две добродетели - работа и страх Божий". Ребенок опять ничего не сказал.
Он никогда не работал и не боялся Бога. О Боге он знал меньше, чем о ра-
боте. Работа, которую олицетворяли люди с граблями и лопатами на площад-
ке для игр, происходила на его глазах, шесть дней в неделю; Бог же появ-
лялся только по воскресеньям. И тогда - если не считать непременного ис-
пытания чистотой - он был музыкой, приятной для слуха, и словами, слуха
не задевавшими вовсе, - в целом приятным, хотя и несколько утомительным.
Мальчик ничего не сказал. Коляска подскакивала, крепкие, ухоженные мулы
поторапливались - к стойлу, к корму, к дому.
признавала того лица, не признавала поверхности воспоминания. Они - в
кабинете начальницы: он стоит неподвижно, избегая смотреть в глаза нез-
накомцу, но чувствует на себе его взгляд и ждет, когда незнакомец скажет
то, что думают его глаза. И он слышит: "Кристмас. Языческая фамилия. Ко-
щунство. Я ее переменю".
их зовут, а как с ними обращаются.
Почему бы ему не носить мою фамилию?
больше, чем если бы незнакомец сказал, что день жаркий, когда он на са-
мом деле не жаркий. Настолько мало, что он даже про себя не сказал Меня
не Макихерном зовут. Меня зовут Кристма-
го.
рить В тот день я стал мужчиной.
занавески на окнах колыхались от ветерка, пахшего взрыхленной землей и
лесным яблоком. На желтом, под дуб мелодеоне, педали которого были обиты
вытертой и обтрепанной ковровой тканью, стояла стеклянная банка с цвета-
ми шпорника. Мальчик сидел на жестком стуле за столом, на котором стояла
никелированная лампа и лежала огромная Библия с латунными застежками и
петлями и латунным замком. Мальчик был в чистой белой рубашке без ворот-
ничка и темных брюках, новых и жестких. Ботинки его были начищены недав-
но и неумело - как мог начистить восьмилетний ребенок - с тусклыми пят-
нами там и сям, особенно на задниках, куда не попала вакса. На столе пе-
ред ним лежал раскрытый пресвитерианский катехизис.
черных брюках, в которых мальчик увидел его в первый раз. Его волосы,
влажные и все еще без седины, были зачесаны на круглой голове гладко и
аккуратно. Борода - тоже расчесана, тоже еще влажна. "Ты не старался вы-
учить", - сказал он.
ное. "Я старался".
пузатые серебряные часы, положил на стол циферблатом кверху, придвинул к
столу еще один жесткий стул с прямой спинкой и сел, чисто вымытые руки
положив на колени, ровно поставив ноги в тяжелых начищенных башмаках. На
них не было тусклых пятен, не смазанных ваксой. Вчера вечером, однако, -
во время ужина, - они были. А позже, когда мальчик, раздевшись на ночь,
остался в одной рубашке, его выпороли, и он начистил их сызнова. Мальчик
сидел за столом. Лицо его, потупленное, неподвижное, не выражало ничего.
В чистую голую комнату замирающими порывами влетал весенний ветер.
поблизости были, но пресвитерианская находилась в пяти милях и до нее
был час езды. В половине десятого появилась миссис Макихерн. Она робко
заглянула в комнату - уже в черном платье, в шляпе - маленькая забитая
женщина с чуть согнутой спиной. Выглядела она лет на пятнадцать старше
своего кряжистого, ражего супруга. В комнату она даже не вошла. Остано-
вилась на пороге, постояла - в шляпе, в черном платье, порыжелом, но,
как всегда, вычищенном, с зонтиком и веером в руках; странное выражение
было в ее глазах: казалось, все, что она слышит и видит, она слышит и
видит через более явственный образ и голос мужчины - как если бы она бы-
ла медиумом, а ее ражий, безжалостный муж - духом. Возможно, он и услы-
шал ее. Но не оглянулся и не заговорил. Она повернулась и ушла.
он.
и положил в карман, снова пропустив цепь через подтяжку. "Пошли, - ска-
зал он. Он не оглядывался. Мальчик последовал за ним по коридору в глу-
бину дома; он тоже шел выпрямившись, молча, с поднятой головой. Их спины
выражали одинаковое упрямство, будто наследственное. Миссис Макихерн бы-
ла на кухне - все еще в шляпе, все еще с зонтиком и веером в руках. Она
смотрела на дверь, когда они проходили мимо. "Па", - сказала она. Ни
тот, ни другой даже головы не повернули. Словно не слышали, словно она и
не сказала ничего. Они прошли мимо двухзвенной цепочкой, - более схожие
в непреклонном отрицании всякого компромисса, чем если бы их связывало
кровное родство. Они пересекли двор и вошли в хлев. Макихерн отворил
дверь стойла и отступил в сторону. Мальчик вошел в стойло. Макихерн снял
с гвоздя упряжной ремень. Ремень был ни старый, ни новый, как его башма-
ки. Он был чистым, как башмаки, и пах, как сам хозяин, - чистой, креп-
кой, ядреной кожей. Мужчина посмотрел на мальчика.
ном лице сквозь ровную пергаментную желтизну проступила легкая блед-
ность. "Ты ее не принес, - сказал Макихерн. - Ступай обратно и принеси".
Голос его не был недобрым. В нем вообще не было ничего человеческого,
личного. Он был просто холодный, неумолимый, как писанное или печатное
слово. Мальчик повернулся и вышел.
зала она. Он не отозвался. Он даже не взглянул на нее - на ее лицо, на
деревянное движение руки, приподнявшейся в деревянной пародии на самый
ласковый жест, доступный человеческой руке. Он прошел мимо, как деревян-
ный, с непреклонным лицом - непреклонным, быть может, от гордости и от-
чаяния. А может быть - от тщеславия, глупого мужского тщеславия. Он взял
со стола катехизис и вернулся в конюшню.
жил книгу на пол. "Не сюда, - сказал Макихерн без гнева. - Ты думаешь,
что пол в хлеву, топталище скота - место для Слова Божья. Но я тебя и в
этом направлю". Он сам поднял книгу и положил на выступ. "Спусти штаны,
- сказал он. - Мы их марать не будем".
шей ног. Он стоял прямой и тонкий. При первом ударе ремня он не отпря-
нул, не дрогнуло и его лицо. Он смотрел прямо перед собой со спокойным,
углубленным выражением, как монах на картине. Макихерн принялся хлес-
тать, методично, медленно, с рассчитанной силой, по-прежнему без гнева и
азарта.
было больше убежденности.
не трожь". Он подал мальчику катехизис. Мальчик взял его. И продолжал
стоять - прямой, с поднятым лицом и книжкой, в позе благоговейного вос-
торга. Он был точь-в-точь как мальчик из католического хора, только без
стихаря, и вместо нефа уходило вглубь стойло, грубая дощатая стена, за
которой в сухом аммиачном сумраке возилась, изредка всхрапывая и лениво
стукая копытом, невидимая скотина.
положив на колено, а на другой ладони держа серебряные часы; его чистое
бородатое лицо было твердым, словно вытесанным из камня, глаза смотрели
безжалостно и холодно, но не зло.
залась миссис Макихерн. Но ничего не сказала. Только постояла, глядя на
хлев, в шляпе, с зонтиком и веером. Потом вернулась в дом.
карман. "Теперь знаешь? - спросил он. Мальчик не ответил - прямой, зас-
тывший, с рас"рытой книжкой перед глазами. Макихерн вынул книжку из его
рук. Мальчик при этом не шелохнулся. "Повторяй катехизис", - сказал Ма-
кихерн. Мальчик смотрел на стену прямо перед собой. Теперь лицо его было
совсем белым, несмотря на ровный насыщенный тон кожи. Неторопливо и ак-
куратно Макихерн положил книгу на выступ и взял ремень. Он ударил десять
раз. Когда он кончил, мальчик еще мгновение стоял неподвижно. Он еще не
завтракал; они оба еще не завтракали. Затем мальчик пошатнулся и упал
бы, если бы Макихерн не схватил его за руку и не поддержал. "Поди, -
сказал Макихерн и потянул его к яслям. - Сядь тут".
кихерн. Тот отпустил.
окном показалась миссис Макихерн - она опять вышла из дома. Теперь она
была в соломенной шляпе и длинном линялом платье и несла кедровую бадью.
Она прошла за окном, не взглянув в их сторону, и скрылась из виду. Нем-
ного погодя до них донесся протяжный скрип колодезного ворота, звучавший
мирно и удивительно в тишине богослужебного дня. Потом она снова прошла
за окном, изогнувшись под тяжестью бадьи, и скрылась в доме, не взглянув
Орлов Алекс
Херберт Фрэнк
Ильин Андрей
Свержин Владимир
Афанасьев Роман
Посняков Андрей