смертного одра Постэля, когда под именем аббата Хербли я помог тебе
завершить одно из твоих перевоплощений в самом сердце Бастилии (о, я до сих
пор ощущаю на лице эту железную маску, на которую обрекла меня Братия при
помощи Кольбера!), я знал тебя еще тогда, когда следил, как ты плетешь сети
заговора вместе с Хольбахом и Кондорсе...
заманишь в ловушку, как ты это сделал с остальными простофилями. Знай же, о
Сен-Жермен, нет на свете таких преступлений и таких губительных ловушек,
которых мы не изобрели бы до вас во славу Бога нашего, что оправдывает все
средства! А сколько венценосных голов заставили мы пасть в ночь, после
которой не наступил рассвет, путем куда более искусного обмана, дабы обрести
владычество над миром. А теперь ты хочешь помешать мне, находящемуся в шаге
от цели, прибрать к нашим алчным рукам тайну, которая в течение пяти веков
движет мировой историей?
увидеть следы всех кровожадных амбиций, святотатства и мерзостей, которые
были присущи папам эпохи Возрождения. Я хорошо вижу: им владеет
неудовлетворенная жажда власти, от которой бурлит его зловонная кровь,
вгоняя его в пот и распространяя вокруг него тошнотворный запах.
интуиция, которая могла быть наживкой лишь для тех, перед которыми вот уже
долгие века человеческая душа обнажена.
разорвал плотно облегающую броню, которая скрывала прелести твоего
бронзового брюха, теперь ты в бледном свете луны, проникающем через
приоткрытую дверь, выпрямляешься, более красивая, чем змий, соблазнивший
Адама, гордая и сладострастная, девственница и проститутка, облаченная лишь
в силу своего тела, ибо нагая женщина - вооруженная женщина.
под легким муслином. Вокруг маленького лба, выпуклого и упрямого, обвилась
золотая змейка с изумрудными глазами, угрожая с твоей головы тройным
рубиновым жалом. О, эта твоя туника из черного газа, отсвечивающая
серебристыми искорками, стянутая шарфом, расшитым мрачными ирисами, вся в
черных жемчужинах! Твой манящий, выступающий лобок - выбритый, чтобы взоры
любовников могли наслаждаться наготой, достойной статуи! Твои соски,
изнеженные кисточкой невольницы из Малабара, окрашены тем же кармином,
который обагряет губы, манящие к себе словно открытая рана!
мечтаниях о могуществе, умножают охватившую его непреодолимую страсть. При
виде этой прекрасной и доступной королевы с черными, как у демона, глазами,
округлыми плечами, благоухающими волосами, с белоснежной, нежной кожей
Родэна охватило вожделение, страстное желание познать неведомые ему доселе
ласки, несказанное наслаждение, и он весь внутренне содрогнулся, как леший,
подглядывающий за обнаженной нимфой, которая смотрит в воду, куда канул
Нарцисс. Стоя напротив света, я представляю себе его безумную гримасу.
познать запоздалую мужественность, и теперь, ему на погибель, он весь
охвачен пламенем вожделения; он натянут, как лук, который должен сломаться
от такой силы натяжения.
вперед руку, словно умоляя о капле живительного эликсира.
волчицы, которые так сверкают, когда ты открываешь твой алый пухлый ротик...
О, твои большие изумрудные глаза, которые то искрятся, то изнемогают в
истоме. О, демон желаний!
синеватой тканью, и выставляет лобок, чтобы довести флиппер до последней
стадии безумства.
секунду и озари этим мигом жизнь, проведенную в служении ревнивому божеству,
успокой вспышкой сладострастия вечность в пламени, куда толкает меня один
твой вид. Умоляю тебя, прикоснись губами к моему лицу, о моя Антинея, моя
Мария Магдалина, ты, которую я желал при виде впадавших в экстаз праведниц,
которую я страстно желал, лицемерно восхищаясь ликами девственниц, о моя
Богиня, ты красива, как солнце, светла, как луна, и я отрекаюсь от Бога и
его святых, от самого Римского Понтифика, и даже более
молю тебя об одном-единственном поцелуе, и пусть после этого я умру!
задравшейся на бедрах, с рукой, вытянутой к этому недостижимому счастью.
через которых пропустили разряд электрического тока. На губах появилась
синеватая пена, а изо рта вырывалось придушенное, с присвистом дыхание, как
при достигшей своей последней стадии водобоязни, потому что в фазе
пароксизма эта ужасная болезнь сатириазис, как удачно заметил Шарко,
возмездие за развратную жизнь, принимает такие же формы, что и бешенство.
на пол и превращается в остывающий труп.
подтянул тело к люку, осторожно, чтобы не запачкать свои высокие
лакированные остроносые башмаки о грязную сутану последнего врага.
уже не способен контролировать свои действия. Он с хохотом протыкает ножом
уже бездыханное тело.
затылке, и когда ты склоняешься над ямой, чтобы полюбоваться, что там
происходит, спрашиваю:
источая слюну, которая капает в бездну, я совсем незаметно сжимаю пальцы,
что ты делаешь, любимый, ничего, София, я убиваю тебя, я стал уже Джузеппе
Бальзамо, и ты мне больше не нужна.
подтвердил приговор моих безжалостных рук, и я сказал:
лопаток тонкий стилет с треугольным лезвием, который не оставляет почти
никаких следов. Он сваливается вниз, я закрываю люк и покидаю нору, оставляя
за собой восемь трупов, которые одному мне известными каналами плывут по
направлению к Шатле.
зеркало. "Вот, - говорю я себе, - я и стал Властелином Мира". Со своей башни
я управляю Вселенной. Иногда от осознания своего могущества я испытываю
легкое головокружение. Я господин энергии. Я опьянен всевластием.
глубоком склепе замка в Томаре я, теперь уже безраздельный обладатель тайны
подземных течений и господин шести священных мест, давних Тридцати Шести
Невидимых, последний из последних тамплиеров и Неведомый Настоятель над
всеми Неведомыми Настоятелями, решил сочетаться браком с прекрасной
Цецилией, андрогинным существом с ледяным взглядом, от которого меня уже
ничто не отделяет. Я нашел ее два века спустя, после того, как у меня ее
забрал человек с саксофоном. И вот она уверенно ступает, удерживая
равновесие, по спинке скамьи, голубая и белокурая, а мне до сих пор
неизвестно, что скрывается у нее под воздушным тюлем.
которой представлены мучения грешников в чреве ада. Угрюмые монахи в
капюшонах пропускают меня, я пока не чувствую тревоги, очарованный
иберийской фантазией...
Посняков Андрей
Панов Вадим
Никитин Юрий
Майер Стефани
Чернецов Андрей
Конан-Дойль Артур