одно и то же:
помощника старшину. Старшина видел, что лейтенант до утра из санчасти не
выберется, проверять его не будет -- и не стал очень стараться укладывать
всех спать, потому что за много лет надоело и ему быть собакой и потому что
понимал он: взрослые люди, которым завтра на работу, поспать не забудут.
это могло способствовать побегу или бунту.
большом главном коридоре. Шёл первый час ночи, но они забыли о сне.
кончается русский обряд веселья.
воле с господствующим единым мнением власти.
Рубин и Сологдин уже перебрали и два других закона невинной диалектики, --
но ни за одну неровность не зацепясь, ни на одной спасительной площадочке не
замедля, их спор, ударяясь и ударяясь о груди их, скатывался в вулканическое
жерло.
его плечи, заострило лицо:
обещали бесклассовое общество?
невозможно -- и нагло обещали? Вы...
друг перед другом не отрекались ответить за всю человеческую историю.
худших и горших! И для этого надо было убивать столько миллионов людей?
приглушенно, забывая щадить противника, который рвётся его удушить.
(Громкость аргументов самому ему, как стороннику власти, не угрожала.)
увёртывайся! Класс новый, класс правящий -- есть или нет?
Рубин и сам видел этот класс. Потому что укоренение этого класса лишило бы
революцию всякого и единственного смысла.
лицу правоверного.
служебное! Сегодня -- князь, а завтра -- в грязь, разве не так?
сохраниться? -- "что прикажете завтра?" Дворянин мог дерзить власти как
хотел -- рождения отнять невозможно!
ваших -- ничто! Нет, ты вдумайся, что это за выводок! -- понятия о чести у
них нет, воспитания нет, образования нет, выдумки нет, свободу -- ненавидят,
удержаться могут только личной подлостью...
служебная, временная, что с отмиранием государства...
создано совсем не из-за [толстосумного окружения]! А -- чтобы жестокостью
скрепить свою противоестественность! И если б вы остались на Земле одни --
вы б своё государство ещё и ещё укрепляли бы!
скрыв. Тем большее высвобождение было -- открыто швырять свои взгляды
доступному соседу, и вместе с тем убеждённому большевику и, значит, за всё
ответственному.
веренице камер бесстрашно вызывал на себя всеобщее исступление гордым
заявлением, что он -- марксист, и от взглядов своих не откажется и в тюрьме.
Он привык быть овчаркою в стае волков, обороняться один против сорока и
пятидесяти. Его уста запекались от бесплодности этих столкновений, но он
обязан, обязан был объяснять ослеплённым их ослепление, обязан был бороться
с камерными врагами за них самих, ибо они в большинстве своём были не враги,
а простые советские люди, жертвы Прогресса и неточностей пенитенциарной
системы. Они помутились в своём сознании от личной обиды, но начнись завтра
война с Америкой, и дай этим людям оружие -- они почти все поголовно забудут
свои разбитые жизни, простят свои мучения, пренебрегут горечью отторгнутых
семей -- и повалят самоотверженно защищать социализм, как сделал бы это и
Рубин. И, очевидно, так поступит в крутую минуту и Сологдин. И не может быть
иначе! Иначе они были бы псами и изменниками.
этого.
просидевший ни за хрен, ни про хрен десять лет и повернувший оружие против
своих тюремщиков -- изменник родине! А немец, которого ты обработал и заслал
через линию фронта, немец, изменивший своему отечеству и присяге, --
передовой человек?
мой немец [за] социализм, а твой зэк против социализма! Разве это сравнимые
вещи?
чувства -- глаза Сологдина вытекли бы голубыми струйками, с такой
страстностью он вонзался в Рубина:
сгоряча сорвалось иностранное слово, но оно было хорошее, рыцарское, --
"цель оправдывает средства", а спросить вас в лоб -- признаёте его? -- я
уверен, что отречётесь! Отречётесь!
Лично для себя -- не принимаю, но если говорить в общественном смысле? За
всю историю человечества наша цель впервые столь высока, что мы можем и
сказать: она -- оправдывает средства, употреблённые для её достижения.
моментальный звонкий удар. -- Так запомни: чем выше цель, тем выше должны
быть и средства! Вероломные средства уничтожают и самую цель!
отрицаешь средства революционные?
Кто бы взялся составить только список убитых и расстрелянных? Мир бы
ужаснулся!
то безлюдной степью, то сверкающим городом, проносился их спор по тёмным и
светлым местам их памяти, и всё, что на мгновение выныривало -- бросало
неверный свет или неразборчивый гул на неудержимое качение их сцепленных
мыслей.
Рубин. -- А ты двенадцать лет киснешь по лагерям! А что ты видел раньше?
Патриаршьи Пруды? Или по воскресеньям выезжал в Коломенское?
сдерживаясь до придавленного звука, как будто его душили. -- Позор! Тебе --
позор! Сколько прошло людей в Бутырках, вспомни -- Громов, Ивантеев, Яшин,
Блохин, они говорили тебе трезвые вещи, они из жизни своей тебе всё
рассказывали -- так разве ты их слушал? А здесь? Вартапетов, потом этот, как
его...
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Эриксон Стивен
Володихин Дмитрий