Чтение 38–й страницы книги ~Норма~

- Здравствуйте, - тихо проговорила она, глубоко и часто дыша, отчего ее
худенькие плечи чуть заметно поднимались.
- Здравствуйте, - Антон оставил в сторону тяжелое ружье.
Она была в легком ситцевом платье без рукавов, и первое что тогда поразило
Антона - ее золотистый загар.
"Надо же в мае так загореть", - только и успел подумать он, вставая.
- А баба Настя дома? - спросила она.
Ее лицо, глаза, волосы, губы и плечи, легкая походка, тонкие руки и маленькие
холмики грудей под цветастым ситцем - все было одинаково очаровательно, молодо,
свежо и гармонично этой самой гармонией, явление которой мы называем
национальной красотой. В данном случае это была русская красота во всей своей
полноте и притягательности.
Раньше Антон никогда не встречал эту девушку среди местных. И тем не менее
городской быть она не могла, - деревенским был ее протяжный выговор и весь облик
выдавал деревенское происхождение.
Но красота! Удивительная, тонкая, полнокровная - она так поразила Антона, что он
стоял, не отвечая, стоял, глядя на нее, забыв начисто все.
- Так что, дома баба Настя? - ее губы растянулись в застенчивой улыбке.
- Нет... нет... - пробормотал Антон, стряхивая оцепенение и добавил, пряча
испачканные ружейной гарью руки за спину, - ее нет сейчас. Она куда-то вышла. А
вы, вы проходите, пожалуйста.
Но девушка, не переставая улыбаться, повела плечом:
- Да нет уж. Я вот молока принесла, как баба Настя просила. Она вчера-от
заходила к нам по молоко.
- К вам? - переспросил Антон, чувствуя, что начинает густо и бе-знадежно
краснеть.
- Ага, - кивнула девушка, ставя молоко на стол, - заходила по молоко. Теперь-от
я вам буду носить, аль Кешка.
- А это... это, - смотрел Антон на крынку.
- Это утрешнее. Тетя Марья подояла и у погреб. У погребе стояло.
Она быстро провела освободившейся рукой по лбу, тряхнула головой и за плечами
качнулась толстая русая коса.
- Так что же, - проговорил он уже более спокойно, - баба Настя платила вам?
- Еще вчерась, - улыбнулась девушка, - уплотила за месяц вперед.
- Это хорошо. Так, значит, вы у тетки Марьи живете?
- Ага.
- А я вас на деревне никогда не замечал.
Она улыбнулась шире, обнажив ровные крепкие зубы:
- Конечно. Я ж с Ракитина.
- Из Ракитино?
- Ага. Папаня с братом у городе баню строить нанялися, маманя к Оленьке в Торжок
подалась, а мы с Кешкой - к тете Марье.
- Значит, вы ей родня?
- Родня, а как же. Племянники мы ей.
- Это хорошо, - проговорил Антон и замолчал, не зная как продолжить разговор.
Девушка взялась за ручку двери, толкнула, обернувшись произнесла:
- Ну, пошла я. Досвиданья вам.
- Аааа... - растерянно протянул он, не в силах оторвать взгляда от ее лица. - А
как вас зовут?
- Таня, - ответила она, снова отводя рукой со лба русую прядь.
- А меня Антон, - сказал он и замялся, видя что она по-прежнему молчит и
улыбается, опустив ресницы.
- Ну я пошла, - повернулась она и шагнула за дверь.
Так в жизни Антона появилась Таня. Таня. Танечка. Танюша.
Они встречались в березовой роще, бежали, взявшись за руки к запруде, где,
раздвинув камыши, торчал киль голубой отцовской лодки.
Антон за цепь подтягивал ее к берегу, подсаживал Таню, прыгал сам и отталкивался
веслом от илистого берега.
Они плыли.
Пруд перетекал в неширокую реку, Антон греб так, как всегда гребется по течению
- легко, свободно. Таня сидела напротив, крепко держась за борта и глядя на
Антона своими карими глазами.
Вскоре река расширялась, обрастая по берегам ивняком и камышами, течение
становилось медленнее, Антон бросал весла и, сложив руки на коленях, молча
смотрел на Таню.
Она была прекрасна, эта стройная загорелая девушка, любящая его и любимая им.
А как прекрасна была их любовь - это чудо, расцветшее дивным живым садом в двух
юных сердцах!
Как прекрасны были вечера с полосами тумана вдоль речных берегов, и речная тишь,
и чистое вечернее небо и далекий лай деревенских собак.
Антон причаливал к знакомому камню, они выбирались на берег и под раскидистыми
ивами, чьи гибкие ветви так верно хранят вечернюю прохладу, он целовал Таню в
мягкие податливые губы.
Кругом было тихо, окутанная туманом река неслышно несла себя к Волге, плескаясь
доверчивой рыбой.
А губы любимой были горячими, нежными, желанными, ее руки дрожали, на шее билась
крохотная жилка.
Антон целовал истово, жадно, а она вздрагивала, опустив ему на плечи покорные
руки. Потом он подхватывал ее и нес в поле по русому, золотому, как и ее коса,
жнивью, она прижималась к нему и безмолвствовала, чуть дыша
Посередине поля стоял огромный стог сена, наплывающий на них как могучий
корабль. Это был ковчег их любви, уносящий от всего земного, поднимающий к
розовому вечернему небу, к искрам первых звезд.
Здесь на душистом сене они любили друг друга - юные, страстные, искренние в
своем первом чувстве...
Что может быть прекраснее первой любви? О каком другом чувстве можно писать так
много и подробно и, в то же время, не сказать ничего? Неподвластно оно перу,
бумаге и расчетливому писательскому уму, не держится в ровных типографских
строчках, не живет в толстых пропылившихся томах.
Так где же оно?
В глазах, в лицах, смотрящих друг на друга, в руках, сплетенных и не могущих
разъединиться, в сердцах, бьющихся в едином порыве.
Как они любили!
Антон с трудом встал с покосившейся лавочки, оперся ладонями о стол.
Тогда они лежали рядом, глядя в бескрайнее ночное небо, ее рука была мягкой и
спокойной, щека горячей, глаза влажно блестели в темноте.
- Антош, а что это за звездочка?
Ее голос звучал тихо, от близких губ шло горячее дыхание.
- Где?
- А воон там, у ковшика, самая яркая.
- Это Полярная звезда.
- Полярная?
- Да.
Помолчав, она продолжала:
- Полярная... это значит чьего-то поля, так?
Антон улыбнулся:
- Ну, как тебе сказать. Если небо - это поле, то это - главная его звезда.
Она вздохнула.
- Да...
- Что?
- Как у Господа все на местах-то...
Антон обнял ее, прижался губами к щеке и вдруг почувствовал солоноватый привкус
слез.
- Что с тобой, Танюша?
- Да ничего... - улыбнулась она, неловко обнимая его за шею и притягивая к себе,
- это я так... от радости...
И добавила горячим шепотом:
- Люблю я тебя, соколик мой, больше жизни...
Антон взял ее лицо в свои ладони и стал покрывать поцелуями.
- Таня. Милая, добрая Таня...
Он тряхнул головой, словно пытаясь вместе с хмелем стряхнуть эти живые,
мучительно родные картины юности.
Тогда, лежа в душистом сене, они не знали, что случится через неделю. Два юных
влюбленных существа. Судьба безжалостно разъединила их, убив Татьяну молнией...
Хоронили ее всей деревней.
В переполненной сельской церкви пахло ладаном, свечами и деревенской толпой.
Низенький седобородый отец Никодим неспешно помахивал кадилом и звук брякающей
цепочки странно переплетался с пением немногочисленного хора.
Антон стоял за родственниками погибшей, неотрывно глядя в родное лицо, пугающее
отрешенным спокойствием. Она лежала в просторном гробу, обтянутом черным
коленкором, в синем некрасивом платье, с белым расписным венчиком на лбу. Четыре
тоненькие свечки горели на углах гроба. Хор пел "вечную память"...
Левая рука ее была зеленовато-синей. Молния ударила в плечо...
Антон бросил пустую бутылку в кусты, убрал бокал, крест и письмо в шкатулку и
подхватив ее, нетвердым шагом двинулся к поваленному забору.
"Как странно, Господи, - думал он, - вместе с этой девушкой погибла моя юность.
Она кончилась тут же, кончился этот лесной рай, золотая нитка. Но почему? Почему
так безжалостна судьба? Почему только развалины встречают нас, когда мы
возвращаемся в прошлое? Почему слезы, холодные слезы текут по щекам, застилая
глаза? Почему только горечь и боль пробуждаются в сердце?" Он шагнул через
забор, прошел под липами.
Было уже темно.
Серые облака заволакивали небо.
"Вон липы, а вон рядом - сосна. А там что? Что это? Неужели те самые рябиновые
кустики разрослись в такое дерево? Боже мой, как все изменилось... а где же дуб?
Его нет..."
Он подошел к тому месту, где стоял могучий толстый дуб.
Вместе дерева из земли торчал низенький пень.
"Все что осталось от тебя, милый мой дуб..."
Губы Антона дрожали, слезы текли по щекам.