Чтение 21–й страницы книги ~Стоянка человека~

-- Оставим нравственные качества моей жены... Но вы ведь влюбились в
нее и признались ей в этом...

Я ему объяснил, переходя на язык науки, как более доступный ему, что
этого со мной не могло произойти и не произошло. Кристаллизация чувства
требует времени, хотя бы самого малого, сказал я. Чтобы влюбиться в
жену друга, надо какое-то, хотя бы очень короткое время смотреть на нее
как на свободную женщину, то есть быть в это время абсолютно аморальным
по отношению к своему другу. Считает ли он, спросил я у него, что я мог
быть по отношению к нему аморальным?

Мне показалось, что он стал прозревать. Он поднял голову и посмотрел на
меня.

-- Тогда во имя чего вся эта чудовищная ложь?! -- вскрикнул он, глядя
на меня, и я увидел на его милом лице ужас ребенка, на глазах которого
разваливается его родной дом, и он умоляет остановить этот развал.

-- Успокойся, -- сказал я ему, -- есть тип женщин, которые бешено
ревнуют мужей к их друзьям, даже если и делают вид, что они им
нравятся...

Не думаю, что я его убедил до конца. Высокий, нескладный, он ушел,
неуклюже горбясь. Но мысль, его начавшая работать в новом направлении,
уже не могла остановиться. Не знаю, догадался ли он о приключениях
своей жены или, прокрутив в своей светлой голове события их прошлой
жизни, убедился в ее абсолютной лживости, и этого ему было достаточно,
но через год он с ней разошелся. Представляю, что это за год был для
него.

Но и ко мне он больше не вернулся. Поверив на какое-то время своей
жене, он унизил себя в моих глазах. Так ему должно было казаться. А
человеку страшнее всего возвращаться туда, где он был унижен. Особенно
если он был унижен самим собой.

Поверь, мне в жизни нравились многие люди, но так, как его, ни одного
мужчины я никогда не любил. Наверное, о такой мужской дружбе говорится
в абхазской поговорке: будь ты горящей рубашкой на мне, и то бы не
скинул тебя.

Он был на пятнадцать лет младше меня, и я его любил одновременно и как
сына и как брата. Ни того, ни другого у меня никогда не было. Он был
мне сыном по своей духовной незащищенности и братом по духу.

Я и сейчас смотрю иногда на его фотокарточки. Я его несколько раз
щелкал у себя в саду и в море. Но разве они могут передать бесконечное
одухотворение его лица, когда он заговаривал на любимую тему или
импровизировал, развивая только что родившуюся мысль. А как он хохотал,
господи, как он смеялся!

Прошло с тех пор шесть лет. Я знаю, что у него новая семья. Он доктор
наук, профессор. Попивает. Однажды я познакомился с одним научным
работником их института, который перевелся туда из Москвы. Он с большим
восхищением говорил о нем. Они дружат. Нет, я не испытывал никакой
ревности.

-- Скажите, -- спросил я у него, не распространяясь о нашей недолгой,
но горячей дружбе, -- он под настроение все так же самозабвенно
хохочет?

-- Хохочет?! -- переспросил он, уставившись на меня недоуменными
глазами, -- он, безусловно, самый талантливый ученый института, но и
самый желчный человек из всех, кого я видел!

Страшная вещь -- оскорбленный идеализм.

Мальчики и первая любовь

(Исповедь Виктора Максимовича)

У нас была компания из четырех мальчиков. Мы все учились в одном
классе. Конечно, время от времени к нам присоединялись и другие, но
настоящая духовная близость была только межу нами. Главным авторитетом
в ней был Коля Шервашидзе. Он был потомком, хотя и достаточно непрямым,
того самого князя Георгия Дмитриевича Шервашидзе, обергофмейстера
двора, который после смерти Александра Третьего женился морганатическим
браком на его вдове Марии Федоровне. Вот как нас высоко заносило!

Но, разумеется, нас привлекала к нему не его высокородность. Да и род
его к этому времени распался, и сам он жил в ужасающей нищете. Большой,
многоквартирный дом его отца был давно распродан, родители умерли.
Сначала отец, кажется, он был юристом, потом мать.

Из трех оставшихся комнат две еще при жизни матери сдавались жильцу, а
в одной обитал Коля со своей восьмилетней сестренкой. Комнаты жильца
имели парадный выход на улицу, а Колина комната через обширную веранду
выходила во двор. В десяти шагах от веранды росла могучая магнолия,
бросавшая на нее в жаркие летние дни прохладную тень. Почти круглый год
подножие дерева пестрело опавшими, но упорно не гниющими листьями и
плюшевыми шишками. Здесь на веранде мы обычно собирались.

Большая комната Коли наполовину была загромождена книжными шкафами.
Часть книг, не уместившаяся в шкафах, дряблой горой лежала прямо на
полу. Бывало, если вытащишь из груды заинтересовавшую тебя книгу,
облачко пыли подымется над горой, что означало -- вулкан еще не потух.

В комнате стояли две кровати, прикрытые ветхими, засаленными одеялами,
стол и огромный буфет, напоминающий деревянный дворец, как бы усохший
за исторической ненадобностью.

Колин квартирант казался нам странноватым. Звали его Александр
Аристархович. Мы о нем знали только то, что приехал он из Ленинграда.
Сначала один прожил целый год, а потом к нему перебрались жена с
дочкой.

Он преподавал в деревенской школе математику и физику. Под влиянием
Коли, конечно, мы почему-то дружно решили, что он беглый меньшевик. О
юность! Почему меньшевик? Почему беглый? Никаких сведений!
Единственное: живет в городе -- преподает в сельской школе. Значит,
беглый меньшевик; путает следы.

Может, это покажется странным, но ни один из нас не был монархистом.
Даже Коля, хотя он и любил хорохориться своим происхождением. Мы жалели
царя и его семью, но по убеждению были сторонниками демократической
системы.

Изредка мы слегка выпивали сухое винцо, и Коля, неизменно стоя,
произносил свой неизменный первый тост:

-- За здоровье ее величества королевы Англии!

Он считал, что русская история надломилась в 1905 году, когда царь
упустил возможность дать стране настоящий парламент и сохранить
монархию по английскому образцу.

Распахивать окно в феврале семнадцатого года, по убеждению Коли, было
уже поздно, ибо наружный воздух России в то время был гораздо
тлетворней внутреннего и страна задохнулась. Так он считал.

И вот мы, принимая Александра Аристарховича за скрытого меньшевика,
совсем как в советских фильмах, но по своим причинам, смеялись над ним.
Большевики их высмеивали, потому что те якобы по своей злокозненной
тупости не понимали победную правильность ленинского пути. Мы же над
ними горько иронизировали, потому что они, по нашему мнению, прошляпили
демократию.

Трудно понять все причины, но Александр Аристархович был предметам
постоянных издевательств Коли, и нас он этим заразил. Может быть,
юношеское самолюбие сказывалось тут, зависимость от квартплаты жильца,
пятьдесят рублей в месяц, единственный твердый доход. Правда, иногда он
еще продавал букинисту книги. Кроме того, изредка приходили денежные
переводы из Сибири, куда после революции отбросило его бабушку и
дедушку по материнской линии. Я сознательно не называю большой город,
где они жили. Еще живы люди, которых это может огорчить.

У Александра Аристарховича были жена и дочка, анемичная дудоня,
студентка педагогического института. Она время от времени брала у Коли
что-нибудь почитать. Коля целенаправленно руководил ее чтением, что не
всегда нравилось ее отцу.

Я был уверен, что она влюблена в Колю. Но он этого не замечал, как не
замечал и того, что она не понимает его длинных литературоведческих
рассуждений.

Недавно, читая Бахтина, я вдруг вспомнил с необыкновенной яркостью
фразу, мелькнувшую во время импровизированного семинара, когда Коля,
склонившись над перилами веранды, объяснял бедной дудоне суть метода
Достоевского, а она, стоя на земле, смотрела на него
обреченно-обожающими глазами, фраза эта прозвучала так:

-- Движущийся скандал!

Но ведь это почти то же самое, что говорит Бахтин. Если бы он его
читал, он прямо бы его и процитировал, память у него была
фотографическая.

Иногда Коля играл в шахматы с Александром Аристарховичем. Жилец у него
чаще всего выигрывал, что, конечно, не способствовало Колиным симпатиям
к нему.

-- Невозможно играть с человеком, у которого все время трясутся руки,
-- жаловался он. -- Протянет руку над фигурой и замрет на полчаса. А
она у него трясется! Я не могу думать! Бестактность этого человека
феноменальна! Раз уж у тебя псевдопаркинсонова болезнь, ты сначала
обдумай ход, а потом тяни свою трясущуюся руку!

Мы редко видели Александра Аристарховича. Работая в сельской школе, он
иногда оставался там ночевать. Видно, ему там выделили комнату. По
этому поводу Коля неоднократно давал голову на отсечение, что тот завел
в деревне незаконную жену.

Александр Аристархович был грузноватый, розовый мужчина лет пятидесяти
с бритой яйцевидной головой, всегда очень аккуратно и чисто одетый.
Обычно он во двор входил с двумя ведрами, набирал в колонке воды и
осторожно, чтобы не облить брюки, возвращался домой.

Пока ведра наполнялись водой, он почти всегда с каким-то тупым