бродил от машины к машине, наклонялся, поднимался, что-то смотрел. Больше не
было никого.
двор. Иннокентий хромал. Снова было жарко. Они спустились к реке опять.
оба жребия. Кажется, это было шоссе.
станцию опять.
слышно, как можно помочь друг Другу.
помыть.
смотреть на дорогу.
брезентом. До горы не было видно им конца, и на другую гору ушла голова
колонны. Были машины с антеннами, техобслуживания, с бочками "огнеопасно"
или с прицепными кухнями. Расстояния между машинами точно выдерживались
метров по двадцать -- и не менялись, так аккуратно они шли, не давая
бетонному мосту умолкнуть. В каждой кабине с военным шофёром ещё сидел
сержант или офицер. И под брезентами сидели многие военные: в откидные
окошки и сзади виднелись их лица, равнодушные к покинутому месту и к
мимобежному, и к тому, куда гнали их, застылые в сроке службы.
пока стихло.
деревянного.
-- Но ты же всё обещал мне объяснить -- и ничего не объясняешь!
карандаш. И на сырой земле начертил круг.
второй. -- Он захватил шире. -- Это -- человечество. И кажется, что первый
входит во второй? Нич-чего подобного! Тут заборы предрассудков. Тут даже --
колючая проволока с пулемётами. Тут ни телом, ни сердцем почти нельзя
прорваться. И выходит, что никакого человечества -- нет. А только отечества,
отечества, и разные у всех...
лёгкостью заполнила их: происхождение её было безупречно, жизнь -- не
протяжённа, освещена ровным светом благополучия и свободна от поступков,
порочащих гражданина.
окончила институт и переступила порог вахты таинственной зоны Марфина.
пугающий инструктаж у темнолицего майора Шикина.
империализма и американской разведки, нипочём продававших свою родину.
изготовлявшая множество электронных трубок по заказам остальных лабораторий.
Трубки сперва выдувались в соседней маленькой стеклодувной; а затем в
собственно-вакуумной, большой полутёмной комнате, обращённой на север,
откачивались тремя гудящими вакуумными насосами. Насосы, как шкафы,
перегораживали комнату. Даже днём здесь горели электрические лампы. Пол был
выложен каменной плиткой -- и постоянно стоял гул от шагов людей, от
передвига стульев. У каждого насоса сидел или похаживал свой вакуумщик,
заключённый. В двух-трёх местах за столиками ещё сидели заключённые. А из
вольных были только одна девушка Тамара, да начальник лаборатории, капитан.
был толстенький немолодой еврей с каким-то налётом равнодушия. Ничем уже
больше не стращая Клару, он кивнул ей идти за собой, а на лестнице спросил:
разоблачат, что она невежда, и будут над ней смеяться.
в синих комбинезонах. Она даже глаза поднять боялась.
насосов -- у них был срочный заказ, и их вторые сутки не пускали спать. Но у
среднего насоса арестант лет за сорок, с плешиной, запущенно-небритый,
остановился, раскрылся в улыбке и сказал:
что Клара только усилием лица удержалась от ответной улыбки.
остановился. Это был совсем юноша с весёлым, чуть плутоватым лицом и
невинными глазами. Его взгляд на Клару выражал такое чувство, будто он
застигнут врасплох. Таким взглядом ещё никогда в жизни ни один молодой
человек на Клару не смотрел.
особенно громко гудел, -- высокий нескладный мужчина, сам поджарый, а с
отвислым животом, презрительно посмотрел на Клару издали и ушёл за шкаф,
словно чтоб не видеть подобной мерзости.
вольными, при входе начальства нарочно включал какой-нибудь гуд, чтоб надо
было его перекрикивать. За наружностью своей он откровенно не следил, мог
прийти с отрывающейся на брюках пуговицей, ещё висящей на длинной нитке, с
дырой на спине, или вдруг начинал при девушках чесаться под комбинезоном. Он
любил говорить:
что он ничуть не обижался. Он был из тех, кого психологи называют
"солнечными натурами", а в народе говорят -- "рот до ушей, хоть завязки
пришей". В последующие недели наблюдая за ним, Клара заметила, что он
никогда не жалел ни о чём пропавшем, будь то завалившийся карандаш или вся
его погибшая жизнь, ни на кого и ни на что не сердился, в равной мере и не
боялся никого. Он был всамделишный хороший инженер, только
моторист-авиационник, в Марфино был завезен по ошибке, но прижился здесь и
не рвался в другое место, справедливо считая, что вряд ли там будет лучше.
рассказать что-нибудь:
в руки суют, -- широко улыбался он. -- Дерьмом никто не торговал. Сапоги --
так сапоги, десять лет без починки носишь, а с починкой -- пятнадцать.
Кожу-то на головках не обрезали, как сейчас, а напускали, чтобы под ногой
вкруговую сходилась. Ещё эти были... как они назывались?.. красные расписные
на спиртовой подошве -- это ж не сапоги, это душа вторая! -- Весь он
растаивал в улыбке и жмурился как на слабое тёплое солнышко. -- Или,
например, на станциях... Никогда на полу не лежали, по суткам никогда за
билетами не душились. Приходи за минуту, покупай, садись, всегда вагоны
свободные. Поезда гоняли -- не экономили... Вообще -- просто, очень просто
жилось...
выходил на эти рассказы из тёмного угла, где его письменный стол был надёжно
укрыт от начальства. Он становился посреди комнаты, смотрел как-то избоку,
выкаченными глазами, а очки были спущены на нос:
нужно качать.
построен, говорят.
теперь вот день и ночь откачиваем?
шаркая, уходил в свой угол.
не ходила.
приходить один день с утра и быть до шести вечера, а другой день после обеда
и -- до одиннадцати ночи. Капитан же был всегда с утра, потому что днём его
могло требовать начальство; вечерами он никогда не приходил, не ставя своей
целью служебное продвижение. Главная задача девушек была -- дежурство, то
есть, слежка за заключёнными. Помимо того, "для развития", начальник поручал
им мелкие несрочные работы. С Тамарой Клара встречалась всего часа два в
день. Тамара работала на объекте больше года и обращалась с заключёнными
непринуждённо. Кларе даже показалось, что с одним из них она довольна
коротка и носит ему книги, но обменивали они их незаметно. Кроме того, тут
же, в институте, Тамара ходила на кружок английского языка, где учились
вольные, а преподавали (конечно, бесплатно, и в этом состояла выгода) --
заключённые. Тамара быстро рассеяла страхи Клары, что эти люди могут
причинить что-нибудь ужасное.
Ларссон Стиг
Лондон Джек
Адамов Григорий
Акунин Борис
Шилова Юлия
Влодавец Леонид