Чтение 3–й страницы книги ~В круге первом~

стене висела на серой бумаге инструкция во многих пунктах.

По этой инструкции, предусматривавшей и предупреждавшей все возможные
случаи нарушений и отклонений при подслушивании и записывании разговоров
американского посольства, дежурить долженствовало двоим: одному безотрывно
слушать, не снимая наушников, второму же никуда не удаляться из комнаты,
кроме как в уборную, и каждые полчаса подменять товарища.

Невозможно было ошибиться, работая по этой инструкции.

Но по трагическому противоречию между идеальным совершенством
государственных устройств и жалким несовершенством человека, инструкция в
этот раз была нарушена. Не потому, что дежурившие были новички, но потому,
что имели они опыт и знали, что никогда ничего особенного не случается. Да
ещё и канун западного рождества.

Одного из них, широконосого лейтенанта Тюкина, в понедельник на
политучёбе непременно должны были спрашивать, "кто такие друзья народа и как
они воюют с социал-демократами", почему на втором съезде надо было
размежеваться, и это правильно, на пятом объединиться, и это снова
правильно, а с шестого съезда опять всяк себе, и это опять-таки правильно.
Нипочём бы Тюкин не стал читать с субботы, мало надеясь запомнить, но в
воскресенье после его дежурства намечали они с сестриным мужем крепко
заложить, в понедельник утром с опохмелу эта мура тем более в голову не
полезет, а парторг уже пенял Тюкину и грозил вызвать на бюро. Да главное-то
было не ответить, а представить конспект. За всю неделю Тюкин не выбрал
времени и сегодня весь день откладывал, а теперь, попросив товарища дежурить
пока без смены, приудобился в уголку при настольной лампе и выписывал из
"Краткого курса" к себе в тетрадь то одно место, то другое.

Верхнего света они ещё не успели зажечь. Горела дежурная лампа у
магнитофонов. Кучерявый лейтенант Кулешов с пухленьким подбородком сидел с
наушниками и скучал. Ещё с утра заказывали покупки, а после обеда посольство
как заснуло, ни одного звонка.

Долго просидев так, Кулешов надумал посмотреть нарывы на левой ноге. Эти
нарывы вспыхивали всё новые и новые от неизвестных причин, их мазали
зелёнкой, цинковой и стрептоцидовой мазью, но они не заживали, а расширялись
под струнами. Боль уже мешала при ходьбе. В клинике МГБ его уже назначили на
консультацию к профессору. А недавно Кулешов получил квартиру новую, и жена
ждала ребёнка -- и такую складную жизнь эти нарывы отравляли.

Кулешов совсем снял тугие наушники, давившие уши, перешёл удобнее к
свету, засучил левую трубку брюк и кальсон и стал осторожно ощупывать и
обламывать края струпов. При надавливании их насачивалась бурая сукровица.
Так больно, что отдавалось в голову, это захватило его внимание. В первый
раз его прострельнуло от мысли, что здесь не нарывы, а... а... Какое-то
пришло на память где-то слышанное страшное слово: гангрена?.. и ещё
как-то...

Так он не сразу заметил, что катушки магнитофона бесшумно кружатся,
включённые автоматически. Не снимая обнажённой ноги с подставки, Кулешов
дотянулся до наушников, приложил к одному уху и услышал:

-- А откуда я знаю, что ви говорить правду?

-- А вы понимаете, чем я рискую?

-- Атомная бомба? А кто такой ви? Назовите ваш фамилия.

АТОМНАЯ БОМБА!!! Повинуясь порыву такому же бессознательному, как
схватиться за опору, падая, Кулешов вырвал штырь коммутатора, этим
разъединил телефоны -- и тут только сообразил, что вопреки инструкции, не
засёк номера абонента.

Первое движение было -- обернуться. Тюкин строчил конспект и не видал
ничего. Тюкин-то был друг, но ведь Кулешову вменялось контролировать Тюкина,
значит и тому.

Дрожащими пальцами переключив на обратную перемотку, а в цепь посольства
включив запасной магнитофон, Кулешов сперва подумал стереть запись и скрыть
свою оплошность. Но тут же вспомнил, как начальник не раз говорил, что
работа их поста дублируется автоматической записью ещё в одном месте -- и
откинул вздорную мысль. Конечно дублируется, и за укрытие такого разговора
-- расстреляют!

Лента перемоталась. Он включил прослушивание. Преступник очень торопился,
волновался. Откуда он мог говорить? Конечно, не из частной квартиры. Да вряд
ли и с работы. В посольства всегда стараются из автоматов.

Раскрыв список автоматов, Кулешов торопливо выбрал телефон на входной
лестнице метро "Сокольники".

-- Генка! Генка! -- хрипло позвал он, спуская брючину. -- Аврал! Звони в
оперативку! Может, ещё захватят!..

-- Новички!

-- Новичков привезли!

-- Откуда, товарищи?

-- Приятели, откуда?

-- А что это у вас на груди, на шапке -- пятна какие-то?

-- Тут наши номера были. Вот на спине ещё, на колене. Когда из лагеря
отправляли -- спороли.

-- То есть, как -- [номера]?!

-- Господа, позвольте, в каком веке мы живём? На людях -- номера? Лев
Григорьич, позвольте узнать, это что -- [прогрессивно]?

-- Валентуля, не генерируйте, идите ужинать.

-- Да не могу я ужинать, если где-то люди ходят с номерами на лбу!

-- Друзья! Дают "Беломор" по девять пачек за вторую половину декабря.
Имеете шанс! [На цырлах]!

-- Беломор-"Ява" или Беломор-"Дукат"?

-- Пополам.

-- Вот стервы, "Дукатом" душат. Буду министру жаловаться, клянусь.

-- А что за комбинезоны на вас? Почему вы все здесь как парашютисты?

-- Форму ввели. Раньше шерстяные костюмы выдавали, пальто драповые,
теперь зажимают, гады.

-- Смотри, новички!

-- Новичков привезли.

-- Э! орлы! Что вы, живых зэков не видели? Весь коридор загородили!

-- Ба! Кого я вижу! Доф-Донской!? Да где же вы были, Доф? Я вас в сорок
пятом году по всей Вене, по всей Вене искал!

-- А ободранные, а небритые! Из какого лагеря, друзья?

-- Из разных. Из Речлага...

-- ... из Дубровлага...

-- Что-то я, девятый год сижу -- таких не слышал.

-- А это новые, Особлаги. Их учредили только с сорок восьмого.

-- У самого входа в венский Пратер меня загребли и -- в [воронок].

-- Подожди, Митек, давай новичков послушаем...

-- Гулять, гулять! На свежий воздух! Новичков опросит Лев, не беспокойся.

-- Вторая смена! На ужин!

-- Озёрлаг, Луглаг, Степлаг, Камышлаг...

-- Можно подумать, в МВД сидит непризнанный поэт. На поэму не разгонится,
на стихотворение не соберётся, так даёт поэтические названия лагерям.

-- Ха-ха-ха! Смешно, господа, смешно! В каком веке мы живём?

-- Ну, тихо, Валентуля!

-- Простите, как вас зовут?

-- Лев Григорьич.

-- Вы сами тоже инженер?

-- Нет, я филолог.

-- Филолог? Здесь держат даже филологов?

-- Вы спросите, кого здесь [не] держат? Здесь математики, физики, химики,
инженеры-радисты, инженеры по телефонии, конструкторы, художники,
переводчики, переплётчики, даже одного геолога по ошибке завезли.

-- И что ж он делает?

-- Ничего, в фотолаборатории пристроился. Даже архитектор есть. Да какой!
-- самого Сталина домашний архитектор. Все дачи ему строил. Теперь с нами
сидит.

-- Лев! Ты выдаёшь себя за материалиста, а пичкаешь людей духовной пищей.
Внимание, друзья! Когда вас поведут в столовую, -- там на последнем столе у
окна мы для вас составили тарелок десятка три. Рубайте от пуза, только не
лопните!

-- Большое вам спасибо, но зачем вы отрываете от себя?

-- Ничего не стоит. Кто ж нынче ест селёдку мезенского засола и пшённую
кашу! Пошло.

-- Как вы сказали? Пшённая каша -- пошло? Да я пять лет пшённой каши не
видел!

-- Наверно, не пшённая, наверно магара?

-- Да вы с ума сошли -- магара! Попробовали б они нам магару! Мы б им...

-- А как сейчас на пересылках кормят?

-- На челябинской пересылке...

-- На челябинской-новой или челябинской-старой?

-- По вашему вопросу видно знатока. На новой...

-- Что там, по-прежнему ватер-клозеты на этажах экономят, а зэки
оправляются в параши и носят с третьего этажа?

-- По-прежнему.

-- Вы сказали -- [шарашка]. Что значит -- шарашка?