сказал шериф.
мой дом.
ремень - пряжкой наружу Держал, изготовясь. Следя за лицом шерифа. Так
легавая ждет приказа кинуться в воду.
жестью его громадного, неповоротливого тела пружины кровати просели. -
Он просто еще не понял, что я не шучу. Не говоря уже об этой публике - у
них ведь нет своей тюрьмы, чтобы спрятать его, если дело примет неприят-
ный оборот. А если бы и была, они все равно не стали бы утруждаться.
Может быть, негр уловил это; может быть - нет. Ремень опять хлестнул,
пряжка полоснула по спине.
угрюмости, ничего. - Не знаю, кто они такие и чего делали. Не наша это
забота. Никогда их не видел. Просто слышал, люди говорили, что там живут
двое белых. А кто они - нас не касается. Больше ничего не знаю Хоть до
смерти запорите. Больше ничего не знаю.
- Браун, - сказал третий мужчина. - Да это бы вам в Джефферсоне кто
угодно сказал - любого останови, от кого спиртным пахнет.
общий исход. Как будто смотреть было больше не на что. Труп увезли, а
теперь уезжал и шериф. Он будто увозил в себе, где-то внутри этой непо-
воротливой и вздыхающей туши, саму тайну: ту, что манила и воодушевляла
их как бы намеком на что-то, кроме однообразной череды дней и разврата
набитой утробы. И вот, смотреть было больше не на что, кроме как на по-
жар; а его они уже наблюдали три часа Они уже свыклись с ним, сродни-
лись; он уже стал неотъемлемой частью их жизни, не только переживаний, -
увенчанный в безветрии столбом дыма, неколебимым, как памятник, к кото-
рому можно вернуться в любую минуту. Поэтому, когда их караван достиг
города, в нем было что-то от надменной чопорности похоронного кортежа:
автомобиль шерифа - в голове, остальные - гудят и блеют позади, в тучах
совместно поднятой пыли. На перекрестке возле площади их задержала на
минуту повозка, остановившаяся, чтобы выпустить пассажира Выглянув из
окна, шериф увидел молодую женщину, вылезавшую из повозки, медленно и
осторожно - с неуклюжей осторожностью женщины на сносях. Затем повозка
отъехала; караван двинулся дальше и пересек площадь, где кассир в банке
уже вынул из сейфа конверт, который был оставлен ему на хранение покой-
ной - с надписью: Открыть после моей смерти. Джоанна Берден. Когда шериф
вошел к себе в кабинет, кассир уже ждал там с конвертом и его содержи-
мым. Оно состояло из одного листка бумаги, на котором той же рукой, что
и на конверте, было написано: оповестить адвоката И. И. Пибл-
са-Бил-стрит, Мемфис, Теннесси, и Натаниэля Беррингтона - Сент-Эксесер,
Нью-Гемпшир. И больше ничего.
луй, я сам это сделаю.
са. Другой пришел двумя часами позже; затем в течение десяти минут по
городу разнесся слух, что нью-гемпширский племянник мисс Берден предла-
гает тысячу долларов за поимку убийцы. В девять вечера явился человек,
которого увидел деревенский, когда вломился в горевший дом. Но они еще
не знали, что он - тот самый Он им этого не сказал. Они знали только,
что человек, который недавно поселился в городе и был известен среди них
как бутлегер Браун, да и бутлегер-то не первой руки, появился на площади
очень взволнованный И спрашивал шерифа. И тогда все начало мало-помалу
складываться. Шериф знал, что Браун как-то связан с другим человеком,
другим приезжим - Кристмасом, о котором, хотя он прожил в Джефферсоне
три года, было известно еще меньше, чем о Брауне; только теперь шериф
выяснил, что Кристмас три года прожил в хибарке за домом мисс Берден.
Браун желал высказаться, требовал, чтобы ему дали высказаться, - громко
и настойчиво; сразу стало ясно, что требует он, оказывается, тысячу дол-
ларов премии.
ошалелым видом. - Я знаю, кто убил, и скажу, когда получу деньги.
Брауна отвели в тюрьму, для сохранности. - Только, думается, это-лишнее,
- сказал шериф. - Думается, пока тут пахнет этой тысячей, его отсюда не
выкуришь.
шериф позвонил в соседний город, где держали пару ищеек. Собак обещали
привезти ранним утренним поездом.
ждали тридцать или сорок человек, замелькали и дрожа остановились на
несколько мгновений освещенные окна поезда. Поезд был скорый и не всегда
останавливался в Джефферсоне. Он задержался ровно настолько, сколько на-
до было, чтобы выпустить двух собак: тысяча тонн дорогих и замысловатых
изделий из металла со свирепым сверканием и грохотом ворвалась и уткну-
лась в почти оглушительную тишину, наполненную пустячными людскими зву-
ками, чтобы изрыгнуть двух поджарых раболепных призраков, чьи вислоухие
кроткие лица печально и приниженно смотрели на усталые, бледные лица лю-
дей, которые почти не спали с позапрошлой ночи и окружили собак в ка-
ком-то жутком и бессильном нетерпении. Казалось, скверна убийства расп-
ространилась и на все последующие действия, превратила их во что-то чу-
довищное, парадоксальное, противное и разуму и природе.
и подошло к хибарке, солнце только что показалось. Собаки, то ли осмелев
от солнечного света и тепла, то ли заразившись от людей лихорадкой пого-
ни, возле хибарки начали брехать и рваться. Нюхая шумно и в унисон, они
взяли след и потащили на поводках человека. Пробежав бок о бок сотню
метров, они остановились, начали яростно разрывать землю и отрыли ямку,
где кто-то недавно закопал пустые консервные банки. Собак оттащили отту-
да. Отвели подальше от хибарки и пустили снова. Собаки немного помета-
лись, поскулили, а потом снова напали на след и припустили во весь дух,
вывесив языки, капая слюной, таща, волоча за собой людей, которые бежали
и честили их, - опять к хибарке, и там, расставя ноги, откинув головы,
закатив глаза, залились перед пустой дверью страстно и самозабвенно, как
два баритона в итальянской опере. Люди отвезли собак обратно в город -
на машинах - и накормили. Когда они шли через площадь, в церквах уже
медленно и мирно звонили колокола, а по улицам чинно двигались люди под
светлыми зонтиками, с Библиями и молитвенниками в руках.
казал о том, как в пятницу ночью ехал на машине домой и как в нескольких
милях от места преступления его остановил мужчина с пистолетом.
хитрить этого человека - привезти его прямо к себе на двор, а там оста-
новить машину, выскочить и звать на помощь, но человек что-то заподоз-
рил, велел остановить машину и вылез. Отец поинтересовался, сколько из
этой тысячи долларов придется на их долю.
человек вылез, и они пустили собак, которые сразу ринулись в лес и, со
свойственным им безотказным чутьем на металл в любом виде, почти сразу
нашли револьвер с двумя заряженными камерами.
мощник. - Один капсюль надколот, Но заряд цел. Как по-вашему, что он с
ним делал?
лись. Не люди потеряли собак; собаки потеряли людей. Они были всего-нав-
сего за речкой, за прибрежной грядой, и люди ясно их слышали. Они уже не
лаяли, как прежде, - уверенно, с гордостью и, пожалуй, удовольствием.
Теперь они выли, протяжно и безнадежно, а люди настойчиво их звали. Но
животные, наверно, не слышали их. Оба голоса были различимы, и все-таки
казалось, что этот колокольный униженный вой исходит из одной глотки,
словно собаки сидят бок о бок. Так их и нашли немного погодя - в канаве,
рядышком. К тому времени голоса их звучали почти по-детски. Там же отряд
и остался, дожидаясь, когда рассветет и можно будет отыскать дорогу к
машинам. Наступило утро понедельника.
знойного дня душна, неподвижна, томительна; едва переступив порог, Бай-
рон чувствует, как ноздри его напрягаются и белеют от густого, затхлого
запаха дома, где хозяйничает мужчина. А когда подходит Хайтауэр, запах
рыхлого немытого тела и несвежего белья - выделений малоподвижной туч-
ности, неопрятной сидячей жизни, пренебрегающей мытьем, - становится
почти нестерпимым. Входя, Байрон думает, как думал уже не раз: "Это его
право. Мне это, может, не годится, а ему годится, и это его право". И
вспоминает, как однажды он, кажется, нашел ответ, словно его осенило,
озарило: "Это-дух благости. Конечно, он кажется нам дурным, раз мы сами
дурные и грешные".
Акунин Борис
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Березин Федор
Марко Джон