бросаем на раскапывание корней.
странный народ. Иногда стоишь в очереди и ждешь, когда она дойдет до тебя. А
тут со стороны прут и прут к прилавку. Конечно, мелькает мысль: хорошо бы
стать там у прилавка и навести порядок, чтобы очередь быстрей двигалась. Но
какая-то душевная лень мешает, да и возможность схлопотать по морде
учитывается. И начинаешь глубоко задумываться о том, как бы организовать
торговое дело, чтобы очередей не было совсем. И иногда в голове возникают
изумительные проекты, но чувствуешь, что тебе не под силу протолкнуть их
через соответствующие учреждения.
всех сторон прут и прут к прилавку. Ну, ладно, решаешь про себя, подумаешь,
простою лишних полчаса или час.
никого не пускает, и очередь двигается быстрей, а ему даже по морде никто не
дает, до того у него энергичный и самостоятельный вид. Есть же на свете
настоящие мужчины, думаешь ты, а сам я байбак. И вдруг у тебя в голове
возникает великолепная мысль: надо передать свой прекрасный проект по
уничтожению очередей этому энергичному мужчине. Он, только он, этот проект
пробьет через все препятствия и воплотит его в жизнь! Но ты тут же угасаешь
от ясного понимания того, что не будет этот энергичный мужчина возиться с
твоим проектом, ему гораздо приятней здесь, на виду у толпы, наводить
порядок. Ему даже отчасти было бы нежелательно жить при таком положении
вещей, когда не надо на виду у толпы наводить порядок.
действиями энергичного мужчины трагедия мировой истории?!
нахалов, до самого того мгновения, когда подходит его очередь. Тут он
покупает свои продукты и удаляется, сопровождаемый взглядами толпы, как бы
говоря: "Не надо никаких цветов, никаких благодарностей, мне достаточно
вашего молчаливого обожания".
время отбрасывает нахалов, а потом вдруг, не дождавшись своей очереди, сует
деньги продавщице, берет свои продукты и удаляется быстрыми шагами, как бы
пораженный какой-то мыслью, которая тут его осенила, и в результате чего ему
немедленно необходимо, бросив все дела, уйти в направлении этой мысли.
очереди, и очередь знает, что ему рано было отовариваться, но все уверены,
что так и надо, что он должен был иметь какую-то выгоду за свой временный
героизм. И очередь смотрит ему вслед долгим взглядом, одновременно и
оправдывающим его поступок, и слегка тоскующим по бескорыстному кумиру, и
как бы понимающим, что сама она не вполне достойна такого кумира.
гнусность, стоит с терпеливо протянутой рукой, а я никак не могу решить,
надо ее пожимать или не надо.
омерзение. Но все-таки я пожал эту руку. Значит, если бы я не пожал ее, я бы
чувствовал себя еще хуже? Из двух зол я выбираю меньшее? Почему оно меньшее?
мной стоит человек, а не животное. Но такая кара все-таки не соответствует
его проступку? Как же быть? Но может быть, пожимая эту руку, я признаю свою
согреховность той гнусности, которую совершил этот человек? Безусловно, в
этом есть правда. Ведь перед тем как совершать свою гнусность, он,
подсознательно или даже сознательно, представил всех своих близких и
знакомых и почувствовал, что, в общем, все они, скорее всего, проглотят эту
гнусность. А раз он так решил, значит, мы давали какой-то повод надеяться,
что гнусность пройдет, значит, что-то такое в нас было? Конечно, не мы
главные виновники, но и мы давали повод надеяться, что гнусность пройдет, а
теперь, не подавая ему руки, всю вину сваливаем на него, хотя часть вины
лежит на нас самих. Но, с другой стороны, подав ему руку, мы тем самым
полностью оправдываем его надежду, что гнусность пройдет. Нет, раньше надо
было быть такими, чтобы он не посмел делать гнусность. Вот где правда! Но
ведь когда-нибудь надо становиться такими? И вот, не пожав ему руку, мы всем
показываем, что мы в дальнейшем будем такими, чтобы никто не смел делать
гнусности. Но ведь он может воскликнуть: "Это несправедливо! Почему именно с
меня надо начинать? Может, я бы не решился сделать гнусность, если бы знал,
что вы с меня будете начинать наказывать?!"
неправильно! Может, это вообще неразрешимый вопрос? Может, всякое бегство из
человеческого общества вызвано его неразрешимостью? Идея отшельничества не
отсюда ли? Бежать, бежать в пещеру, в скит, там никому не придется пожимать
руку!
Приезжают со всего мира. Знаменитый писатель. Граф. Русское хлебосольство.
Надо пожимать руки. Разговаривать. А он, великий психолог, видит, сколько
среди этих гостей пакостников. А Софья Андреевна радуется и ничего не
понимает. И взрыв последнего решения: бежать! бежать!
изменникам, о которых читатель, наверное, подзабыл.
разговаривать коротко и громко, как с глуховатым. Громко-то у меня
получается, вот коротко не всегда.
у меня отбил мой друг. Шоколадными конфетами соблазнил. Но я с ними не стал
ссориться, отчасти из ложной гордости. Надо было делать вид, что ничего не
случилось. Как в песенке поется:
свою комнату пообедать с ними. Мне ужасно не хотелось идти, но я вынужден
был пойти, чтобы не объясняться с ним. И вот в этом месте я отвлекся на эту
проклятую руку.
поздоровался с ней и сел на стул. Она сказала ему, чтобы он пошел за пивом.
Он неохотно согласился с ней и, надев пиджак, ушел. Я не знал о чем с ней
говорить, но она знала. Она начала издалека, то есть со своего футболиста,
терпеть воспоминания о котором у меня не было ни малейших оснований.
своему футболисту. Из ее слов получалось, что она хочет вернуться ко мне и
попробовать вместе со мной перебороть свои воспоминания о первой любви.
забывать своего футболиста, хотя надо сказать честно, она мне все еще
нравилась. Одним словом, я не поддерживал разговора. Я только понял, что
конфетная осада ни к чему не привела.
четверть века с трудом соединяю эти слова), глядя на нас вытаращенными
глазами. Шагов его не было слышно. Он явно подкрался к дверям, чтобы
застукать нас за злодейским поцелуем. Поняв, что поцелуями явно дело не
пахнет, он радостно поставил бутылки с пивом на стол. Но я-то уже знал, что
радоваться ему, бедняге, нечего.
обществе студента-венгра. Судя по всему, тут роман развивался стремительно.
Теперь она здоровалась со мной без всякого намека на футболиста. Венгры, они
церемониться не любят. Впрочем, мы с ними тоже не церемонились.
По-видимому, песчинка боли, застрявшая в душе, нарастила вокруг себя эту
сомнительную жемчужину. (Учредить клинику по иглоукалыванию писателей для
получения искусственного жемчуга.)
этого рассказа видно, что я очень ненаблюдательный человек. Но в свое
оправдание я хочу сказать пару слов.
ненаблюдательными, наблюдают за каким-то невидимым для нас объектом. И самое
опасное в них то, что никогда не понятно, за чем именно они в данное время
наблюдают. Поэтому мой дружеский совет всем -- избегать делать подлости,
надеясь на ненаблюдательность ваших знакомых. Они могут вас разоблачить в
самом неожиданном месте.
отворачиваться от тебя, и не хватает такта терпеть твое смрадное дыхание!
высокогорной пещере. По его расчетам, стрелам было около тысячи лет. Я долго
рассматривал этот бесценный дар нашего далекого предка, этот хорошо
сохранившийся, но слегка ссохшийся букет смерти. Особенно хорошо сохранились
наконечники стрел, так сказать самая идейная часть: сердцевидные,
ромбовидные, серповидные, клешневидные, зубчатые... Какое изобретательное
многообразие форм при строгом единстве содержания -- мечта пропагандиста.
Глядя на эти стрелы, я почувствовал неудержимый позыв выблевать на историю
человечества.
изворотливость ума, нежели божественную энергию стыда. Так и пошло, что
выработался большелобый ублюдок с хилой сердечной мышцей, образовалась
дурная автономия ума, оргия тупоголовой цивилизации, не слушавшая и не
слышавшая тревожных окриков культуры и только сейчас, на краю бездны, слегка
очнувшись, обалдело озирающая замученную местность Земли.
людей. Возможно ли? Не будем унывать. Дон Кихоты всего мира, по коням!
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Ибсен Генрик
Каргалов Вадим
Березин Федор
Марко Джон