строжайше запретил занимать у Нюры. Сказал, что это почти то
же, что быть "альфонсом", эксплуатировать женскую любовь. Он
сконфузился, но попросил у меня пятьдесят рублей до февраля,
когда с ними обещал расплатиться какой-то заводской клуб.
Свободных денег не было. Я дал ему пять рублей.
натянулось и треснуло оттого, что внезапно напрягся быт.
Современный брак -- нежнейшая организация. Идея легкой разлуки
-- попробовать все сначала, пока еще непоздно,-- постоянно
витает в воздухе, как давняя мечта совершить, например,
кругосветное путешествие или проплыть однажды на теплоходе
"Победа" из Одессы в Батуми. За двадцать лет, что я прожил с
Ритой, не было, наверное, ни одной недели, чтобы я так или
иначе не касался мыслями этой темы. Не всегда прорезывалось на
поверхность, но где-то внутри, как догадка и тайное утешение,
существовало всегда. Когда сидишь в битком набитом театре в
духоте, приятно сознавать, что над одной из дверей, прикрытых
зеленой портьерой, горят буквы: "Запасный выход". В любую
минуту можешь встать с кресла и направиться к этим буквам. И
выйти на улицу, на воздух, и, пользуясь тем, что вечер лишь
начинается, отправиться куда угодно -- в ресторан, к приятелю.
Но мы очень редко выходим из зала раньше времени. Только когда
пьеса уж чересчур ужасна или духота смертельно невыносима.
Билеты куплены, и, кроме того,-- неохота подниматься с места и
идти по рядам, переступая через чьи-то ноги, под осуждающими
взглядами зала. Но сознание возможности в любую минуту--
отрадно, и оно должно быть, чтобы легче дышалось. Говорят, в
каждом человеке, даже совершенно здоровом, сидит бацилла
туберкулеза, но нужны особые условия, чтобы бацилла дала рост и
процесс начался. Идея разлуки сидит потаенно в каждом, как
дремлющая бацилла. Не надо спорить, это истина. Загляните в
себя.
последней простудой, которая ввергла меня в болезнь, в пожар.
Однажды пришла женщина, сказала, что хочет видеть Анну
Федосеевну -- Нюру,-- заперлась с нею на кухне, долго о чем-то
говорили, потом женщина вышла к Рите и сказала, что забирает
Нюру на месяц в больницу, в психиатрическую. Ничего страшного,
особый вид шизофрении. Оказывается, Нюра давно уже на учете, а
мы не знали.
обедали как попало, квартира пришла в запустение. Рита то и
дело ложилась с грелкой или с компрессом и говорила, что --
все, выдохлась окончательно. Но без Нюры было худо еще вот
почему: эта бессловесная, глухая женщина непонятным образом
умела нас мирить. Придет, сядет, скажет что-нибудь пустяковое,
но не без смысла, и -- раздражение улетучится, обида пройдет.
Была в ней преданность, и это истинное чувство, ничем не
разбавленное, действовало, наверно, так сильно. Как-то мы с
Ритой здорово поссорились, я грозил, что уйду, брошу всех ко
всем чертям -- было давно, когда еще страсти кипели и все
принималось близко к сердцу,-- потом примирились, забылось,
прошло, и вдруг вижу: Нюра на кухне плачет. В чем дело?
"Маргарита Николаевна сказала, что вы нас покинете. Как же она
жить будет?" -- "А как все, милая Нюра. Работать пойдет. Она
женщина вполне здоровая, здоровей вас". Нюра, закусив губы,
качала головой и, не слыша моих слов, шептала: "Я себе место
найду, не пропаду, а Маргарите Николаевне как же?"
и глядела на Риту: как та что-нибудь шьет, читает или пишет.
Просто глядела и улыбалась молча. Года три назад, когда с
деньгами было особенно туго, да и Кирилл подрос, решили с Нюрой
расстаться. Ну, что делать; из месяца в месяц задалживаем
зарплату! Нюра выслушала спокойно, но вечером опять видел, как
тихонько плачет на кухне, сидя на своей раскладушке. А на
другой день сказала, что готова работать у нас бесплатно до той
поры, когда появятся деньги. И вот ушло это существо, которое
так странно цементировало дом. Ведь все мы расползались в
разнме стороны, каждый в свою комнату, к своим делам и тайнам,
своему молчанию, и только она была подлинным домом,
хранительницей плиты, очага.
разрозненная троица была единственным человечьим теплом, к
которому она тянулась и потерять которое страшилась.
Николаевна с чистосердечным приветом к вам..." В палате было
четырнадцать человек. Нюре все нравилось: доктора, сестры, еда,
ее кровать, третья от окна, и окно с видом на набережную.
Иногда по ее просьбе звонила из больницы сестра -- Нюра в
телефон ничего не слышала -- и задавала вопросы: что у нас
нового, как себя чувствует Маргарита Николаевна, приносили ли
белье из прачечной? Зачем-то ей было нужно. То тепло, от
которого она не могла отстать. "Аннушка спрашивает, не забыли
ли оттаять холодильник?" Рита жалела Нюру. Раза три ездила к
ней в больницу, возила фрукты. Врачи сказали, что болезнь у
Нюры с трудом излечимая, но прогрессировать не будет и для
окружающих неопасная. Сказали, что Нюра вполне может делать
нетяжелую домашнюю работу, может вязать, шить и клеить,
например, елочные игрушки из бумаги. Нюра попросила Риту, чтоб
та прислала в больницу старую икону, и Рита, хотя и
расстроилась, поручила Кириллу отвезти. Пожалуй, это был
подвиг. Никто не ожидал. Сначала были муки жадности и колебания
совести, но потом Рита стала гордиться и рассказывать всем
знакомым, что отдала больной домработнице лучшую вещь,
украшение дома: безумно жаль, но что делать. Там, в обители
страдания, она нужнее, чем на розовой стене рядом с Пикассо.
И-- надо делать добро, а не только читать о нем в умных
книжках. При этом как-то забывалось, что драгоценность
принадлежит Нюре.
Надо было отдать ту, палехскую, какая ей разница?" Но Нюра
требовала именно старую икону.
настойчивости, с какой она просила -- скорее, скорее! -- чтоб
ей прислали икону, точно редкое лекарство, от которого зависело
выздоровление.
Юльевна, и сказала, что может нас обрадовать: Аннушке стало
лучше и к женскому празднику ее выпишут. Только вот -- куда?
Свободно ли у нас место? Никого не взяли? Мы никого не взяли.
Рита обрадованно кричала в трубку: "Конечно, что вы, как же
можно! Ждем не дождемся!" Радда Юльевна обещала о точной дате
выписки сообщить позднее, числа пятого. Но позвонила на другой
день. Тем временем Рита слегка опомнилась и сообразила: разве
ее жизнь станет легче, если в доме появится больной или
полубольной человек? Ну, хорошо, нетяжелая домашняя работа,
понемногу готовка, магазины, но ведь, как ни крути, она
психически неполноценна, могут быть обострения, в любой день
снова больница... Тут мы все призадумались. Рита советовалась с
Ларисой. Та сказала: обождать, не пороть горячки. Пусть вылечат
как следует и дадут гарантию. А то они рады выписывать, лишь бы
с рук сбыть. И когда Радда Юльевна позвонила второй раз, Рита
ей высказала -- по глупости, откровенно -- некоторые свои
сомнения и насчет гарантии тоже, что Радду Юльевну крайне
раздражило. Она сказала, что не ожидала таких разговоров, что
все это ее изумляет, и когда Рита, продолжая гнуть свою линию
глупейшей откровенности -- она бывала иногда ужасно
недальновидна и неуклюжа! -- сказала, что боится за себя, за
то, что не хватит пороха ухаживать за больной и что ей бы самой
хотелось, чтобы за нею кто-нибудь поухаживал, Радда Юльевна
грубо прервала ее и попросила к телефону меня.
медперсоналом: "Вы как будто человек интеллигентного труда, не
так ли? Переводите литературу? Как же вы допускаете, чтобы ваша
жена говорила, простите меня, такую чушь? Мы не часовая
мастерская и не даем никаких гарантий. Аннушка совершенно
одинока. Это вопрос вашей совести, вашего человеколюбия. По
рассказам Аннушки я представляла вас совсем другими людьми, не
такими, простите меня, расчетливыми и черствыми".-- "Позвольте!
-- возразил я.-- Вы не знаете ни меня, ни моей жены и на
основании пятиминутного телефонного разговора..." Радда Юльевна
пресекла и меня: "Извините, мне некогда вести душеспасительные
беседы. Вы продумайте как следует и позвоните мне не позже
завтрашнего вечера. Я должна знать до субботы".
проблему, спорить, и, как всегда, раздражаться, и винить друг
друга. Я говорил Рите, что она неправильно разговаривала с
врачихой и все испортила, восстановив ее против нас. Рита же
обвиняла меня в том, что я, по своему обыкновению, боюсь
показаться плохим в глазах людей, веду себя трусливо, в
Корнев Павел
Акунин Борис
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Орлов Алекс
Шилова Юлия