Чтение 160–й страницы книги ~В круге первом~

-- У тебя помазка нет, -- достал Рубин из кармана роскошный по
арестантским понятиям помазок с полированной пластмассовой ручкой, -- а я
всё равно дал обет не бриться до дня оправдания -- так возьми его!

Рубин никогда не говорил -- "день освобождения", ибо таковой мог означать
естественный конец срока, -- всегда говорил "день оправдания", которого он
должен же был добиться!

-- Спасибо, мужик, но ты так [ошарашился], что забыл лагерные порядки.
Кто же в лагере даст мне бриться самому?.. Ты мне книги сдать не поможешь?

И они стали сгребать и складывать книги и журналы. Окружающие разошлись.

-- Ну, как твой подопечный? -- тихо спросил Глеб.

-- Говорят, ночью арестовали. Главных двух.

-- А почему -- двух?

-- Подозреваемых. История требует жертв.

-- Может быть [тот] не попался?

-- Думаю, что схватили. К обеду обещают магнитные ленты с допросов.
Сравним.

Нержин выпрямился от собранной стопки.

-- Слушай, а зачем всё-таки Советскому Союзу атомная бомба? Этот парень
рассудил не так глупо.

-- Московский пижон, мелкий субчик, поверь. Нагрузившись множеством
томов, они вышли из лаборатории, поднялись по главной лестнице. У ниши
верхнего коридора остановились поправить рассыпающиеся стопки и передохнуть.

Глаза Нержина, все сборы блиставшие огнём нездорового возбуждения, теперь
потускнели и стали малоподвижны.

-- И вот, друже, -- протянул он, -- и трёх лет мы не пожили вместе, жили
всё время в спорах, издеваясь над убеждениями друг друга, -- а сейчас, когда
я теряю тебя, должно быть навсегда, я так ясно ощущаю, что ты -- один из
самых мне...

Его голос переломился.

Большие карие глаза Рубина, которые многим запоминались в искрах гнева,
теплились добротой и застенчивостью.

-- Так всё сошлось, -- кивал он. -- Давай поцелуемся, зверь.

И принял Нержина в свою пиратскую чёрную бороду. Тотчас за этим, едва
вошли они в библиотеку, их нагнал Сологдин. У него было очень озабоченное
лицо. Не рассчитав, он слишком хлопнул остеклённой дверью, отчего она
задребезжала, а библиотекарша оглянулась недовольно.

-- Так, Глебчик! Так! -- сказал Сологдин. -- Свершилось. Ты уезжаешь.

Нисколько не замечая рядом "библейского фанатика", Сологдин смотрел
только на Нержина.

Равно и Рубин не нашёл в себе примиряющего чувства к "докучному гидальго"
и отвёл глаза.

-- Да, ты уезжаешь. Жаль. Очень жаль.

Сколько они говаривали друг с другом на дровах, сколько спорили на
прогулках! А сейчас не у места и не у времени были правила мышления и жизни,
которые Сологдин хотел передать Глебу и не успел.

Библиотекарша ушла за полки. Сологдин малозвучно сказал:

-- Всё-таки ты свой скептицизм бросай. Это просто удобный приём, чтобы не
бороться.

Так же тихо ответил и Нержин:

-- Но твоё вчерашнее... о стране потерянной и косопузой... это ещё
удобнее. Я ничего не понимаю. Сологдин сверкнул голубизною и зубами:

-- Мы слишком мало с тобой говорили, ты отстаёшь в развитии. Но слушай,
время -- деньги. Ещё не поздно. Дай согласие остаться расчётчиком -- и я,
может быть, успею тебя оставить. Тут в одну группу. -- (Рубин удивлённо
метнул взглядом по Сологдину.) -- Но придётся [вкалывать], предупреждаю
честно.

Нержин вздохнул.

-- Спасибо, Митяй. Такая возможность у меня была. Но если вкалывать -- то
когда же развиваться? Что-то я и сам уже настроился на эксперимент. Говорит
пословица: не море топит, а лужа. Хочу попробовать пуститься в море.

-- Да? Ну, смотри, ну, смотри. Очень жаль, очень жаль, Глебчик.

Лицо Сологдина было озабочено, он торопился, только заставлял себя не
торопиться.

Так они стояли трое и ждали, пока библиотекарша с перекрашенными
волосами, сильно накрашенными губами и сильно напудренная, тоже лейтенант
МГБ, лениво сверялась в библиотечном формуляре Нержина.

И Глеб, переживавший разлад друзей, в полной тишине библиотеки тихо
сказал:

-- Друзья! Надо помириться!

Ни Сологдин, ни Рубин не повели головами.

-- Митя! -- настаивал Глеб.

Сологдин поднял холодное голубое пламя взгляда.

-- Почему ты обращаешься ко мне? -- удивился он.

-- Лёва! -- повторил Глеб.

Рубин посмотрел на него скучающе.

-- Ты знаешь, почему лошади долго живут? -- И после паузы объяснил: --
Потому что они никогда не выясняют отношений.

Исчерпав своё служебное имущество и дела по службе, понукаемый
надзирателем идти в тюрьму собираться, -- Нержин с ворохом папиросных пачек
в руках встретил в коридоре спешащего Потапова с ящичком под мышкой. На
работе Потапов и ходил совсем не так, как на прогулке: несмотря на хромоту,
он шёл быстро, шею держал напряжённо выгнутой сперва вперёд, а потом назад,
глаза щурил и смотрел не под ноги, а куда-то вдаль, как бы спеша головой и
взглядом опередить свои немолодые ноги. Потапову обязательно надо было
проститься и с Нержиным и с другими отъезжающими, но едва только он утром
вошёл в лабораторию, как внутренняя логика работы захватила его, подавив в
нём все остальные чувства и мысли. Эта способность целиком захватываться
работой, забывая о жизни, была основой его инженерных успехов на воле,
делала его незаменимым роботом пятилеток, а в тюрьме помогала сносить
невзгоды.

-- Вот и всё, Андреич, -- остановил его Нержин. -- Покойник был весел и
улыбался.

Потапов сделал усилие. Человеческий смысл включился в его глаза.
Свободной от ящика рукой он дотянулся до затылка, как если б хотел почесать
его.

-- Ку-ку-у...

-- Подарил бы вам, Андреич, Есенина, да вы всё равно кроме Пушкина...

-- И мы там будем, -- сокрушённо сказал Потапов.

Нержин вздохнул.

-- Где теперь встретимся? На котласской пересылке? На индигирских
приисках? Не верится, чтобы, самостоятельно передвигая ногами, мы могли бы
сойтись на городском тротуаре. А?..

С прищуром у углов глаз, Потапов проскандировал:

Для при-зра-ков закрыл я вежды.

Лишь отдалённые надежды

Тревожат сердце и-но-гда.

Из двери Семёрки высунулась голова упоённого Маркушева.

-- Ну, Андреич! Где же фильтры? Работа стоит! -- крикнул он раздражённым
голосом.

Соавторы "Улыбки Будды" обнялись неловко. Пачки "Беломора" посыпались на
пол.

-- Вы ж понимаете, -- сказал Потапов, -- икру мечем, всё некогда.

Икрометанием Потапов называл тот суетливый, крикливый,
безалаберно-поспешный стиль работы, который царил и в институте Марфино, и
во всём хозяйстве державы, тот стиль, который газеты невольно тоже
признавали и называли "штурмовщиной" и "текучкой".

-- Пишите! -- добавил Потапов, и оба засмеялись. Ничего не было
естественней сказать так при прощаньи, но в тюрьме это пожелание звучало
издевательством. Между островами ГУЛАГа переписки не было.

И снова, держа ящичек фильтров под мышкой, запрокинув голову вверх и
назад, Потапов помчался по коридору, почти вроде и не хромая.

Поспешил и Нержин -- в полукруглую камеру, где стал собирать свои вещи,
изощрённо предугадывая враждебные неожиданности шмонов, ожидающих его сперва
в Марфине, а потом в Бутырках.

Уже дважды заходил торопить его надзиратель. Уже другие вызванные ушли
или были угнаны в штаб тюрьмы. Под самый конец сборов Нержина, дыша дворовой
свежестью, в комнату вошёл Спиридон в своём чёрном перепоясанном бушлате.
Сняв большеухую рыжую шапку и осторожно загнув с угла чью-то неподалеку от
Нержина постель, обёрнутую белым пододеяльником, он присел нечистыми ватными
брюками на стальную сетку.

-- Спиридон Данилыч! Глянь-ка! -- сказал Нержин и перетянулся к нему с
книгой. -- Есенин уж здесь!

-- Отдал, змей? -- По мрачному, особенно изморщенному сегодня лицу
Спиридона пробежал лучик.

-- Не так мне книга, Данилыч, -- распространялся Нержин, -- как главное,
чтобы по морде нас не били.

-- Именно, -- кивнул Спиридон.

-- Бери, бери её! Это я на память тебе.

-- Не увезть? -- рассеянно спросил Спиридон.

-- Подожди, -- Нержин отобрал книгу, распахнул её, и стал искать
страницу. -- Сейчас я тебе найду, вот тут прочтёшь...

-- Ну, кати, Глеб, -- невесело напутствовал Спиридон. -- Как в лагере
жить -- знаешь: душа болит за производство, а ноги тянут в санчасть.

-- Теперь уж я не новичок, не боюсь, Данилыч. Хочу попробовать работнуть.
Знаешь, говорят: не море топит, а лужа.

И тут только, всмотревшись в Спиридона, Нержин увидел, что тому сильно не
по себе, больше не по себе, чем только от расставания с приятелем. И тогда
он вспомнил, что вчера за новыми стесненьями тюремного начальства,