Чтение 67–й страницы книги ~Норма~

Лейтенант задумался, смахнул со страницы налетевший снег и приписал:
А мне довольно пары тTплых слов, чтобы согреться в стуже леденящей.
Он захлопнул хрустнувшую тетрадь, убрал в припорошTнный планшет.
Руки успели замTрзнуть и слушались плохо.
Лейтенант спрятал карандаш в карман, подул на окоченевшие пальцы и сунул правую
руку за отворот полушубка. Он долго искал что-то у себя за пазухой, нагибаясь,
склоняя голову и морщась. Потом вытащил руку, поднTс к лицу и медленно разжал
пальцы.
На загрубевшей, грязной ладони лежали два красных слова: ЛЕНИН и СТАЛИН.
ЛЕНИН было написано тонкой прописью, СТАЛИН лепилось из крепких, в меру широких
букв.
От слов шTл пар.
Лейтенант осторожно стряхнул ЛЕНИН на левую ладонь, сложил руки горстью и ещT
ближе поднTс к обмороженному лицу.
Снег - мелкий и частый продолжал идти.
Над головой лейтенанта пролетел шальной снаряд и сухо разорвался за окопами.

ОСЕНЬ
- Кончен с августом расчTт, товарищ комдив, - отрапортовал капитан.
Генерал кивнул, захлопнул планшет и болезненно сощурился на моросящее небо:
- Да... дожди не ждут указок.
Двинулись вдоль отдыхающих солдат. Завидя комдива, они вставали, вытягиваясь,
отдавали честь.
- Посмотрите, товарищ комдив, - серая вода течTт струйками с зелTных касок.
Генерал качнул головой.
Спустились в окоп, подошли к блиндажу.
Из двери выскочил молодой сержант, вытянувшись, собрался было рапортовать, но
генерал устало махнул:
- Вольно. От дождя звенит в ушах.
- А мы его не замечаем, товарищ комдив, - осмелев, улыбнулся солдат, и,
подтянувшись, добавил: - разрешите доложить! Осень с нами в блиндажах греется
горячим чаем!
- Осень?
- Так точно.
- В блиндаже?
- Так точно.
- Любопытно...
Генерал вошTл внутрь блиндажа, махнул вскочившим солдатам:
- Вольно. Отдыхайте.
Солдаты робко сели. Посреди широкой колоды чадила портяночным фитилTм сплющенная
гильза. Солдаты с дымящимися кружками в руках сидели вокруг колоды. Осень
примостилась в углу. На ней было длинное грязное пальто, огромные не по размеру
сапоги и соломенная шляпка с облупившимися деревянными вишнями на полях. Возле
серых губ она держала кружку.
- Давно в расположении дивизии?
- С августа, с конца, товарищ комдив, - шепнул сержант, - под Смоленском
подобрали. Наверно из окружения. Она, товарищ комдив, ничего не говорит
почему-то.
- Тааак. Интересно. Вас как зовут? - повернулся он к Осени.
Осень молчала.
- Вы что - глухая?
Осень молчала.
- Документы есть? Имя? Фамилия? В каких войсках? Кем? Медсестрой? Радисткой?
Зенитчицей?
Осень молчала, глядя на него большими грустными глазами
Осень расстреляли на следующее утро.
Дождь перестал. Ночью подморозило.
Четверо смершевцев дали залп. Босая Осень повалилась на дно воронки, от
соломенной шляпки отлетел кусок вишни. Смершевцы забросали Осень валежником.
Через час пошTл первый снег.

ПИСЬМО
Нюра торопливо распечатала письмо и стала читать неровные, напол-зающие друг на
дружку строчки: "Здравствуй, Нюра. Я всT думал и думал и наконец решил тебе
написать. Может ты посмеTшься надо мной - не знаю. Но я всT-таки решился. Нюра!
Мы с тобою не дружили, не встречались по весне. Но всT равно глаза твои большие
не дают покоя мне. Я думал, что позабуду, как-нибудь обойду их стороной. Но они
везде и всюду всT стоят и стоят передо мной. Словно мне без их привета в жизни
горек буквально каждый час. Словно мне дороги прямо нету на земле без этих глаз.
Без твоих, Нюра, глаз. Может ты сама не рада, но должна же ты понять. С этим,
Нюра, что-то делать надо. Надо что-то предпринять. Очень прошу тебя ответить.
Жду ответа. Виктор."
Она прочла письмо ещT раз, швырнула на стол, вскочила и закружилась по комнате:
- Любит! Любит! Любит!
Широкая юбка Нюры поднялась коричневым кругом, задела стоящее на столе зеркало.
Оно громко упало на пол, но не разбилось.
- Ну вот. Никуда не годится, - раскрасневшаяся Нюра подхватила зеркало, -
развеселилась, как дура. Нюра-дура...
Она снова села на стул и поднесла зеркало к лицу.
На неT глянула знакомая миловидная девушка с маленьким носом, тонкими бровями и
полными губами.
"Глаза твои большие не дают покоя мне", - проговорила Нюра и засмеялась, - что
он в моих глазах нашTл? Глаза как глаза. Прохода не дают! вот чудак...
Она приблизила зеркало к лицу и стала внимательно рассматривать свои глаза.
Те же веки. Те же ресницы. Те же ярко-красные пятиконечные звTзды, вписанные в
зеленоватые круги зрачков.
- Чудак, - улыбнулась Нюра и провела рукой по пылающей щеке. В правом глазу на
бело-голубоватой поверхности белка изгибалась крохотная розовая жилка, наползая
извилистым хвостиком на нижний луч звезды.
"ЕщT вчера лопнула, - подумала Нина, - а всT от чтения. Читаю по ночам, как
дура. Так совсем глаза ввалятся. Нюра-дура..."

УНИВЕРСИТЕТ НА ВОДЕ
На крейсере идTт политучTба. И в кубриках такая тишина, что слышат все, как
пенные сугробы взбивает там, у берега волна.
И крейсер мощный, как и вся эскадра, напоминает университет, готовящий
талантливые кадры для будущих походов и побед.
И каждый офицер, что накануне учил стрелять и край родной беречь, стоит сейчас,
как лектор на трибуне, ведя о пятой пятилетке речь. Чтоб знали все, что защищают
в море, и почему нельзя смыкать ресниц на трудной вахте, в боевом дозоре, у
запертых стальным замком границ!
Ключ от северных границ, хранившийся на крейсере "Алексей Косыгин", пришлось на
время капитального ремонта перебазировать на атомную подлодку "Комсомолец".
Портовый кран медленно приподнял ключ и пол звуки гимна понTс над головами
замерших экипажей.
Чайки с криками кружили вокруг стальной громады, солнце играло на гранях
замысловатой бородки.
Когда ключ завис над подлодкой и наклонился, из его трTхметрового дула вывалился
спящий матрос и плюхнулся в воду, чуть не задев надраенный борт подлодки.

ЗЕРНО
У крестьян торжественные лица. Поле всT зарTй освещено. В землю, за колхозною
станицей, хлебное положено зерно.
Солнце над зерном неслышно всходит. Возле пашни, умеряя прыть, поезда на
цыпочках проходят, чтоб его до срока не будить.
День и ночь идTт о нTм забота. Города ему машины шлют, пионеры созывают слTты,
институты книги издают.
В синем небе лTтчики летают, в синем море корабли дымят. Сто полков его
оберегают, сто народов на него глядят.
Спит оно в кубанской колыбели.
Как отец, склонился над зерном в куртке, перешитой из шинели, бледный от
волненья агроном. Он осторожно приблизил лицо к отполированной трубе уходящего в
землю микроскопа, посмотрел в окуляр.
Увеличенное в сто раз зерно не помещалось в окуляре. Лысенко покрутил колесико
фокусировки. Изображение стало чTтким, на бугристой желтовато-коричневой
поверхности зерна обозначились ровные строчки сталинской статьи "Аграрная
политика в СССР". Острая часть зерна уже разбухла и вот-вот была готова пустить
росток.
Лысенко поднял голову, поправил фуражку.
За спиной его, замерев, стояли представители ста народов, ожидающие всходов
зерна. Сразу же за ними начинались плотные цепи ста полков охранения.
Вдалеке, в розоватом степном мареве, медленно шTл на цыпочках паровоз.
Чугунные цепочки, разработанные и внедрTнные по призыву Кагано-вича в
шестинедельный срок, негромко постукивали по рельсам, вагоны монотонно
раскачивались.

ВЕСЕННЕЕ НАСТРОЕНИЕ
- Я отдал судьбу свою в честные руки, - проговорил Яковлев, выходя из здания
обкома, - Я жил на земле, как поэт и солдат. Прохоров кивнул:
- Где мудрые деды и умные внуки у государственной власти стоят?