ну не "Грундиг" конечно, на это его не хватит, но хотя бы
"Комету". У Серого "Комета" работает клево, так что я буду
вполне satisfied". Развязный тон слегка задел, но я проглотил,
читал дальше. Действительно, я подарил парню "Комету". Причем,
помню, предвкушал впечатление, какое произведет подарок. Я-то
был уверен, что для него это сюрприз, летнее обещание
совершенно из меня выветрилось, но он все помнил железно. То-то
я удивился: хоть и благодарил, но как-то спокойно, без
восторга.
какой-то жалкий альбомчик для открыток и набор красок. Рубля на
три все вместе. Недаром мама говорит, что старые девы
отличаются подозрительностью и жадностью..." Это было сказано о
моей сестре и его тетке Наташе. Если 6 Наташка прочла -- брр! Я
содрогнулся. Мне захотелось вырвать страницу, чтоб этого
страшного никогда не случилось. Но остановился: страница могла
понадобиться. В бедной Наташкиной памяти остались наши дни
рождения, когда альбом для открыток и краски считались
ценностью. Нет, возмутило не то, не торгашеская -- в рублях --
оценка, а хладнокровное лицемерие. Ведь он, подлец, тетку
благодарил, даже чмокнул в щеку, улыбался приветливо и задавал,
как нежный племянник, вопросы: "А что у тебя на работе? А когда
ты будешь отдыхать?" И в тот же вечер: кикимора...
ключик (не Наташка ли подарила год назад?) и размышлял:
говорить подлецу или промолчать? Решил -- молчать. Иметь в виду
на крайний случай. Но предчувствовал, что не сдержусь. И верно,
в тот же день вечером он канючил билеты на американский джаз.
Приставал сначала к матери, потом ко мне. Рита сказала, что она
против категорически: во-первых, на другой день была какая-то
ответственная контрольная, во-вторых, дорого, два билета по
пять рублей, он собирался идти со своей девочкой, и, в-третьих,
Рите не нравилась девочка. По мнению Риты, она плохо воспитана
и, когда приходит к нам в дом, ведет себя недостаточно скромно.
Ну, бог с ней, я этого не замечал и возражал по другим
причинам. Тот продолжал ныть со своим обычным упорством.
"Па-а..." -- нудил он плачущим голосом, как обиженный маленький
мальчик. "Билетов нет и достать их невозможно. Все! Конец! --
сказал я.-- Иди в свою комнату и занимайся".-- "А попросить
тетю Наташу?" Я поглядел на него с большим интересом. Голубые
глаза смотрели ясно и преданно. Наташа работает в министерстве,
иногда достает дефицитные билеты. "Тетю Наташу?" -- "Ну да,
помнишь, она доставала на Дина Рида?" -- "А тебе не будет ли
неприятно,-- сказал я, чеканя каждое слово,-- получать билеты
из рук кикиморы?"
ведь называешь тетю Наташу кикиморой?" И тут я увидел, как лицо
моего сына мгновенно и на глазах -- как светочувствительная
бумага -- покрывается темной краской, начиная с ушей. "Ты читал
дневник? -- вскрикнул он.-- Как же ты мог..." Его лицо
исказилось, глаза сузились, я увидел бешеное презрение, и это
был его истинный взгляд. Разумеется, я объяснил ему, что не
"как же я мог", а "как же он мог" -- писать так гнусно о своей
тетке, родном человеке, который его искренне любит. Я говорил
очень взволнованно. Рита пришла из своей комнаты и стояла
молча. Хотя отношения у нас были натянутые, она не пыталась
взять сторону сына, который не слушал меня и только повторял,
качая головой: "Эх, ты... Эх, ты..." Наверное, ей было
неприятно. Но тот не понимал ничего. По-видимому, был сражен
тем, что я мог прочесть его глупости по поводу А. и О. Наконец
Рита раскрыла рот и произнесла укоризненно: "Кирка,
действительно, как ты мог написать такую вещь?"
говоришь вслух". Конечно, был возглас протеста, оскорбленное
лицо и мудрый, педагогический вывод: "Кирилла я не оправдываю,
но тон твоего разговора меня возмущает!" После этого она ушла.
А Кириллу только того и нужно. Он сказал, что я всех оскорбляю,
и его и мать, что у меня самого нет совести, если я читаю
дневники. Но я закричал, что у меня есть право отца. Что пока
ему нет восемнадцати, сопляку, я обязан знать, чем он живет,
его личную жизнь, всю его подноготную, потому что несу
ответственность за него, а после восемнадцати -- может катиться
на все четыре стороны, пожалуйста, не возражаю. "Я тоже не
возражаю",-- пробурчал этот наглец. "Но сейчас, когда я вижу
подлость,-- гремел я,-- я не намерен давать тебе потачку!" --
"Я тоже, если увижу подлость..." Вот так мы пререкались
скандально, базарно -- с каждой минутой я все более ощущал свое
бессилие,-- и потом он сказал фразу "производишь муру", после
чего я его ударил, ладонью по губам, и он убежал. Сначала в
свою комнату, потом -- из дому.
сутки в моей жизни. Потому что я казнил себя и терзался. И
Рита, конечно, не умолкала, но ее беснования меня не трогали. Я
просто отупел от ужаса, от того, что я себе представлял и в чем
видел виновником себя, одного себя, несчастного идиота,
неврастеника,-- подумаешь, распустил руки, назвали сестру
кикиморой! Ну и что? Устраивать из-за этого допрос, мордобитие,
так унижать и оскорблять парня? В третьем часу ночи дежурный по
городу сообщил нам, что в Коптеве найден труп юноши лет
семнадцати, зарезан ножом. Не было ли на нашем мальчике меховой
шапки и кожаной безрукавной кацавейки на меху? Меховая шапка
была! Была! Но кожаной безрукавной кацавейки не было. Он мог
взять кацавейку у товарища. Мог зачем-то поехать в Коптево.
Вызвали такси, помчались в Коптево, на другой конец города. В
машине Рите сделалось плохо, остановились, я массировал ей
сердце, шофер побежал за лекарством -- в медпункт Белорусского
вокзала. В морг Коптевской больницы я пошел один, Рита осталась
в машине. Хотя я был совершенно уверен в том, что наш мальчик
не мог очутиться здесь, ноги мои подгибались, когда я спускался
по лестнице в узком каменном коридоре. Юноша был черноволос,
один глаз открыт, другой заляпан черной кровяной коркой. Мы
приехали домой в пятом часу.
он у девочки на даче, здесь нет телефона, поэтому он не сообщил
вовремя, виноват, excuse me. А сейчас звонит со станции. "Ты не
пойдешь на контрольную?" -- с внезапной и, как обычно,
изумившей меня трезвостью спросила Рита. "Нет, пока!" Это
"пока" было сказано залихватски, этакое веселенькое, забубенное
-- однова живем! -- затем щелк, трубка повешена. Рита тихонько
плакала, а я сидел в кресле, закрыв глаза, и видел рассветную
тьму на станции, будку автомата, промерзшую, как погреб, запах
гари и низкую, над лесом, луну. Двое бегут на лыжах: сначала по
лыжне вдоль путей, потом сворачивают в лес. За калиткой их
встречает собака, на даче тепло, в печке горят березовые дрова
-- впрочем, это из моей юности, на даче у "девочки", наверное,
батареи водяного отопления, топят углем или газом. Все было
когда-то и у меня. Какие там контрольные! Он про отца-то,
раскровенившего губу, и думать забыл...
кормежка, билеты на джаз, полезные знакомства, это само собой.
Некоторое волнение, когда мне бывает плохо. "Папа, тебе дать
что-нибудь? Нет?.. Ну, я побежал! У меня деловая свиданка. Ты
лежи, не вставай". А что еще нужно? Один приятель, папаша моего
возраста, сказал: "Скажи спасибо, что он тебе не ответил крюком
слева в печень. Мой однажды меня нокаутировал". Наверное, все
нормально, но я просто не знаю этого: когда я был в возрасте
Кирилла, у меня не было ни матери, ни отца. Мать подолгу
болела, месяцами в санаториях, отец погиб в тридцать девятом на
Карельском перешейке, он был военный инженер. Воспитывала,
тянула изо всех сил старшая сестра, Наташка. Из-за меня, может
быть, и осталась "кикиморой". Откуда мне знать, нужен ли парню
отец, когда у парня рост метр восемьдесят, канадская стрижка,
бас, когда он может три часа танцевать без устали, прочитать за
день целиком английский детективный роман и подойти на улице к
любой девушке и взять у нее телефон?
кафедрой руководит такой Меченов, Александр Владимирович, он и
экзамен будет принимать. Я точно выяснил, что он друг твоего
Рафика. Будь добр..." И он и мать знают, что я не люблю такие
дела. Не потому, что чересчур принципиален и мое нравственное
чувство возмущается, а потому, что -- неврастеник, не люблю
одолжаться. Что такое Рафик? Они ведь не понимают, что такое
Рафик. Им кажется: если говорят "ты>>, пьют коньяк в
"Национале" и изредка бывают вместе в Лужниках или на бегах
(Рафик-- игрок, болельщик), то, значит, истинные друзья. Рафик
дает мне работу. Я от него завишу. Ну, не на сто процентов -- я
получаю работу еще в восьми местах, -- но в значительной
степени. Рафик для меня ценная фигура, ферзь. Я в нем
заинтересован, а не он во мне.
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Мацумото Сэйте
Акунин Борис
Прозоров Александр
Браун Дэн