Чтение 2–й страницы книги ~Дорога на Лос-Анжелес~

увидел на другой стороне меня.

- Managgia Jesu Christi! - заверещал он. - Выходи оттуда!

Я сказал ему, что выйду немедленно. Он с ревом убрался восвояси. Но за
это меня не уволили.

Однажды вечером он сверял у кассы чеки за весь день. Было уже поздно,
почти девять часов. Мне хотелось еще успеть в библиотеку, пока та не
закрылась. Он вполголоса выругался и позвал меня. Я подошел.

- Не хватает десяти долларов.

Я ответил:

- Это смешно.

- Их здесь нет.

Я проверил все цифры тщательно, три раза. Десятки в самом деле не
хватало. Мы обшарили весь пол, вздымая тучи опилок. Потом еще раз
выпотрошили кассу, в конце концов, вытащив ящик для денег и заглянув в
пустой корпус. Десятка не находилась. Я предположил, что, может быть, он
отдал ее кому-нибудь по ошибке.

Он же был уверен, что такого случиться не могло. Он шарил пальцами по
карманам своей рубашки. Пальцы напоминали сардельки. Похлопал себя по
карманам снова.

- Дай мне сигарету.

Я вытянул пачку из заднего кармана, и вместе с ней вылезла
десятидолларовая бумажка. Я утрамбовал ее на самое дно пачки, но она
развернулась. И упала на пол между нами. Тони сжал в кулаке карандаш так,
что тот хрустнул. Лицо его побагровело, щеки надулись и сдулись. Он втянул
шею и харкнул мне в лицо.

- Ах ты грязный крысеныш! Вон отсюда!

- Ладно, - сказал я. - Как вам будет угодно.

Из-под прилавка я достал своего Ницше и направился к двери. Ницше! Что
знает он о Фридрихе Ницше? Он скомкал десятку и швырнул ее мне вдогонку.

- Твое жалованье за три дня, вор! - Я только пожал плечами. Ницше -
и в таком месте!

- Я ухожу, - сказал я. - Не кипятитесь.

- Пошел вон отсюда!

Он стоял от меня в добрых пятидесяти футах.

- Слушайте, - сказал я. - Я просто в востроге от того, что ухожу.
Меня тошнит от вашего слюнявого, слоновьего ханженства. Мне вот уже неделю
хотелось оставить эту абсурдную работу. Поэтому ступайте прямиком к черту,
макаронная фальшивка!

Бежать я перестал только когда подлетел к библиотеке. То было отделение
Лос-Анжелесской Публички. Сегодня дежурила мисс Хопкинс. Ее светлые волосы
были длинны и туго зачесаны. Я постоянно думал о том, как уткнуться в них
лицом, чтобы ощутить их запах. Мне хотелось почувствовать их у себя в
кулаках. Но она была так прекрасна, что я едва мог с нею заговорить. Она
улыбнулась. Я, не успев отдышаться, бросил взгляд на часы.

- Думал, не успею, - сказал я.

Она ответила, что у меня еще есть несколько минут. Я осмотрел весь ее
стол и обрадовался, что на ней сегодня просторное платье. Если получится
заставить ее под каким-нибудь предлогом пройти по залу, то, может, мне
повезет, и я увижу под ним силуэты ее ног. Мне всегда было интересно, как
они выглядят под этими блестящими чулками. Она не была занята ничем
особенным. Только двое каких-то стариков читали газеты. Она отметила моего
Ницше, пока я переводил дух.

- Вы не покажете мне секцию истории? - спросил я.

Она улыбнулась в знак того, что покажет, и я последовал за нею. Какое
разочарование. Платье не того типа - светло-синее; не просвечивало. Я
наблюдал за изгибами ее пяток. Мне хотелось их расцеловать. У полок
Истории она обернулась и почувствовала, что я о ней глубоко думаю. Я
ощутил, как ее пробило холодом. Она вернулась к своему столу. Я вытягивал
с полок книги и ставил их на место. Она по-прежнему чувствовала мои мысли,
но я не хотел думать ни о чем другом. Она скрестила под столом ноги.
Чудесны они были. Мне хотелось их обнять.

Глаза наши встретились, и она улыбнулась. Улыбка ее говорила: давай,
смотри, если нравится; я с этим ничего поделать не могу, хотя по
физиономии тебе съездить мне хочется. А я хотел с нею поговорить. Я мог бы
процитировать ей что-нибудь роскошное из Ницше; тот отрывок из Заратустры
про сладострастие. Ах!

Но процитировать его я никогда бы в жизни не смог.

Она позвонила в колокольчик в девять. Я поспешил к Философии и схватил
то, что попалось под руку. Еще один Ницше: Человек и Сверхчеловек. Я знал,
что это на нее подействует. Прежде, чем поставить штампик, она пролистнула
несколько страниц.

- Ух! - сказала она. - Ну и книжки ты читаешь!

Я ответил:

- Хо. Это еще что. Я никогда не читаю безделиц.

Она улыбнулась мне на прощанье, и я сказал:

- Сегодня колоссальная ночь, эфемерно колоссальная.

- Вот как? - отозвалась она.

И странновато на меня посмотрела, почесав кончиком карандаша в волосах.
Я сдал назад, вывалился в дверь и едва не оступился. Снаружи мне стало
паршивее, поскольку ночь была вовсе не колоссальной, а холодной и
туманной, уличные фонари смутно светились в дымке. У обочины стояла машина
с мужчиной за рулем и работавшим мотором. Он ждал, чтобы отвезти мисс
Хопкинс обратно в Лос-Анжелес.

Мне показалось, что он выглядит, как полный ублюдок. Читал ли он
Шпенглера?

Знает ли он, что Запад закатывается? И что он собирается с этим делать?
Ничего!

Он быдло и хам. Пошел он вообще.

Туман вился вокруг, впитываясь в меня, а я шел, и сигарета тлела.
Остановился у Джима на Анахайме. Возле стойки ел какой-то мужик. В доках я
его часто видел.

Стивидор по фамилии Хэйз. Я сел рядом и заказал обед. Пока готовилось,
я подошел к книжной полке и стал просматривать книги. Перепечатки по
доллару за штуку. Я вытащил штук пять. Потом перешел к стойке с журналами
и просмотрел все Художники и Модели. Нашел два номера, где на женщинах
одежды было меньше всего, и когда Джим принес мне еду, я велел их
завернуть. Он увидел у меня под мышкой Ницше:

Человек и Сверхчеловек.

- Нет, - сказал я. - Это я так понесу.

И хлопнул ею о стойку. Хэйз взглянул на книгу и прочел название:
Человек и Сверхчеловек. Я видел, как он вытаращился на меня в зеркале. Я
же начал свой стейк. Джим не спускал глаз с моих челюстей, пытаясь
определить, мягкий он или нет. Хэйз не мог оторваться от книжки.

Я сказал:

- Джим, эта трапеза в самом деле допотопна.

Джим переспросил, что именно я имею в виду, и Хэйз перестал есть, тоже
прислушавшись.

- Стейк, - пояснил я. - Он архаичен, первобытен, каменновеков и
древен.

Короче, он сенилен и стар.

Джим улыбнулся в том смысле, что он не понял, а стивидор аж прекратил
жевать, так ему было интересно.

- Чё такое? - спросил Джим.

- Мясо, друг мой. Мясо. Эта трапеза, что стоит передо мной. Жестче
сучьего.

Когда я взглянул на Хэйза, тот быстренько пригнулся. Джим по поводу
стейка расстроился, перегнулся через стойку и прошептал, что будет рад
поджарить мне другой.

Я ответил:

- Ништяк! Валяй, мужик! Это аннулирует мои самые хваленые аспирации.

В зеркале я видел, как Хэйз пристально изучает меня. Внимание его
металось между мной и книжкой. Человек и Сверхчеловек. Я жевал и смотрел
прямо перед собой, не обращая на него ни малейшего внимания. Он же на
протяжении всей еды не спускал с меня настырного взгляда. А однажды
надолго вперся глазами в книгу. Человек и Сверхчеловек.

Закончив есть, Хэйз пошел к кассе рассчитываться. Они с Джимом долго о
чем-то шептались у аппарата. Хэйз кивал. Джим ухмылялся, а потом они опять
шептались.

Хэйз улыбнулся и пожелал спокойной ночи, в последний раз оглянувшись на
меня через плечо. Джим вернулся ко мне.

- Этот парень хотел про тебя все разузнать.

- Вот уж!

- Он сказал, что ты разговариваешь как довольно смышленый парнишка.

- Вот уж точно! Кто он и чем он занимается?

Джим ответил, что это был Джо Хэйз, стивидор.

- Малодушная профессия, - сказал я. - Инфицированная ослами и
тупицами. Мы живем в мире скунсов и антропоидов.

Я вытащил десятидолларовую бумажку. Он принес мне сдачу. Я предложил
ему двадцать пять центов на чай, но брать их он не захотел.

- Опрометчивый жест, - сказал я. - Простой символ товарищества. Мне
нравится, как ты относишься к вещам, Джим. Это высекает из меня ноту
одобрения.

- Я стараюсь, чтоб всем хорошо было.

- Что ж, я лишен кляуз, как сказал бы Чехов.

- Ты какие сигареты куришь?

Я сказал. Он принес мне две пачки.

- За мой счет.

Я сложил их в карман.

Однако, чаевые он брать не хотел.