Чтение 36–й страницы книги ~Стоянка человека~

меня не принимал, но я все-таки добилась встречи. Какой подлец!

-- Вы же, -- говорю, -- показывали мне анализ крови. Там же ясно было
написано: опьянение сильное. Это мне приснилось или была такая справка?

-- Да, -- говорит, а сам в глаза не смотрит, -- но это результат
неисправности аппарата. Повторная экспертиза показала, что он был
трезвый.

-- Он же был, -- говорю, -- настолько пьян, что сам не мог выйти из
машины. Ваши милиционеры его вытащили!

-- Это шок, -- говорит, -- он просто потерял контроль над собой.

Я чуть с ума не сошла, но все-таки сумела удержать себя в руках.

-- Где же показания свидетеля, -- говорю, -- почему вы их не передали
в прокуратуру?

-- Он их забрал, -- говорит, а сам в глаза не смотрит, -- по
советским законам, показания свидетеля не документ. Он не отвечает за
них. Сначала ему так показалось, а потом он вспомнил, что все было не
так. Он отвечает только за показания на допросе.

-- Я пошла к свидетелю, -- продолжала Лора. -- Я его всю жизнь знаю,
он же недалеко от нас живет. Когда я вошла к нему во двор, он сидел на
крыше сарая и крыл его дранью.

-- Василий Петрович, -- говорю, -- вы же двадцать лет маму знаете. Что
с вами случилось, неужели они вас купили?

Молчит. Только молотком постукивает, а изо рта гвозди торчат. Я
постояла, постояла, вижу, он не хочет говорить со мной, и пошла назад.
У калитки догнала его жена:

-- Лорочка! Лорочка! Прости! Приходил человек и угрожал сжечь дом.

-- Что же это такое, Виктор Максимович, неужели на этого мясника
управы нет?

-- Милая Лора, -- говорю, -- к сожалению, это так. Оставь, ты себя
изведешь и ничего не добьешься.

-- Нет, Виктор Максимович, -- сказала Лора, качая головой, -- я
никогда в жизни не отступлюсь. Моя мама, оставшись без папы, нас, трех
дочерей, поставила на ноги. Она всю жизнь набивала папиросы на табачной
фабрике. У нас целая пачка грамот. А теперь, значит, она никому не
нужна? И пьяный негодяй ее может убить машиной, как бродячую собаку?
Нет! Я пойду в КГБ.

Она подняла свою тяжелую корзину, и я долго смотрел вслед ее маленькой,
упорной фигуре. Что я ей мог сказать? Чем помочь? И при чем тут КГБ?

Проходит еще какое-то время. Я встречаю Лору в нашем гастрономе. Мы
выходим вместе.

-- Ну что, Лора, была в КГБ?

-- Была, была! -- говорит. -- Меня принял какой-то полковник,
доброжелательно выслушал, а потом позвал своего помощника. И они стали
между собой переговариваться по-абхазски. Они не знали, что я прекрасно
понимаю по-абхазски. Я все понимаю, а они переговариваются между собой.
Оказывается, помощник был в курсе моего дела. Точнее, он был в курсе
дел миллионера и его брата.

-- Девушка права, -- говорит помощник, -- но что мы можем сделать?
Миллионер со вторым секретарем обкома вот так...

Он свел указательные пальцы обеих рук, показывая, что они, как братья.
-- Вчера, -- продолжает он, -- его машина стояла возле особняка
миллионера три часа двадцать минут... Пусть девушка жалуется в Москву,
мы ничего не можем сделать.

А я слушаю и жду, что скажет мне полковник.

-- Видимо, в вашем деле здесь не смогли разобраться, -- говорит он мне
наконец, -- жалуйтесь в Москву. Это дело вообще не по нашей части.

Тут я не выдержала.

-- В Москву, -- говорю, -- я пожалуюсь и без вас. Но вы мне объясните
такую вещь. Я ее своим женским умом не могу понять. Что может делать
секретарь обкома в особняке вора-миллионера? Что он, священник,
наставляющий грешника? И что, вы засекаете время, пока он гостит у
него? Какая от этого польза?

Виктор Максимович, он от моих слов покраснел, как флаг.

-- Вы что, абхазка? -- говорит.

-- Да, -- говорю, -- у меня мама была абхазка.

-- Все это сложней, чем вы думаете, -- говорит он, глядя мне в глаза,
-- и если мы засекаем время, значит, это для чего-то нужно. Жалуйтесь в
Москву, но здесь будьте осмотрительней.

Теперь я поняла, что тут мне никто не поможет. Я уже написала в
Прокуратуру СССР. Жду ответа.

На этом мы расстались. Через какое-то время Лора получила ответ из
Прокуратуры СССР, откуда ей написали, что ее жалоба рассмотрена и
направлена в прокуратуру Грузии. Теперь Лора ждала ответа из
прокуратуры Грузии. И вдруг однажды поздно вечером она прибежала ко мне
домой. Впервые я ее видел такой бледной, испуганной.

-- Ой, Виктор Максимович, что сейчас было! -- воскликнула она и
рухнула на диван. -- Кто-то стучит мне в дверь. Открываю. Входит
огромный мужчина со страшными глазами. У меня душа в пятки ушла. Но я
взяла себя в руки и говорю:

-- Что вам надо?

Он стоит и прямо жрет меня своими глазищами. Потом говорит:

-- У тебя несчастье было. Но этот человек не хотел убивать твою маму.
Случайно получилось... Вот здесь десять тысяч... Пригодится... Ты
теперь одна...

Тут у меня страх прошел.

-- Нет, -- говорю, -- если б они мне даже миллион заплатили, я бы ему
не простила маму...

Он молчит и стоит с протянутой пачкой денег в руке.

-- Не возьмешь?

-- Нет, -- говорю.

-- Ты смелая девушка, -- говорит он мне и кладет пачку в карман, --
но перестань жаловаться... Хуже будет... Тем более живешь одна...

И смотрит на меня своими волчьими глазами. Я собрала все свои
силы.

-- Нет, -- говорю, -- лучше пусть они меня убьют.

Он еще некоторое время смотрел, смотрел на меня а потом молча ушел.
Слышу -- завел машину и уехал. Тут только я поняла, какой ужас
пережила, и прибежала к вам. Но, видно, и они испугались, испугались,
правда?

-- Не верю я, -- говорю, -- что милиционеры, взявшие пьяного, дадут
теперь новые показания. Одумайся, Лора, пока не поздно. Они тебя
угробят, я боюсь за тебя.

Я вижу, она сидит в глубокой задумчивости, даже не слушает меня.

-- Ни один человек в мире, -- вдруг говорит она словно в пространство,
-- не умел так любить, как моя мама. Еще до нас, своих детей, она
воспитывала свою родственницу -- сиротку. Я ее немного помню. Она
умерла лет пятнадцать назад от воспаления легких. Мама до последней
минуты была с ней. И она перед смертью маме сказала: "Люби меня
всегда!"

Она была сиротка, и ей было страшно умереть, думая, что никто из живых
о ней не будет помнить. И за все эти пятнадцать лет мама никогда о ней
не забывала и всегда плакала, вспоминая ее последние минуты... Так
любить, как мама... Пока я жива, я не прощу этому мерзавцу.

-- Если так, -- сказал я, -- тебе опасно оставаться дома. Переходи к
Марку или оставайся у меня, а там посмотрим...

-- Нет, -- вздохнула она после некоторого раздумья, -- только
сейчас мне не по себе. Проводите меня домой.

Я проводил ее, предупредив, чтобы она никому никогда не открывала по
вечерам дверь. Она грустно кивнула и вошла в дом. На душе у меня было
скверно, но я не знал, чем ей помочь.

Прошло еще несколько месяцев, и я узнал от Лоры, что прокуратура Грузии
ничего не добилась. Этого следовало ожидать. Кстати, в местной
прокуратуре оказался один работник, который симпатизировал Лоре, может
быть, даже влюбился в нее. Один из милиционеров, взявших тогда пьяного
брата мясника, кажется, чем-то обязанный этому прокурору, дрогнул было
и обещал тбилисскому следователю рассказать всю правду, но в последний
момент не решился.

-- Зачем вы здесь работаете, если ничего не можете сделать? --
оказывается, выпалила ему Лора.

-- Я чучело честности, -- сказал он ей, -- хоть одного человека им
приходится обходить, когда они занимаются темными делишками.

Этот же прокурор помог ей написать обстоятельное письмо в "Правду".
Через некоторое время оттуда пришла в местную прокуратуру копия ее
жалобы с отметкой О. К., то есть особый контроль.

-- Мой прокурор, -- впервые за все это время радостно сказала мне
Лора, -- признался мне, что такое указание -- большая редкость! Особый
контроль! Скоро приедет корреспондент и во всем разберется!

Бедная Лора, опять все сорвалось. Миллионер, даже носа не высовывая из
своего особняка, все улаживал. Кстати, когда началась кампания борьбы с
хищениями, снимок его особняка появился в "Правде". Тогда у некоторых
местных воротил в самом деле отняли дома, но только не у этого.
Шевельнулись было тронуть его, но город вдруг на несколько дней
таинственно остался без мяса, и от него отстали. Но, видно, ему
все-таки были неприятны ее бесконечные, бесстрашные жалобы на брата.

-- Опять приходил этот с волчьими глазами, -- сказала мне как-то Лора.

-- Ну и что?

-- Опять деньги предлагал.

-- Не грозил? -- спросил я, заглядывая в ее чудные, полные невыразимой
печали глаза.

-- Нет, -- вздохнула она и как-то странно опустила свой
длинноресничный взор.