волнообразном ритме затопленного дола, увидеть ее губы в каждом морском
цветке, в который ему хотелось впиться, ненасытимому, как пчела. Морская
рябь казалась ему завесой, туманившей ее лицо в первый вечер, и он тянул
руку, чтобы приподнять покрывало.
хотелось бы сердцу, и выискивал среди кораллов мелкие принадлежности
суженой: хоть пряжку, хоть сеточку для волос, или подвеску, облагораживавшую
мочку ее уха, а может, роскошные ожерелья, красившие лебединую шею.
скалы, снял маску, выгорбил дугою спину, с силой плеснул ногами и ушел в
толщу вод. Толчок, по-видимому, был слишком сильным, он инстинктивно
попридержался за выступ склона, и за какие-то полмига до того, как пальцы
сомкнулись вокруг заскорузлого камня, ему помстилось, будто бы открылся в
камне заплывший сонливый лаз. В это же мгновение он и вспомнил, как доктор
Берд рассказывал о Камень-рыбе, что примащивается на коралловых рифах,
уготавливая для всего живого, что в окрестностях у нее, смертный яд колких
плавников.
пронизала руку до плеча. Цепенея, напрягая все тело, чистым чудом он
удержался и не въехал лицом и грудью в ершистое страшилище, однако чтоб
остановить разгон, ему пришлось выставить вперед маску. От удара она
раскололась, но в любом случае приходилось выпустить ее из рук. Он толкнулся
ногами от скалистого выступа и достиг поверхности, в те же секунды провожая
глазами Стеклянную Личину, опускавшуюся в пропасть, недостижную для него.
дурнота. Он стал выбирать леер и с великою натугой смог подтягивать его
понемножку одной здоровой рукою. Всполз по трапику, почти как в первую ночь
своего появленья и, как в первую ночь, рухнул на палубные доски.
слышанное от Берда: после встречи с Камень-рыбой большинству людей помочь
невозможно, но кое-кто выживает, а противоядия этой одури нет. Невзирая на
отуманенное зренье, он рассмотрел порез. Почти неразличимая царапина, но ее
достаточно было, чтобы впустить в его жилы ядовитую пагубу. Он лишился
чувств.
сказал себе, что на этой оконечности корабля, весь во власти стихий, вдалеке
от питья и питанья, он не выживет. Он сумел доползти на нижний ярус в
переход между провиант-камерой и куриным загоном. Жадно припал к бочонку с
водою, но попив, почувствовал рвотный позыв. Опять упал в обморок в
собственную блевоту.
Ферранта, который сделался неотличим от Камень-рыбы. Почему он препятствует
сближению Роберта с Островом и со Рдяной Голубицей? Почему ему надо
преследовать его, Роберта?
тот сидел напротив этого, у камина, в домашней одежде, и пытался решить,
были ли руки, которыми он касался себя, и тело, которое ощущал, для него
своими. Он же, глядящий на того, чувствовал, что платье его огненное, хотя
платье было надето на втором, а он сам был голым, непонятно было еще, кто из
них грезит, а кто существует взаправду, и он подумал, что, безусловно, эти
два порождены во сне его разума. Он же сам - нет, потому что он думал, эрго
существовал.
злобный гений переиначивал видевшийся мир в сон, потому что он был уже не
он, а фатер Каспар. "Возвратились!"-промычал Роберт, раскрывая ему объятье.
Но тот и не пошевелился и не ответил. Только смотрел. Безусловно, это был
фатер Каспар, но похоже, будто бы море, возвращая иезуита, вычистило его и
омолодило. С подстриженной бородой, свежими щеками, розовый, как отец
Иммануил, и на рясе больше ни махров, ни сальных пятен. Помолчав,
бездвижный, как читающий монолог актер, с безукоризненным выговором оратора,
угрюмо усмехнувшись, он произнес: "Бессмысленно тебе бороться. Теперь от
целого мира остается только половина, и она ад".
котором мало вам известно, тебе и всем, которые с тобою движутся убыстренным
шагом и в безрассудности души! Вы полагали, будто ад вам готовит мечи,
кинжалы, колеса, лезвия, горящую серу, расплавленный свинец, ледяную воду,
котлы с решетками, секиры и дубье, и шила для глазных орбит, и клещи для
лунок зубов, и когти для выдирания ребер, и цепи для дробленья костей, и что
в аду грызущие звери, волокущие шипы, удушающее вервие, саранча, крестные
муки, секиры и плахи? Не так! Все сие суть лютые муки, но такие, что уму
человеков еще под силу вымыслить их, потому что вымыслили люди бронзовых
быков, железные скамьи и раскаленные иголки, чтобы загонять под ногти... Вы
надеялись, что ад - риф кораллов, нашпигованный Камень-рыбами. Нет, не
таковы адовые муки, потому что рождаются не из нашего предельного понятия,
но из запредельного понятия Бога, от Бога ярого и мстливого, принужденного
возвеличивать неистовство, дабы показать, что как великую употребляет
благостыню в грехоотпущении, такое же непомерное правосудие употребляет при
гоньбе! И муки адовые таковы должны быть, чтоб проявилась несоразмерность
между нашим бессилием и Господним всемогуществом!"
всякое зло обретается спасение, и что на всякую рану находится мазь, и на
любой яд - притирка. Но не думайте, что такое же повторяется в аду. Там
взаправду, это точно, несказанно болезненны раны, но не находится бальзама
на эту боль; жгуча жажда, но нет освежающего питья; глад звериный, но нету
брашна, чтобы глад утолился; и позор непереносим, но не существует полога,
прикрыться от срама. Была бы там по крайней мере смерть, чтобы положить
границу несчастиям, о смерть, о смерть... Наихуже, что там вы не можете
питать надежду на снисхождение даже настолько чудовищное, как быть
истребленны! Взалчете смерти от какого угодно способа, взыщете смерти и
никогда к вам она не приидет. Смерть, Смерть, где же ты (вечно вы станете
кричать), найдется ли щирый бес, ниспосылающий нам ее? И тогда вы убедитесь,
что в аду никогда не прекращаются мученья!"
поверяя ужаснейшую тайну, не должную распространяться за стены. "Никогда не
прекращаются мученья? Это значит, мучиться мы будем, покуда самый крошечный
воробей, выпивая по капле в год, не осушит мировые океаны? И даже после
того! In saecula! Во веки!
обезлистит все леса на свете? И даже после того! In saecula! Значит, нам
мучиться до того часа, когда муравей, ступая по шагу за год, не сумеет
обойти всю землю? И даже после того! In saecula! А если весь существующий
мир был бы только пустыней песка, и в каждый век изымалось бы оттуда по
одной крупинке, может быть, кончится терзанье, когда пустыня будет оголена?
Нет, не кончится! In saecula! Загадаем себе, что если мучимый раз в миллион
лет будет ронять из глаз две слезинки, надо ли ему терзаться даже после того
как из этих слез накопится великое потопие, большее даже, нежели то, что в
древности погребло под собой целый человеческий род? Вот что, хватит
вопросов, мы не ребята! Вы ждете, чтобы я вам повторил? In saecula, in
saecula надлежит обреченным маяться, in saecula, а это значит, столько
веков, что нет векам счисления, ни скончания, ни предела".
возводил очи к небу, как будто ища там единственной надежды на сострадание.
"Но Господь Бог, - вопросил он голосом кающегося, уповающего на жалость, -
но Господь Бог не смилосердствуется ли, зря на толикие обиды? Не родится ли
в нем сочувствие и не выкажет ли он сопечалование, дабы мы хоть тем
утешались, что делили кручину Богову? До чего же, ах, простодушны вы!
Господь Бог, к прискорбию, предстанет вам, только вам невдогад, в каком
виде! Вознесяся взорами горе, мы увидим, что Господь... продолжать ли?.. мы
увидим, что Господь, приняв против нас роль Неронову, не из пристрастия, а
из суровости, не только не спешит утешить нас, утишить муки, но и с
несообразным удовольствием восхохочет! Подумайте, в коликое уныние повергнет
нас веселость Божия. Как, скажем мы, мы горим, а Бог смеется? Мы горим, а он
смеется! Жесточайший ты Бог! Отчего не поражаешь нас грохотом молнии, а
унижаешь хохотом? Удваивай лучше, безжалостный, пыточный жар у нас, но не
веселись от этого! О, смех для нас горчее наших слезных рыданий! О, радость
для нас отравнее скорбей! Почему в нашем аду нету прорвы, чтобы в нее
погрузившись, избегнуть зрелища этого Бога, который смеется? Ужасно мы были
обмануты теми, кто предуказывал, будто карой суждено нам - глядеть на лик
гневного Господа. Следовало иначе упреждать: смеющегося! Чтоб не видеть тот
лик и не слышать тот смех, мы предпочтем, чтоб горы обрушились нам на темя,
или земля ускользнула из-под ног. Но и при этом, о печаль, будем видеть
того, кто глумится, и сделаемся глухи и слепы ко всему, кроме того, к чему
желали бы оглохнуть и ослепнуть!"
щелей в палубе, а грай морских чаек, доносившийся с воздуха, он воспринимал
как Божий смех.
не для того, чтобы в ад идти лишь немногим, искупил нас всех Христос?"
он искупил вас? Да на какой же планете и в каком универсуме думаешь ты, что
живешь теперь?"
меандрам "Дафны", в то время как больному, мнилось, выворачивало кишечник, а
под черепом дребезжали тысячи маятников. Часы, говорил он себе, часы, время,
гибель...
Беленые стены, посередине закрытый катафалк с круглым окном в одной из
боковин. Перед этим круглым окном, по рифленому рельсу, двигалась деревянная
планка, пронизанная одинаковыми круглыми очками со вставными мутноватыми
стеклянными пластинками. Передвигая рейку, можно было совмещать стеклянные
Посняков Андрей
Апраксина Татьяна
Володихин Дмитрий
Плотников Александр
Посняков Андрей
Херберт Фрэнк