Фомка отстегнул повод и показал Сигею палец. Сигей опустился на четвереньки,
пригнул книзу крутолобую башку и вдруг сделал четыре стремительных прыжка в
сторону от тропы. Из-под снега с шумом стали подниматься дремлющие в нем
тетерева. Сигей метнулся к ним и схватил черно-синего, лирохвостого черныша.
Мелькнули белые подкрылья тетерева, раздался хруст его костей.
- Апорт! - скомандовал князь.
Сигей подбежал, протянул птицу. Михаил Саввич взял еще подрагивающего черныша за
ноги, встряхнул. Черное перо лучилось и играло на морозном солнце, надбровья
алели, нежнейший белый пух виднелся в подкрыльях. Было странно видеть эту
красивую теплую птицу зимой, на фоне застывшего под снегом леса.
- Кинь потрох, заслужил! - приказал князь Степану, отдавая ему птицу.
Степан концом своего огромного ножа вмиг вспорол чернышу брюхо, выдрал
розово-перламутровые кишки и метнул Сигею. Давило поймал их налету и, к зависти
Ноздри и Шкворня, проглотил в мгновенье ока.
- Ну, теперь - всем тихо! - скомандовал старый князь, и Борис почувствовал
нарастающие удары своего сердца,
"Хоть бы мой Шкворень задавил!" - взмолился он и потрепал плосконосого, рыжего
Шкворня по жестким, как солома, волосам.
Шкворень улыбнулся во весь свой щербатый рот и проговорил хриплым басом:
- Отрепь, отрепь, полостель.
Подошли к берлоге.
Медведь залег в низине, поросшей кустами и молодым ельником.
Старый князь и Ванька расставили мужиков-обложиников, Степан подал господам две
рогатины со стальными наконечниками. Трое мужиков раздали давилам давилки, или
по-охотничьи - дубовые рукавицы, - шесть дубовых комельев с выдолбленными внутри
ухватками. Давиды надели их на руки.
Старый князь с Ноздрей встал прямо перед берлогой, Степан с Сигеем по левую руку
от него, Борис со Шкворнем по правую,
Мужики в долгополых сермяжных тулупах, как ратники на поле брани, выстроились
вперемешку с елками по ту сторону берлоги и выставили вперед рогатины.
- Держи! - подмигнул старый князь Борису и кивнул Степану. - С Богом!
Степан достал из пазухи пороховую бомбу, закатанную в тесто, чиркнул кресалом,
запалил и кинул почти точно в отдушник берлоги.
Все замерли.
"Господи, помоги мне!" - успел подумать Борис, отстегивая повод Шкворня.
Бомба рванула не сильно, подняв кверху хлопья снега. Сизое облако дыма повисло
над берлогой, и несравнимый ни с чем запах пороховой гари ударил всем в ноздри.
Борису вмиг показалось, что медвежья морда, раздвигая дым, движется на него, но
берлога не пошевелилась.
"Неужели ошибся Сиволай?" - подумал Борис, как вдруг, потемневший от пороха снег
вздыбился кверху и огромный худой медведь легко выскочил из берлоги на
обложников.
- Держи! - высоким женским голосом крикнул им старый князь.
Раздался треск ломающихся рогатин, медведь кинулся вправо, взбив тучу сверкающей
на солнце снежной пыли, на него прыгнул спущенный Степаном Сигей, но
промахнулся; зверь сжался в бурый комок, стремительным прыжком перемахнул
копошащегося в снегу Сигея и рванулся между старым князем и Борисом, Не помня
себя, Борис отпустил ошейник рвущегося вперед Шкворня и закричал, оглушая самого
себя:
- Дави!!
Шкворень прыгнул и с размаха обрушил на голову медведя сразу обе дубовые
рукавицы. Медведь встряхнулся, встал на задние лапы и пошел на него. Шкворень
размахнулся и нанес медведю страшный удар в грудь, способный перебить хребет
быку. Медведь хрюкнул и двинул нападавшего лапой. Шкворень отлетел прочь. Но
слева на зверя уже летел Ноздря, - мелькнула давилка, раздался звон промерзлого
дерева и оглушенный, но не сбитый медведь завертелся на месте, рыча и
отмахиваясь лапами. Очухавшийся Шкворень поднялся и со зверским лицом кинулся на
зверя.
Раздался протяжный вопль Сигея: "порууут!" и его давилки врезались медведю в
спину. Давилы взяли медведя в треугол и принялись месить без разбору. Зверь сел,
наконец, на гачи и яростно отмахивался, прижав короткие уши и скаля не
по-медвежьи длинную, словно внезапно вытянувшуюся морду.
- Сидит! - все тем же бабьим фальцетом выкрикнул старый князь, рванувшись с
рогатиной вперед, но увы, зацепившись под снегом за валежник.
Степан и Ванька поспешили к медведю, но, как показалось Борису, ноги их, как в
известном каждому человеку кошмарном сне, стали гнуться, словно лыко, и вязнуть
в снегу. Волосы зашевелились под смушковой шапкою Бориса, необъяснимый ужас
происходящего подтолкнул его и, с рогатиной наперевес, он кинулся к месту
схватки. Давилы, визжа, причитая и крича, окучивали вертящегося на гачах
медведя, голые спины их мелькали перед Борисом. С трудом найдя просвет между
этими спинами, он зарычал как зверь и вонзил острогу в мохнатое вертящееся тело,
Медведь заревел, дернулся; сжимавшие древко руки Бориса сразу ощутили
нечеловеческую силу зверя, - дубовая рогатина выгнулась дугой, затрещала и
сломалась как спичка. Медведь взмахнул когтистыми лапами, отшвырнул Шкворня и
Ноздрю и поворотил к Борису умную и страшную морду со слезящимися стариковскими
глазками и черным свиным пятаком носа. Морда эта стала стремительно вытягиваться
и расти, раздвигая все вокруг - и облитый солнцем заснеженный лес, и высокое
синее небо, и звенящий чистый морозный воздух, и копошащихся давил с их
деревяшками и голосами, - от морды пошел густой запах прелой земли, мокрые
вислые губы разошлись, обнажая нежно-розовые десна с белесой сыпью и мощные
кривые пожелтелые зубы, янтарем засверкавшие на солнце. Рука Бориса потянулась к
ятагану и только успела сжать маленькую, как бы игрушечную и ненастоящую
костяную рукоятку совсем бесполезного оружия, но Ванька Сиволай уже был позади
зверя: широкое каленое лезвие его рогатины вошло в горбатую спину медведя и
Борис услышал, как под слоем сала треснули позвонки.
Медведь отчаянно зарычал и рванулся, но по этому реву и отчаянному движению
стало ясно, что ему конец. Давилы с новой силой набросились на него. Борис
вытянул ятаган из ножен и стоял с ним, не зная, как подступиться к зверю.
- Пади! - раздался крик старого князя и, по-стариковски тяжело дыша, Михаил
Саввич воткнул свою рогатину в медвежью шею, едва не задев вихрастой головы
Шкворня. Этот удар оказался завершающим - медведь рухнул и уже не поднимался.
Подоспел Степан, запоздало размахнулся, но его узкая, как половецкое копье,
рогатина вошла уже в смертельно вздрагивающее тело - медведь испустил дух.
Валко подбежали сермяжные обложники, Фомка и Степан оттащили разъяренных давил.
Старый князь вытянул свою рогатину из туши, кинул в снег, подошел к сыну, обнял
и поцеловал, щекоча редкими заледеневшими усами:
- Ай-да молодец, mon cher ami! Коли б не ты - ушел бы, разбойник! Tres bien!
Perforatio pectoris, благодетели сиволапые! Подарю тебе голову! Голову на стену!
Шкворушко! Шкворушко, герой наш ратоборец!
Фомка отпустил ошейник визжащего Шкворня, давило прыгнул к старику и восторженно
завертелся у его ног своим голым, порозовевшим на морозе телом. Из разорванного
плеча его обильно текла кровь.
- Удержал, удержал, родимый! Ишь, порвал как тебя, побродяга! Степан! Прижми
его!
Степан наступил валенком Шкворню на спину, придавив его к снегу. Старый князь
достал свою фляжку, склонился над Шкворнем и вылил всю кориандровую настойку на
разорванное плечо.
Давило завизжал. Михаил Саввич вытянул из рукава полушубка свой кружевной
батистовый платок и умело перетянул раненое плечо давилы. Тонкий батист тотчас
намок кровью. Князь оглянулся, подозвал мужика:
- Скидавай тулуп!
Мужик разделся, оставшись в косоворотке и козлиной душегрейке.
- А ну - рви подол да вяжи ему плечо! - приказал старик. - Чай, не chair a
canon... Бориска! - он завертел головой и обнял сына. - Как мы, а? Ухватили,
благодетели запечные! Ну, пошли глянем!
Охотники обступили поверженного зверя.
Медведь лежал навзничь, уставившись открытыми глазками в небо и раскинув свои
совсем еще недавно могучие лапы с черными полированными когтями, словно
собираясь с силой, чтобы встать и сгрести в охапку весь этот чистый, морозный и
яркий мир, не понятно для чего потревоживший его сон, навалившийся на него и
лишивший его жизни.
"Погодите немного, вот я сейчас", - словно говорил вид этого лежащего на снегу
медведя.
Из узкой клиновидной груди его торчал обломок рогатины Бориса; густая, вишневого
тона кровь сочилась из-под лезвия, поблескивая на солнце и пропадая в медвежьей
шерсти.
Соня, убери молоток из шкапа.
XIV
После охоты отец и сын Арзамасовы с аппетитом отобедали, распив бутылку бордо.
Молодой князь пошел спать, старый - обдирать со Степаном медведя, класть мазь на
рану Шкворню, вместо слегшего в горячке управляющего толковать с пильщиками льда
для ледника, указать бабам куда пересыпать прошлогодний ячмень, точить со
столяром фигурку шахматного ферзя, взамен обглоданной борзым кобелем Разгоном, -
и так до самого вечера.
Вечером же была устроена баня.
Старый князь выпарился как всегда первым и в одиночку Борис пошел после него.
Баня в имении Арзамасовых была особенная, если не сказать больше. Двадцать пять
лет назад покойная супруга Михаила Саввича Мария Федоровна, проведшая с мужем
шесть лет в Париже, где он служил по дипломатическому ведомству, сразу по
приезде в Поспелове приказала выстроить возле пруда турецкую баню. Ее строили по
проекту грека-архитектора силами поспеловских мужиков почти полтора года,
наконец построили, и Мария Федоровна выписала из Парижа турка-банщика, которому
Аллахом было уготовано провести в русском Поспелове остаток своей банной жизни,
Орлов Алекс
Каменистый Артем
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Курылев Олег
Свержин Владимир