квадрате", полагая, что минус в квадрате...
захлёбываясь и торопясь, как ребёнок за столом у взрослых, вступил
Прянчиков. Он ни в чём не был ниже своих собеседников, соображал мгновенно,
был остроумен и привлекал открытостью. Но не было в нём мужской выдержки,
внешнего достоинства, от этого он выглядел на пятнадцать лет моложе, и с ним
обращались как с подростком. -- Ведь это же проверено: нас предаёт именно
тот, кто с нами ест из одного котелка! У меня был близкий друг, с которым мы
вместе бежали из гитлеровского концлагеря, вместе скрывались от ищеек...
Потом я вошёл в семью крупного бизнесмена, а его познакомили с одной
французской графиней...
для него неотразимое очарование.
репатриацию, и я, конечно, не только сам не поехал, но и отговаривал всех
наших идиотов, -- вдруг встречаю этого моего лучшего друга. И представьте:
именно он и предал меня! отдал в руки гебистов!
расспрашивать, как это пленники женились на графинях.
вполне можно было дружить, был в Европе в сорок пятом году фигурой
объективно реакционной, и то, что он называл предательством со стороны друга
(то есть, что друг помог Прянчикову против силы вернуться на родину), было
не предательством, а патриотическим долгом.
вручали каждому репатрианту:
распоряжение президиума Верховного Совета не подвергать судебным
преследованиям даже тех репатриантов, кто служил в немецкой полиции.
Книжечки эти, изящно изданные, со многими иллюстрациями, с туманными
намёками на какие-то перестройки в колхозной системе и в общественном строе
Союза, отбирались потом во время обыска на границе, а самих репатриантов
сажали в воронки и отправляли в контрразведку. Потапов своими глазами читал
такую книжечку, и хотя сам он вернулся независимо от всякой книжечки, его
особенно надсаждало это мелкое гадкое жульничество огромного государства.
пустые разговоры. Но ведь как-то надо было всю эту ораву загрести назад.
выварились в потоке пленников, текших из Европы, будто и сами четыре года
протаскались в плену, и теперь они мало интересовались репатриантскими
рассказами. Тем дружнее на своём конце стола они натолкнули Кондрашёва на
разговор об искусстве. Вообще-то Рубин считал Кондрашёва художником
малозначительным, человеком не очень серьёзным, утверждения его -- слишком
внеэкономическими и внеисторическими, но в разговорах с ним, сам того не
замечая, черпал живой водицы.
Искусство было для него -- единственный способ жить. Всё, что было вокруг
него -- пейзаж, предмет, человеческий характер или окраска, -- всё звучало в
одной из двадцати четырёх тональностей, и без колебаний Кондрашёв называл
эту тональность (Рубину был присвоен "до минор"). Всё, что струилось вокруг
него -- человеческий голос, минутное настроение, роман или та же тональность
-- имели цвет, и без колебаний Кондрашёв называл этот цвет (фа-диез-мажор
была синяя с золотом).
были крайние пристрастия и противострастия его, самые непримиримые суждения.
Он был поклонник Рембрандта и ниспровергатель Рафаэля. Почитатель Валентина
Серова и лютый враг передвижников. Ничего не умел он воспринимать
наполовину, а только безгранично восхищаться или безгранично негодовать. Он
слышать не хотел о Чехове, от Чайковского отталкивался, сотрясаясь ("он
душит меня! он отнимает надежду и жизнь!"), -- но с хоралами Баха, но с
бетховенскими концертами он так сроден был, будто сам их и занёс первый на
ноты.
природе или нет.
отвечал Кондрашёв. Голос его был молод, в волнении переливался и, если
закрыть глаза, можно было подумать, что спорит юноша. -- Если, честно следуя
природе, вы изобразите всё так, как видите, -- разве это будет всё? А пение
птиц? А свежесть утра? А эта невидимая, но обливающая вас чистота? Ведь
вы-то, рисуя, воспринимаете их, они входят в ваше ощущение летнего утра --
как же их сохранить и в картине? как их не выбросить для зрителя? Очевидно,
надо их восполнить! -- композицией, цветом, ничего другого в вашем
распоряжении нет.
пейзаж (и всякий портрет) начинаешь с того, что любуешься натурой и думаешь:
ах, как хорошо! ах, как здорово! ах, если бы удалось сделать так, как оно
есть! Но углубляешься в работу и вдруг замечаешь: позвольте! позвольте! Да
ведь там, в натуре, просто нелепость какая-то, чушь, полное несообразие! --
вот в этом месте, и ещё вот в этом! А должно быть вот как! вот как!! И так
пишешь! -- задорно и победно Кондрашёв смотрел на собеседников.
Рубин. -- Вы станете делать из живых людей ангелов и дьяволов, что вы,
кстати, и делаете. Всё-таки, если пишешь портрет Андрей Андреича Потапова,
то это должен быть Потапов.
-- Внешне -- да, он должен быть похож, то есть пропорции лица, разрез глаз,
цвет волос. Но не опрометчиво ли считать, что вообще можно знать и видеть
действительность именно такою, какова она есть? А особенно --
действительность духовную? Кто это -- знает и видит??.. И если, глядя на
портретируемого, я разгляжу в нём душевные возможности выше тех, которые он
до сих пор проявил в жизни -- почему мне не осмелиться изобразить их? Помочь
человеку найти себя -- и возвыситься?!
Нержин. -- Фома просто не знает, с кем он имеет дело!
Кондрашёв никогда не сдвигающимися с носа очками. -- Да я вам больше скажу:
не только портретирование, но всякое общение людей, может быть всего-то и
важней этой целью: то, что увидит и назовёт один в другом -- в этом другом
вызывается к жизни!! А?
здесь, как нигде, не существует.
и только верхняя койка над ним не давала ему размаха. -- А вы, Лев
Григорьич, а вы? Вы тоже необъективны, но считаете себя объективным, а это
гораздо хуже! Моё преимущество перед вами в том, что я необъективен -- и
знаю это! И ставлю себе в заслугу! И в этом моё "я"!
объективен?
никогда никто не будет! Даже всякий акт познания имеет эмоциональную
предокраску -- разве не так? Истина, которая должна быть последним итогом
долгих исследований, -- разве эта сумеречная истина не носится перед нами
ещё д о всяких исследований? Мы берём в руки книгу, автор кажется нам
почему-то несимпатичен, -- и мы ещё до первой страницы предвидим, что
наверное она нам не понравится -- и, конечно, она нам не нравится! Вот вы
занялись сравнением ста мировых языков, вы только-только обложились
словарями, вам ещё на сорок лет работы -- но вы уже теперь уверены, что
докажете происхождение всех слов от слова "рука". Это -- объективность?
тоже -- как было сердиться на этого чистейшего человека!
Я уверен, что он ещё не начинал никаких экономических анализов, ещё не
собрал никаких статистических таблиц, а уже знал, что при капитализме
рабочий класс есть абсолютно нищающий, и самая лучшая часть человечества и,
значит, ему принадлежит будущее. Руку на сердце, Лёвка, скажешь -- не так?
результат...
это бессмысленное слово "прогресс"!
в семнадцатом веке Рембрандт -- и сегодня Рембрандт, пойди перепрыгни! А
техника семнадцатого века? Она нам сейчас дикарская. Или какие были
Шилова Юлия
Шломо Вульф
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Пехов Алексей
Круз Андрей