тех пор, как он попал на Лубянку, он видел только ослепительный
электрический свет, близкие тесные стены и равнодушно-молчаливых тюремщиков.
Процедуры, одна другой нелепее, казались ему издевательскими. Он не видел,
что они составляли логическую осмысленную цепь: предварительный обыск
оперативниками, арестовавшими его; установление личности арестованного;
приём арестованного (заочно, в канцелярии) под расписку тюремной
администрацией; основной приёмный тюремный обыск; первая санобработка;
запись примет; медицинский осмотр. Процедуры укачали его, они лишили его
здравого разума и воли к сопротивлению. Его единственным мучительным
желанием было сейчас -- спать. Решив, что его пока оставили в покое, не
видя, как устроиться иначе, и приобретя за три первых лубянских часа новые
понятия о жизни, он поставил табуретку поверх тумбочки, на пол бросил своё
пальто из тонкого драпа с каракулевым воротником и лёг на него по диагонали
бокса. При этом спина его лежала на полу, голова круто поднималась одним
углом бокса, а ноги, согнутые в коленях, корчились в другом углу. Но первое
мгновение члены ещё не затекли -- и он ощущал наслаждение.
особенным нарочитым грохотом.
как Медуза в сновидении, женщина.
глазок, и ещё, и ещё раз.
камнеломом, в белом халате стоял на пороге.
за надзирателем. Он был до крайней степени измучен и плохо чувствовал
ногами, ровный ли под ним пол. Он не находил в себе сил к движению и готов
был бы тут же лечь посреди коридора.
коридор, погрязней, откуда открыли дверь в предбанник и, выдав кусок
бельевого мыла величиной меньше спичечной коробки, велели мыться.
комнат, обложенных кафелем, в этом же деревянном предбаннике, который
рядовому человеку показался бы вполне чистым, ему пришлось отвратительно
грязно. Он едва выбрал достаточно сухое место на скамье, разделся там, с
брезгливостью перешёл по мокрым решёткам, по которым было наслежено и
босиком и в ботинках. Он с удовольствием бы не раздевался и не мылся вовсе,
но дверь предбанника отперлась, и молотобоец в белом халате скомандовал ему
идти под душ.
прорезами была душевая. Над четырьмя решётками, которые Иннокентий тоже
определил как грязные, нависали четыре душа, дававшие прекрасную горячую и
холодную воду, также не оцененную Иннокентием. Четыре душа были
предоставлены для одного человека! -- но Иннокентий не ощутил никакой
радости (если б он знал, что в мире зэков чаще моются четыре человека под
одним душем, он бы больше оценил своё шестнадцатикратное преимущество).
Выданное ему отвратительное вонючее мыло (за тридцать лет жизни он не держал
в руках такого и даже не знал, что такое существует) он гадливо выбросил ещё
в предбаннике. Теперь за пару минут он кое-как отплескался, главным образом
смывая волосы после стрижки, в нежных местах коловшие его, -- и с ощущением,
что он не помылся здесь, а набрался грязи, вернулся одеваться.
обкарнанная одежда унесена, и только ботинки уткнулись носами под лавки.
Наружная дверь была заперта, глазок закрыт щитком. Иннокентию не оставалось
ничего другого, как сесть на лавку обнажённо скульптурным, подобно
родэновскому "Мыслителю", и размышлять, обсыхая.
"Внутренняя тюрьма" на спине и на животе и с такими же штампами вафельную
вчетверо сложенную квадратную тряпочку, о которой Иннокентий не сразу
догадался, что она считалась полотенцем. Пуговицы на белье были
картонно-матерчатые, но и их не хватало; были тесёмки, но и те местами
оборваны. Кургузые кальсоны оказались Иннокентию коротки, тесны и жали в
промежности. Рубаха, наоборот, попалась очень просторна, рукава спускались
на пальцы. Обменить бельё отказались, так как Иннокентий испортил пару тем,
что надел её.
Ему сказали, что верхняя одежда его в "прожарке". Слово это было новое для
Иннокентия. Даже за всю войну, когда страна была испещрена прожарками, --
они нигде не стали на его пути. Но бессмысленным издевательствам сегодняшней
ночи была вполне под стать и прожарка одежды (представлялась какая-то
большая адская сковорода).
мысли путались и мельчились: то об узких кальсонах, то о сковороде, на
которой лежал сейчас его китель, то о пристальном глазе, уступая место
которому часто отодвигался щиток глазка.
Хотелось лечь на что-нибудь сухое и нехолодное -- и так лежать без движения,
возвращая себе истекающие силы. Однако, голыми рёбрами на влажные угловатые
рейки скамьи (и рейки были вразгонку, не сплошь) он лечь не решался.
надзирателем стояла румяная широколицая девушка в гражданском. Стыдливо
прикрывая недостатки своего белья, Иннокентий подошёл к порогу. Велев
Иннокентию расписаться на копии, девушка передала ему розовую квитанцию о
том, что сего 26-го декабря Внутренней Тюрьмой МГБ СССР приняты от Володина
И. А. на хранение: часы жёлтого металла, • часов... • механизма...;
автоматическая ручка с отделкой из жёлтого металла и таким же пером;
заколка-брошь для галстука с красным камнем в оправе; запонки синего камня
-- одна пара.
вернулось холодное и в сохранности, китель же с брюками и верхняя сорочка --
измятые, поблекшие и ещё горячие.
Иннокентий.
чужом и неудобном Иннокентий опять отведен был в свой бокс •8.
кошечки.
о том, что сего 27-го декабря Внутренней Тюрьмой МГБ СССР приняты от
Володина И. А. сорочка нижняя шёлковая одна, кальсоны шёлковые одни,
подтяжки брючные и галстук.
Иннокентий сложил руки на тумбочке, положил на них голову и сделал попытку
сидя заснуть.
Тюрьмой МГБ СССР принято от Володина И. А. 123 (сто двадцать три) рубля.
дорогого коричневого костюма.
всё снова: Фамилия? Имя, отчество? Год рождения? Место рождения? -- после
чего пришедший приказал:
подавались вполголоса, чтоб не слышали другие боксы.
костюме провёл Иннокентия через главную выходную дверь ещё каким-то
коридором в большую комнату уже не тюремного типа -- со шторами, задёрнутыми
на окнах, с мягкой мебелью, письменными столами. Посреди комнаты Иннокентия
посадили на стул. Он понял, что его сейчас будут допрашивать.
фотокамеры, с двух сторон включили на Иннокентия яркий свет,
сфотографировали его один раз в лоб, другой раз в профиль.
руки, вываливал его мякотью о липкий чёрный валик, как бы обмазанный
штемпельною краской, отчего все пять пальцев стали чёрными на концах. Затем,
равномерно раздвинув пальцы Иннокентия, мужчина в синем халате с силой
прижал их к бланку и оторвал резко. Пять чёрных отпечатков с белыми
извилинами остались на бланке.
бланке было написано:
Херберт Фрэнк
Сертаков Виталий
Громыко Ольга
Володихин Дмитрий
Каргалов Вадим
Никитин Юрий