находилась химчистка. Идея заключалась в том, чтобы прорыть из химчистки
тоннель прямо к банковскому сейфу.
кулаками, думая, что в руке - деньги, золотая монета, и долго не хотел
разжимать кулак, зная, что сонный мозг сыграл со мною шутку, и никаких
денег в руке, на самом деле, нет. Я поклялся, что если когда-нибудь
заработаю денег достаточно, то куплю рыбную компанию "Сойо", устрою
празднество на всю ночь, как на Четвертое Июля, а утром спалю ее дотла.
солнце. Лучи отражались от голубой бухты в блюдце, образованном
Палос-Вердес, и все это становилось духовкой. В цехах было еще хуже.
Никакого свежего воздуха, даже одну ноздрю наполнить не хватало. Все окна
заколочены ржавыми гвоздями, а стекла от старости покрылись паутиной и
жиром. Солнце раскаляло гофрированную крышу, как горелка, и жара
устремлялась вниз. От реторт и печей шел пар. Еще больше пара поднималось
от здоровенных баков с фертилизаторами. Пары сталкивались, место встречи
их было хорошо видно, а мы работали в самой середине, истекая потом в
грохоте лотка.
такой работой мозги можно и дома запросто оставлять. Весь день мы только и
делали, что стояли и двигали руками и ногами. Время от времени переносили
вес с одной ноги на другую. Если хотел подвигаться по-настоящему, то
приходилось спускаться с настила и идти к фонтанчику с водой или в
уборную. У нас был план: мы ходили по очереди. Каждый проводил в уборной
десять минут. Когда работали эти машины, никакого начальства не
требовалось. Утром начиналась маркировка банок, Коротышка Нэйлор просто
дергал рубильник и уходил. Он-то эти машины знал. Нам не нравилось, когда
они нас опережали. Если это происходило, нам отчего-то становилось
неприятно. Не больно, не так, когда кто-ниубдь подкладывает тебе кнопку на
сиденье, а грустно, что, в конечном итоге, оказывалось гораздо хуже.
орал.
упаковать конвейер, и человеку на том конце было чуточку полегче. Никому
эта машина не нравилась. Неважно, филиппинец ты, итальянец или мексиканец.
Она нас всех доставала. Да и ухаживать за нею еще как нужно было. Она вела
себя как дитя.
рассчитано до минуты. Если машины глушили, словно в другое место попадал.
Не на консервную фабрику, а в больницу. Мы ждали, разговаривали шепотом,
пока механики не налаживали все обратно.
не жаловался, поскольку времени на жалобы не было. Большую часть времени я
стоял, подавая банки в автомат, и думал о деньгах и женщинах. С такими
мыслями время текло быстрее. У меня это была первая работа, где чем меньше
думал о работе, тем легче. Я доводил себя до исступления мыслями о
женщинах. Дело в том, что настил постоянно дергался. Одна греза перетекала
в другую, и часы летели, а я стоял возле машины и старался сосредоточиться
на работе, чтобы остальные парни не знали, о чем я думаю.
лежала голубая бухта, которую обмахивали сотни грязных ленивых чаек. На
другом берегу стоял причал на Каталину. Каждые несколько минут по утрам
катера и гидропланы отчаливали от него курсом на остров в восемнадцати
милях отсюда. Через смутную дверь я видел красные поплавки самолетов,
отрывавшихся от воды. Катера ходили только по утрам, гидропланы же
взлетали весь день. Мокрые красные поплавки, с которых текла вода,
сверкали на солнце, распугивая чаек. Но оттуда, где я стоял, только их и
было видно. Одни поплавки. Ни крыльев, ни фюзеляжей.
целиком.
посмотреть, как летчики возятся с ними, и знал наперечет все самолеты в
этом флоте. Но видеть в дверной проем одни поплавки - это вгрызалось мне
в мозги почище гнид. В голову приходили совершенно сумасшедшие мысли. Я
воображал, что происходит с невидимыми частями самолета: за крылья
уцепились зайцы. Мне хотелось опрометью нестись к двери, удостовериться,
так ли это. У меня всегда были предчувствия. Я желал трагедий. Мне
хотелось увидеть, как самолет взрывается на куски, и пассажиры тонут в
бухте. Бывали утра, когда я приходил на работу с единственной надеждой -
что сегодня кто-нибудь утонет в бухте. Я даже бывал в этом убежден. Вот
следующий гидроплан, говорил я себе, следующий никогда не долетит до
Каталины:
бухте; Коротышка Нэйлор вырубит конвейер, и мы все выскочим наружу
посмотреть, как спасатели будут выуживать из воды тела. Это обязательно
должно произойти. Это неизбежно. И еще я считал себя ясновидящим. Вот так
весь день самолеты и взлетали. Я же, стоя на своем месте, видел только
поплавки. Мне так хотелось сорваться с места, что кости болели. Вот
следующий уж точно разобьется. У меня клокотало в горле, я кусал губы и
лихорадочно ждал следующего. И вот - рев моторов, такой слабый за гулом
фабрики, а я уже на стреме. Наконец-то смерть!
смотрел, изголодавшись по такому зрелищу. Гидропланы от курса взлета
никогда ни на дюйм не отклонялись. Перспектива в дверном проеме никогда не
менялась. И в этот раз, как обычно, в дверях мелькали только поплавки. Я
вздыхал. Ну что ж, кто знает?
минуту.
самолету удалось уйти.
оставаться на местах. Но к черту приказы. Я отскакивал от лотка и несся к
двери. Взлетал большой красный самолет. Я видел его весь, каждый дюйм его,
и глаза мои уже пировали, предвкушая трагедию. Где-то снаружи таится
смерть. В любой момент она нанесет удар. Гидроплан пересек бухту, взмыл в
воздух и направился к маяку в Сан-Педро. Все меньше и меньше. Этому тоже
удалось удрать. Я погрозил ему кулаком.
придурком. Я отошел от двери и вернулся на место. Их глаза обвиняли меня,
как будто я сбегал к дверям и убил там прекрасную птицу.
И жен кормить надо, и выводок чумазых детишек, а тут еще счет за
электричество подоспел, и счет из бакалейной лавки - они так далеко от
меня отстоят, такие отдельные, грязные робы на голое тело, с дурацкими
мексиканскими рожами, на которых черти горох молотили, а глупость из них
так и прет, смотрят, как я иду на место, думают, я свихнулся, аж дрожь
берет. Они - плевки чего-то липкого и медленного, комковатого и
набухшего, чем-то похожего на клей, клейкого и приставучего и беспомощного
и безнадежного, с печальными, кнутом иссеченными взглядами зверей полевых.
Думают, что я свихнулся потому, что я не похож на старого, иссеченного
кнутом зверя полевого. Так пускай считают меня сумасшедшим!
плевать на то, что вы думаете. Мне стало противно оттого, что приходится
стоять к ним так близко. Мне хотелось избить их, одного за другим,
колошматить, пока все они не превратятся в месиво ран и кровищи. Мне
хотелось им завопить: что уставились на меня своими унылыми,
меланхоличными, просящими кнута буркалами? - поскольку в сердце у меня от
них переворачивалась какая-то черная плита, могила открывалась, дыра,
болячка, через которую внутрь вползали мучительной чередой их покойники, а
за ними - еще покойники, и еще, и все проносили сквозь мое сердце горькие
страдания своей жизни.
принялся за работу - одно и то же, направляй банки в машину и смирись с
тем, что ты не ясновидец, что трагедии разыгрываются только по ночам, как
последние трусы.
меня рукой, как на маньяка. Никто ничего не сказал. Текли минуты. Прошел
час.
Он стоял на фоне первых зеленых складок холмов Палос-Вердес. Словно пейзаж
Куликов Роман
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Апраксина Татьяна
Лукин Евгений
Конан-Дойль Артур