Чтение 85–й страницы книги ~Санго из Чегема книга3~

самой жизнью.

Через год царь Феодорий решил расправиться с Джамхухом. Он долго думал,
как это сделать, чтобы не вызвать ропот народа, и наконец придумал. Несмотря
на глупость, а вернее, благодаря глупости царь Феодорий был хитер, ибо
хитрость -- единственная форма ума, доступная глупцам. Но именно потому, что
она единственная форма, глупцы ее неустанно совершенствуют.

Он тайно вызвал во дворец одного из самых опытных воинов. Таким людям
царь Феодорий присуждал звание Воина с Облегченной Походного Типа Совестью.
Было замечено, что у вояки, который всю жизнь убивал чужих, в конце концов
возникает естественное желание попробовать своего. Особенно в годы перемирия
с враждебными племенами.

Вот такого воина царь и вызвал к себе.

-- Ради безопасности родины тебе придется убить Джамхуха -- Сына Оленя,
-- сказал царь.

-- Как так, -- удивился воин, -- я слыхал, что он мудрец, он -- наша
гордость?

-- Это верно, -- отвечал царь Феодорий, -- и мы его всегда
приветствовали за мудрость. Но ведь он проповедует, что все народы равны
перед Великим Весовщиком Нашей Совести. А это гибельно для нашего народа.

-- Как так? -- опять удивился воин.

-- Ты в каких краях воевал? -- спросил царь.

-- Я воевал, -- отвечал воин, -- на западе в хазарских степях, где в
летний полдень нет тени, кроме тени собственного коня. Я воевал на востоке,
где вместо воды из-под камней бьет кровь земли, горящая, как хворост. И я
воевал на севере, где зимой реки мертвеют от холода и по мертвой воде можно
проехать верхом. Я воевал везде.

-- Так видел ты где-нибудь край, который был бы красивей нашей родины?
-- спросил царь.

-- Нет, -- покачал головой воин, -- я не видел такого края. Я даже
думаю, что лучше нашего края нет края на свете.

-- В том-то и горе наше, -- сказал царь, -- а Джамхух проповедует, что
все народы равны. Но ведь если все народы равны, значит, они одинаково
угодны Великому Весовщику, а если они одинаково угодны Великому Весовщику,
значит, и все лучшие земли надо между народами разделить поровну.

-- Как так? -- опять удивился воин.

-- Так получается, -- сказал царь. -- Представь себе, что Великий
Весовщик Нашей Совести -- наш хозяин. А мы, народы земли, его работники.
Если хозяин одинаково доволен всеми работниками, он должен или нет их
одинаково кормить?

-- Это -- первое дело, -- согласился воин, -- я сам, уезжая воевать,
всегда наказываю жене, чтобы она следила за работниками, которых нанимает.
Следила, чтобы они одинаково хорошо работали и чтобы она их одинаково хорошо
кормила.

-- Вот об этом и речь, -- закивал царь. -- И нам уже некоторые народы
говорят: "Потеснитесь на вашей прекрасной земле, дайте и нам ее немножко.
Ваш мудрец Джамхух -- Сын Оленя сам проповедует, что все народы равны".

-- Вон чего захотели! -- вскрикнул воин и, подумав, добавил: -- А ты
прикажи Джамхуху, чтобы он больше так не проповедовал.

-- Ты хороший воин, -- отвечал царь, -- но слишком добрый и простой
человек. Много, много раз я Джамхуха предупреждал, но он не слушает меня.
Кончится тем, что все народы пойдут на нас войной и уничтожат наш народ или
превратят всех в рабов. Выбирай -- или ты убьешь Джамхуха и тем самым
сохранишь наш народ, который в будущем даст нам нового мудреца, или ты не
убьешь Джамхуха, и враги в конце концов уничтожат наш народ вместе с
Джамхухом.

-- Получается -- лучше убить Джамхуха, -- сказал воин.

-- Так получается, -- согласился царь и протянул ему стрелу с
раздвоенным наконечником. -- Вот этой стрелой ты его убьешь. Эту стрелу
придумал один засекреченный перс. Но наши лазутчики выкрали ее у персов. Ты
-- первый воин Кавказа, который ее испытает. И для спокойствия народа будет
правильней, если он решит, что Джамхух убит чужеземной стрелой чужеземца.
Так что стрелу можешь оставить в теле, мы уже приступили к изготовлению
таких стрел. Ваш царь еще порадует своих воинов кое-какими новинками. Но
пока это тайна.

Воин, взяв в руки стрелу, оживленно пробовал пальцами ее клешнятый
наконечник, а потом вдруг задумался, почесывая затылок тем же наконечником.

-- Что задумался, мой воин, -- спросил царь, -- разве тебе не все ясно?

-- Ясно-то оно ясно, -- отвечал воин, продолжая думать о своем, -- но
мне чего-то неприятно убивать Джамхуха, хотя и очень интересно испытать
новую стрелу... Двойной втык -- это, конечно, чудо... Но все-таки Джамхуха
как-то жалко...

-- Послушай, -- сказал царь, внимательно вглядываясь в него, -- разве
ты не Воин с Облегченной Походного Типа Совестью?

-- Звание-то у меня есть, -- вздохнул воин, -- но все-таки как-то
неприятно...

-- А мне, думаешь, приятно поручать тебе это? -- сказал царь. -- Но так
нужно для сохранения нашего народа. Я и награды тебе не сулю. Не для меня
стараешься -- для родины.

-- За награду я и сам не стал бы убивать Джамхуха, -- проговорил воин.
-- Все же мне почему-то неприятно его убивать, хотя и очень интересно
испытать новую стрелу.

-- Ты же пьешь лекарство, когда болен, -- сказал царь, -- хотя тебе и
неприятна его горечь?

-- Да, -- согласился воин.

-- Так и это, -- сказал царь, -- неприятно, но надо, как лекарство.

-- Надо так надо. -- И воин, простившись с царем, покинул дворец.

Через три дня Сын Оленя погиб.

Утром он, как обычно, отправился пасти коз в котловину Сабида, а
вечером козы домой пришли без него. Он был найден в лесу со стрелой,
торчащей из спины. Джамхух был еще жив. Когда его внесли в дом, чегемский
знахарь осторожно вытащил из его спины стрелу с не виданным в этих краях
раздвоенным наконечником. Но спасти Джамхуха уже не могли. Незадолго до
смерти он вдруг сказал:

-- Кто приходит вовремя, всегда приходит слишком рано...

Потом он забылся, а через некоторое время прерывистым, угасающим
голосом произнес:

-- ...Холод жизни... Общий костер... Или раздать дрова... Не пойму...

Голос его замолк, словно говорящий, размышляя вслух, скрылся за
поворотом тропы. Джамхух -- Сын Оленя был мертв.

А во дворе уже толпились опечаленные и ропщущие чегемцы. Одни говорили,
что Джамхуха убил неизвестный чужеземец, другие говорили, что убийца очень
хотел, чтобы его считали чужеземцем.

Оплакивать Сына Оленя съехалась чуть ли не половина Абхазии. И конечно,
пришли его верные друзья Объедало, Опивало, Силач, Слухач, Остроглаз, Ловкач
и Скороход. Они больше всех рыдали у гроба Джамхуха, особенно убивался
Скороход. На них люди обращали внимание.

-- Что это за родственники Сына Оленя? -- спрашивали они. -- Мы думали,
у него нет родственников...

-- Это его товарищи, -- отвечали пожилые чегемцы, -- они помогали
Джамхуху жениться на его первой жене, нынешней царице. А вот этот, который в
золотых жерновах, каждую неделю бегал сюда. Помидоры таскал Гунде, а сейчас
он первый царский гонец.

После похорон Джамхуха Скороход, чьи рыдания разрывали душу, вдруг на
глазах у всех снял со своих ног золоченые царские жернова и швырнул их с
такой силой, что они закатились в котловину Сабида.

Друзья Джамхуха -- Сына Оленя посидели за поминальным столом,
рассказывая друг другу о житье-бытье. Опивало пожаловался на своего старшего
сына, который, оказывается, чрезмерно увлекается выпивкой.

-- Мы тоже в свое время пивали, -- говорил он, -- но меру знали.
Сегодняшняя молодежь меру ни в чем не знает.

-- Это ты точно заметил, -- сказал Слухач, уже и без глушилок ставший
туговатым на ухо. -- Я раньше, бывало, муравьиный язык понимал. А нынче
молодежь говорит на такой тарабарщине, что ничего разобрать невозможно.
Недавно к моему сыну приходят друзья, а он им говорит: "Ну что, кейфарики,
гуднем в амфу?" -- "Гуднем!" -- радостно отвечают они. А я ничего не
понимаю. Потом они мне объяснили что к чему. Оказывается, "кейфарики" -- это
люди, которые кейфуют. "Амфой" они называют нашу амфору. До чего
разленились, а? "Амфора" они уже не могут сказать! Им "амфу" быстрей
подавай! Гуднуть в амфу -- значит опустошить ее, чтобы она загудела, если в
нее потом крикнуть. Как хотите, друзья, но за этой тарабарщиной я чувствую
не тот, не тот наклон мысли. А в наше время все было просто, благородно.
Бывало -- эх, времечко! -- забредут в гости друзья, а ты им: "Сокувшинники,
уважим мою лозу?" -- "Уважим, -- отвечают они, дружно рассаживаясь. -- Ох
как уважим!" И сразу все ясно, красиво. И вы как бы не пьете, а как бы
воздаете дань благодарности богу виноградарства и плодородия. И тут,
конечно, совсем другой наклон мысли. А эти: "Кейфарики, гуднем в амфу!" А
чего гудеть?! Гудеть-то, я спрашиваю, чего?! Ну, выпили, порезвились -- и по
домам! Если уж амфора опустела, гуди не гуди -- ничего из нее не выгудишь!

-- Друзья, -- сказал Силач, -- надо правде в глаза смотреть. Мы
постарели. Мне и то сейчас не верится, что я когда-то мог пятерых великанов
рядком уложить посреди двора.

-- Какое время было, -- вздыхали друзья, вспоминая свой поход, -- как
мы были молоды и счастливы шагать рядом с Джамхухом.

Старые чегемцы, помнившие, как пил Опивало, поставили перед ним кувшин
с вином, но он велел его убрать, хотя и выпил пару кружек. Объедало тоже
едва съел свою порцию мамалыги.

-- Эх, время, в котором стоим... -- говорили старожилы Чегема,
рассказывая молодым о застольных подвигах Опивалы и Объедалы на давней
свадьбе Джамхуха.

Друзья посидели за столом, сладко погрустили, вспоминая прошлое, и