ненавидишь, Роза. Но, Роза, я-то тебя люблю. Я люблю тебя, и однажды ты
увидишь, как я играю центральным нападающим за Нью-Йоркских Янки, Роза. Я
буду там, в центре поля, Милая, и ты будешь моей девушкой, будешь сидеть в
ложе возле третьей базы, и я выдвинусь вперед, и это произойдет в
последней половине девятого иннинга, и Янки на три рана будут отставать.
Но не беспокойся, Роза! Я выйду один на троих на базе, и посмотрю на тебя,
и ты пошлешь мне поцелуй, и я зафигачу это гнилое яблоко прямо за стенку
центра поля. Я войду в историю, Милая. Ты поцелуешь меня, и я войду в
историю!
всегда пропадают, когда вырастаешь взрослым.
Арт, Блистательный Бандит...
Он поднял глаза и увидел, как сестра Селия высится над его партой, ее
кулак колотит по ней, а левый глаз дергается. Они смотрели на него, все -
даже его Роза над ним смеялась, и желудок выкатился из-под него, поскольку
он понял, что шептал свои фантазии вслух. Остальные могли ржать, сколько
им вздумается, но Роза - ах, Роза, смех ее жалил больнее всех, и он
чувствовал, как ему больно от этого, и ненавидел ее: эту девку
макаронника, эту дочь шахтера-вопса, работавшего в трущобном городишке
Луисвилле: проклятый паршивый шахтер. Сальваторе его звали; Сальваторе
Пинелли, так низко он пал, что корячился в шахте. Мог ли он построить
стену, простоявшую бы сто, двести лет? Не-а - тупой даго, одно кайло, да
лампа на каске, должен залазить под землю и зарабатывать на жизнь, будто
какая-нибудь паршивая макаронная крыса. А его звали Артуро Бандини, и если
бы в этой школе нашелся тот, кто против этого что-нибудь имеет, то пусть
встанет и скажет - живо шнобель сворочу.
только потом поднялся. Класс наблюдал. Роза прошептала что-то соседке
сзади, прыснув в ладошку. Он заметил этот жест и уже был готов заорать на
нее: она, наверное, хихикнула насчет его веснушек, или насчет здоровенной
заплаты на колене, или того, что ему нужно подстричься, или про обрезанную
и перешитую рубашку, которую когда-то носил отец, а теперь она на нем косо
сидит.
слабоумный кретин. Я предупреждала тебя, чтобы ты был внимателен на уроках.
шести часов.
не обращая внимания на него, левое веко раздраженно подергивалось. На
юго-западе появилось бледное тошнотное солнце, тем зимним днем больше
похожее на утомленную луну. Он сидел, опершись подбородком на руку, и
наблюдал за холодным солнцем. За окнами цепочка елей казалась еще холоднее
под своей печальной белой ношей. Он услышал, как где-то на улице закричал
мальчишка, забренчали цепи на шинах.
похороненное под снегом, на вал за основной базой нагромоздилась
фантастическая тяжесть - и все поле такое одинокое, такое грустное. Что
делать зимой? Он был почти доволен, что сидит тут, и его наказание
забавляло его. В конце концов, здесь сидеть так же неплохо, как и
где-нибудь еще.
точнее, должна признаться, переплачиваем.
могу. Мне от него скучно.
наблюдать.
стеклянный глаз? Он всегда подозревал, что кто-то заехал ей в глаз
бейсбольным мячом; теперь же он был почти в этом уверен. Она приехала в
школу Св.Катерины из Форт-Доджа, Айова. Интересно, как играют в бейсбол в
Айове, и много ли там итальянцев?
мать - милейший человек, прекрасный человек. У нее душа ангела.
учениками в этой католической школе. Обучение стоило всего два доллара в
месяц на каждого ребенка, но это означало шесть долларов в месяц на всех,
и деньги никогда не выплачивались. Такое отличие от остальных терзало его:
другие платят, а я нет.
отнести их сестре-настоятельнице, на счет. Этого он еще больше терпеть не
мог. Всегда яростно отказывался. Август, между тем, не возражал и всегда
доставлял редкие конвертики; на самом деле, он даже с нетерпением ждал
такой возможности. За это он Августа ненавидел - что подчеркивает их
бедность, что готов напомнить монахиням: Бандини люди бедные. Все равно он
никогда не хотел ходить в сестринскую школу. Единственное, что его с ней
примиряло, - это бейсбол. Когда сестра Селия сказала, что у его матери -
прекрасная душа, он понял: она имела в виду, что та храбра, чтобы
жертвовать и отказывать себе ради этих маленьких конвертиков. Для него же
в этом не было никакой храбрости. Ужасно, ненавистно - это отличало его и
братьев от остальных. Почему, точно он не знал - но ощущение оставалось:
в его глазах они действительно отличались от других. Это как-то совпадало
со всем прочим: с веснушками, с нестрижеными патлами, с заплатой на колене
и с тем, что он итальянец.
к Мессе только утром на Рождество, да иногда в воскресенье на Пасху. Ври,
не ври, но ему нравилось, что отец презирает Мессу. Он не знал, почему, но
нравилось. Он вспомнил довод отца. Свево как-то сказал: если Бог - во
всем, зачем я должен ходить в церковь по воскресеньям? Почему я не могу
сходить в Имперскую Бильярдную? Разве Бога там нет? Его мать всегда
содрогалась в ужасе от такой теологии, а он помнил, насколько жалок был ее
ответ - то же самый, что он выучил по Катехизису много лет назад. Это
наша христианская обязанность, говорилось в Катехизисе. Что же касается
его самого, то иногда он к Мессе ходил, а иногда нет. Когда он сачковал,
его охватывал сильный страх, он мучился и боялся, пока не скидывал грех с
души на Исповеди.
сидел за партой, изможденный и изметеленный собственным нетерпением
что-нибудь сделать - что угодно. В комнате почти стемнело. Луна,
спотыкаясь, вывалилась из унылого восточного неба - она бы стала белой
луной, если б вырвалась на свободу.
монахиням и входить в тихих толстых башмаках. Пустые парты грустно
рассказывали об ушедших детях, а его собственная, казалось, им
сочувствовала, и интимно-тепло советовала ему: иди домой, я тут побуду
одна с остальными. Поцарапанная и разрисованная его инициалами, вымазанная
и заляпанная чернилами, парта устала от него так же, как и он от нее.
Теперь они чуть ли не ненавидели друг друга, однако переносили соседство
очень терпеливо.
оказаться это условие. Растянувшись на лавке, оплетя ногами парту перед
собой, он мог лишь тушиться в собственном отвращении.
попросил Деву Марию благословить твою мать и дать ей все счастье, которого
она заслуживает...
нем такое отчаяние, что выступили слезы. Везде одно и то же, всегда его
мать - бедняжка, вечно бедненькая, всегда, это слово, постоянно в нем и
вокруг него, и внезапно он не выдержал в этой темной комнате и заплакал,
всхлипами выдавливая из себя это слово, плакал и давился, не из-за этого,
Акунин Борис
Курылев Олег
Конан-Дойль Артур
Эриксон Стивен
Посняков Андрей
Шилова Юлия