печенья не ели, ни чая не пили, и он давно уже у них остыл. Им, наверное,
было не до чая. Они выжидающе смотрели на Кошонкина, думая дождаться, пока
он полностью насытится и скажет что-нибудь существенное и по делу. Они же не
знали, что Кошонкин отвык в последнее время говорить, не имея такой
надобности. Но сейчас он сказал, оправдав их ожидания, в результате
воспитания сказал, в том смысле, что воспитан он был семьей и школой
отвечать, когда к нему обращались старшие по возрасту люди. И он произнес
буквально несколько слов, пришедших ему в голову самопроизвольно и так же
самопроизвольно слетевших с языка.
печенья и, положив в рот одно задвигал нижней челюстью, освобождая место для
следующего. И он отдался жеванию весь целиком и дальнейших речей бывших
своих родственников практически не слышал. А они говорили:
доказал? Вы у них спросили, у тех, кто не любит - есть у них счастье или
нет? А спросить надо. Надо спросить. Вдруг выяснится что-то новое, и такое
новое, что перестанут наконец-то кричать про любовь все подряд к месту и не
к месту, просто лишь бы кричать.
основное, а главное - счастье в жизни. И еще он что-то такое кричал о
счастье и о любви, и о никчемности любви, и о ее необязательности, и о ее
коварстве. Только кричал он все это сам себе и жене своей, а не Кошонкину.
Поскольку Кошонкин его не слушал и не слышал. Он обладал такой способностью
- не слышать - со школьной еще скамьи. Учителя на уроке мог не слышать
свободно, мать, отца, радио. А так как Кошонкин перестал замечать течение
времени и жизни, эта его способность, по-видимому, усугубилась и обострилась
многократно. И сейчас его слух отключился сам собой, полностью, и Кошонкин
наблюдал что-то вроде немого кино без титров, и кино это не было ему даже до
лампочки - мелькало себе, отсвечиваясь в глазах, не задевая мыслей и чувств,
и никаким образом на них не влияя. Поэтому, допив чай и доев печенье,
Кошонкин встал и пошел к выходу.
и, выбежав из-за стола, схватили его дряблыми старческими руками.
поставленный перед ним вопрос было проще всего.
формальность.
напряглась. Хотя он и не напрягал ее. И рука повела перо по бумажке и вывела
странное слово "кошон" с дрогнувшей на конце закорючкой.
забыл об этом, а у вокзала он забыл и о том, что ходил сейчас к своей дочке,
которую так и не увидел, и к своим родственникам, продолжавшим быть ему
родственниками по привычке уже больше десятилетия, а сейчас оставшимся в
прошлом и, значит, ни в чем.
его, виляя задами прицепных красно-желтых вагонов, но он не сел ни в один из
них, он шел по городу, наполненному городскими шумами. Кошонкин слышал все
эти шумы, а они в нем смешивались и стихали, и не беспокоили.
ноги о коврик, лежавший перед соседней квартирой и отпер свою дверь большим
блестящим ключом. За дверью тоже было полно шумов, поскольку в большом
многоэтажном доме всегда кто-нибудь кричал спьяну и не спьяну, а просто по
привычке и кто-нибудь бил детей, которые плакали, или учил свою собаку
подавать голос, то есть лаять и, наконец, гудели за стенками пылесосы и
стиральные машины, и кофемолки, и падали на пол кастрюли и утюги, и играла
громко музыка, и где-то танцевали, веселясь, чьи-то гости, самодеятельно
исполняя народные песни, и производя еще какие-то шумы неясного
происхождения. И, наверно, один Кошонкин во всем огромном доме жил бесшумно,
потому что ходил по квартире босой и ничего дома не делал, и не
разговаривал, так как разговаривать ему не хотелось и было не с кем, а сам с
собой он разговаривал про себя, что тоже давало ему возможность не слышать
посторонних шумов.
затрагивающим, примешались звуки рояля. Откуда-то из-за стены. Но оттуда они
в принципе не могли доноситься, потому как рояля или пианино, или фортепиано
за стеной никогда не было, за стеной всегда был баян и был то ли барабан, то
ли бубен. И все же звуки доносились и достигали слуха Кошонкина. Сбивчиво,
наигрышем, сопровождаемые ударами молотка по шлямбуру, грызущему бетонную
стену своим острием. Видно, кто-то из жильцов дома купил и теперь развешивал
по квартире полки - может быть, книжные, а может быть, кухонные.
пожевал остатки бублика, снова не доел его, подержал в руке и положил на
подоконник. Запивать ужин не стал - теперь вода в бутылке и на вид была
испорченной, а воду из-под крана Кошонкин с детства привык считать вредной и
опасной для здоровья - так ему в детстве внушили. Потом он постоял у окна.
Посидел на диване. Полежал на нем, вслушиваясь иногда в мелодии простейших и
упрямо повторяемых музыкальных упражнений. Смотрел же Кошонкин прямо перед
собой, на снятую с себя рубашку. Она висела пустая, не заполненная живым
телом и покачивалась на ручке шкафа безжизненно, вытянувшись от воротника к
рукавам и полам. Ее мелкая синяя клетка рябила в глазах, и Кошонкин отводил
их, менял направление взгляда, вел его медленно к углу комнаты, из угла, по
розетке и по рисунку обоев - к потолку, к лампе и от лампы обратно, но уже
по прямой, самой короткой линии, к рубашке. И опять у него начинала рябить и
мельтешить в глазах мелкая синяя клетка, и опять он от нее отворачивался, и
опять вел взгляд по известному глазам пути, и это монотонное движение
шевелило в мозгу некоторые мысли - отрывочные, разрозненные и непонятные.
Правда, понимать их, копаться в них Кошонкин и не думал и не собирался. Они
приходили, жили в голове какие-то секунды или даже доли секунд и
улетучивались не оставляя ни следа, ни воспоминания. И какой след могла
оставить по себе мысль о том, что он, Кошонкин, обманул кого-то своей жизнью
(неизвестно кого, но обманул), не оправдав ею ничего, а что должен он был ею
оправдать, Кошонкин представления не имел и не догадывался, а догадывался
только о том, что не узнает этого уже никогда.
общественном транспорте, во всех его видах - в трамваях, троллейбусах,
автобусах - встречал он одного и того же кондуктора, и именно тогда
показалось Кошонкину, что ходить пешком по воздуху полезнее и приятней. А
сейчас казалось Кошонкину, что он сделал что-то не так и не то и во вред
себе и всем, и главное, что ночь эта, наступившая незаметно, не пройдет и не
кончится никогда.
утро, пришло как обычно, с некоторым опозданием, но наверстать это
небольшое, копеечное опоздание было уже невозможно, как невозможно
наверстать вообще ничего. 1995
вернуть обратно из прошлого в настоящее и в будущее. Думал, попробую, может,
удастся и мы все, что имели в своем активе, вернем в прежний вид и все будет
как было. И он сидел на табуретке, а табуретка стояла посреди комнаты, под
люстрой из белой пластмассы. И она, эта примитивная люстра, разливала по
комнате скучный тяжелый свет, и он ложился и оседал на плечи Сараева и на
колени и покрывал все вокруг, включая диван и письменный детский стол. И еще
он отсвечивал молоком от экрана телевизора и от стекол и полировки стенки
отечественного производства, грубой и устаревшей морально, но вместительной
и удобной в эксплуатации, особенно когда комната всего одна-единственная и
места в ней мало и недостаточно ни для чего. И так всегда, даже имея в доме
эту вместительную стенку, приходилось вещи развешивать в кладовке и за
дверью на вбитых в стену крючках и крупных гвоздях, и на спинках
кресел-кроватей, и на гладильной доске, потому что людей здесь, в комнате,
проживало четыре человека плюс кот, а сейчас, с некоторого недавнего
времени, живет три человека. За вычетом, значит, его самого, здесь теперь не
живущего, так как грянул как снег среди ясного неба, без достаточных веских
причин разрыв между Сараевым и Марией и развел их в разные стороны и по
разным углам жизни. И вот он пришел по собственному желанию и сидит на
табуретке один посреди комнаты, а Мария говорит в кухне по телефону. Она
говорила уже, когда он пришел, и открыла ему дверь и сказала:
стала продолжать и заканчивать там свой разговор, а он, этот ее разговор,
никак не заканчивался. И детей дома не было. Ушли, надо думать, на свою
легкую атлетику, тренироваться. А Сараев им по шоколадке принес. Жене -
"Сникерс", а Юле - "Марс". Принес, а отдать их не в состоянии, потому что
некому. Ушли они, дети, оба. На тренировку по бегу и прыжкам. И он положил
шоколадки на стол и сел в центре комнаты на табуретке, которая стояла под
люстрой, и к нему на колени запрыгнул кот Венька и устроился на них со всеми
удобствами и, мурлыкнув три раза, уснул. И из кухни пришла с телефоном Мария
и села на диван и сказала:
Суворов Виктор
Акунин Борис
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Каргалов Вадим
Куликов Роман