Чтение 25–й страницы книги ~Праздник, который всегда с собой~

телосложение.

-- Но почему она так сказала?

-- Для того чтобы сбить тебя с толку. Это древнейший в мире способ
сбить человека с толку. Скотт, ты просил меня сказать тебе правду, и я мог
бы сказать тебе значительно больше, но это правда, и остальное не важно.
Можешь сходить к доктору.

-- Не хочу. Я хотел, чтобы ты сказал мне честно.

-- Теперь ты .веришь мне?

-- Не знаю,-- сказал он.

-- Пошли в Лувр,-- сказал я.-- Он совсем рядом, только перейти мост.

Мы пошли в Лувр, и он посмотрел на статуи, но все еще сомневался.

-- Одна девушка,-- сказал он,-- была очень мила со мной. Но после того,
что сказала Зельда...

-- Забудь о том, что сказала Зельда,-- посоветовал я.-- Зельда
сумасшедшая. Ты абсолютно нормальный человек. Просто поверь в себя и сделай
то, чего хочет эта девушка. Зельда просто погубит тебя.

-- Ты ничего не знаешь о Зельде.

-- Ну хорошо,-- сказал я.-- Остановимся на этом. Но ты пришел обедать
для того, чтобы задать мне вопрос, и я попытался ответить тебе честно.

Но он все еще сомневался.

-- Хочешь, посмотрим картины,-- преложил я.-- Ты видел здесь
что-нибудь, кроме Моны Лизы?

-- У меня нет настроения смотреть картины,-- сказал он.-- Я обещал кое
с кем встретиться в баре "Ритц".

Много лет спустя в баре "Ритц", когда уже давно кончилась вторая
мировая война, Жорж, который стал теперь старшим барменом, а в те дни, когда
Скотт жил в Париже, был chasseur (1), спросил меня:

-- А кем был этот мосье Фицджеральд, о котором все меня спрашивают?

-- Разве вы не знали его?

-- Нет. Я помню всех клиентов того времени. Но теперь меня спрашивают
только о нем.

-- И что вы отвечаете?

-- Что-нибудь интересное, что им любопытно услышать. Но скажите, кем же
он был?

-- Это был американский писатель, который писал в начале двадцатых
годов и позже и некоторое время жил в Париже и за границей.

-- Но почему я его не помню? Он был хороший писатель?

-- Он написал две очень хорошие книги и одну не закончил, но те, кто
хорошо знает его творчество, говорят, что она была бы очень хорошей. Кроме
того, он написал несколько хороших рассказов.

-- Ой часто бывал в нашем баре?

-- Кажется, часто.

-- Но вы не бывали у нас в начале двадцатых годов. Я знаю, что в те
годы вы были бедны и жили в другом квартале.

-- Когда у меня были деньги, я ходил в "Крийон".

-- Я знаю и это. Я очень хорошо помню, когда мы познакомились.

-- Я тоже.

-- Странно, что я совсем его не помню,-- сказал Жорж.

-- Все эти люди умерли.

-- Однако людей не забывают, хоть они и умерли, и о нем меня все время
спрашивают. Вы должны рассказать мне о нем что-нибудь для моих мемуаров.

-- Хорошо.

-- Я помню, как вы с бароном фон Бликсеном явились сюда однажды
ночью... В каком это было году?-- Он улыбнулся.

-- Он тоже умер.

-- Да. Но его забыть нельзя. Вы понимаете, о чем я говорю?

-- Его первая жена прекрасно писала,-- сказал я.-- Она написала,
пожалуй, самую лучшую книгу об Африке, какую мне приходилось читать. Кроме
книги сэра Сэмю-эля Бейкера о притоках Нила в Абиссинии. Включите это в свои
мемуары. Раз вы теперь интересуетесь писателями.

-- Хорошо,-- сказал Жорж.-- Барон был человеком, которого нельзя
забыть. А как называлась эта книга?

-- "Вне Африки",-- сказал я.-- Бликсен очень гордился тем, как писала
его первая жена. Но мы познакомились задолго до того, как она написала эту
книгу.

-- А мосье Фицджеральд, о котором меня все время спрашивают?

-- Он бывал тут во времена Фрэнка.

-- Тогда я был chasseur. Вы ведь знаете, что такое chasseur?

-- Я собираюсь написать о нем в книге о первых годах жизни в Париже,
которую буду писать. Я дал себе слово, что напишу ее.

-- Прекрасно,-- сказал Жорж.

-- Я опишу его таким, каким увидел впервые.

-- Прекрасно,-- сказал Жорж.-- Раз он заходил сюда, я его вспомню. Люди
все-таки не забываются.

-- А туристы?

-- Это совсем другое. Но вы говорите, что он ходил сюда очень часто.

-- Часто для него.

-- Вы напишите о нем, как вы его помните, и раз он ходил сюда, я его
вспомню.

-- Посмотрим,-- сказал я.

(1) Вышибала (франц.).

Париж никогда не кончается

Когда нас стало трое, а не просто двое, холод и дожди в конце концов
выгнали нас зимой из Парижа. Если ты один, то можно к ним привыкнуть и они
уже ничему не мешают. Я всегда мог пойти писать в кафе и работать все утро
на одном cafй-crиme, пока официанты убирали и подметали, а в кафе постепенно
становилось теплее. Моя жена могла играть на рояле в холодном помещении,
надев на себя несколько свитеров, чтобы согреться, и возвращалась домой,
чтобы покормить Бамби. Но брать ребенка в кафе зимой не полагается -- даже
такого ребенка, который никогда не плачет, интересуется всем происходящим и
никогда не скучает. Тогда еще не было людей, которых можно было бы нанять
присмотреть за ребенком, и Бамби лежал в своей высокой кроватке с сеткой в
обществе большого преданного кота по кличке Ф. Кис. Кто-то говорил, что
оставлять кошку наедине с младенцем опасно. Самые суеверные и предубежденные
говорили, что кошка может прыгнуть на ребенка и задушить. Другие говорили,
что кошка может лечь на ребенка и задавить его своей тяжестью. Ф. Кис лежал
рядом с Бамби в его высокой кроватке с сеткой, пристально смотрел на дверь
большими желтыми глазами и никого не подпускал к малышу, когда нас не было
дома, а Мари, femme de mйnage (1), куда-нибудь выходила. Нам не нужно было
никого приглашать присматривать за Бамби. За ним присматривал Ф. Кис.

Но когда ты беден -- а мы были по-настоящему бедны, когда вернулись из
Канады и я бросил журналистику и не мог продать ни одного рассказа,-- зимой
с ребенком в Париже приходится очень трудно. В возрасте трех месяцев мистер
Бамби двенадцать дней плыл через Северную Атлантику на небольшом пароходе
компании "Кю-нард", который отплыл из Нью-Йорка в январе и заходил в
Галифакс. Он ни разу не заплакал в течение всего путешествия и весело
смеялся, когда вокруг него на койке воздвигалась баррикада, чтобы в
штормовую погоду он не скатился на пол. Но наш Париж был слишком холодным
для него.

Мы уехали в Шрунс, местечко в Форарльберге, в Австрии. Проехали через
Швейцарию и прибыли в Фельд-кирх, на австрийской границе. Поезд шел через
Лихтенштейн и останавливался в Блуденце, откуда вдоль речки с каменистым
дном, где водилась форель, через лесистую долину мимо деревень шла ветка на
Шрунс -- залитый солнцем городок с лесопилками, лавками, гостиницами и
хорошим зимним отелем, который назывался "Таубе" и в котором мы жили.

Комнаты в "Таубе" были просторные и удобные, с большими печками,
большими окнами и большими кроватями с хорошими одеялами и пуховыми
перинами. Кормили там просто, но превосходно, а в столовой и баре,
отделанном деревянными панелями, было тепло и уютно. В широкой и открытой
долине было много солнца. Пансион стоил два доллара в день за нас троих, и,
так как австрийский шиллинг все время падал из-за инфляции, стол и комната
обходились нам все дешевле и дешевле. Однако такой ужасной инфляции и
нищеты, как в Германии, здесь не было. Шиллинг то поднимался, то падал, но в
конечном счете все же падал.

В Шрунсе не было лифтов для лыжников и не было фуникулеров, но по
тропам лесорубов и пастухов можно было подняться высоко в горы. При подъеме
к лыжам прикреплялись тюленьи шкурки. В горах стояли хижины Альпийского
клуба -- для тех, кто совершает восхождение летом. Там можно было
переночевать, оставив плату за израсходованные дрова. Иногда дрова нужно
было приносить с собой, а если ты отправлялся в многодневную прогулку высоко
в горы к ледникам, приходилось нанимать кого-нибудь, чтобы поднять туда
дрова и провизию и устроить там базу. Самыми знаменитыми из всех
высокогорных хижин-баз были Линдауэр-Хютте, Мадленер-Хаус и
Висбаденер-Хютте.

Позади "Таубе" находилось что-то вроде тренировочного спуска, по
которому ты съезжал через сады и поля, и был еще другой удобный склон за
Чуггунсом, по ту сторону долины, где была прелестная маленькая гостиница с
прекрасной коллекцией рогов серны на стенах бара. И за Чуггунсом, деревней
лесорубов, расположенной в дальнем конце долины, уходили вверх отличные
лыжни, выводившие к перезалу, откуда через Сильв-ретту можно было спуститься
в район Клостерса.

Шрунс был отличным местом для Бамби -- хорошенькая темноволосая няня
вывозила его в санках на солнце и присматривала за ним, пока мы с Хэдли
исследовали новый край и все окрестные селенья. Жители Шрунса были очень
добры к нам. Герр Вальтер Лент, пионер горнолыжного спорта, который одно
время был партнером Ганнеса Шнейдера, великого арльбергского лыжника, и